Я из Одессы! Здрасьте! - Сичкин Борис Михайлович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/59
• Следующая

Служба в ансамбле дала мне возможность не только хорошо узнать быт и нравы передовой, жизнь тыловиков, но и познакомиться с великими полководцами. На завершающем этапе войны нашим Первым Белорусским фронтом командовали выдающиеся военачальники — Рокоссовский и Жуков. Я не собираюсь анализировать их полководческий талант, давать им оценки. Во-первых, надеюсь, никто от меня этого не ждёт, во-вторых, столько на этот счёт написано…

Я хочу поделиться своими впечатлениями о них, как о простых людях. Мне они представляются обычными смертными, со своими привычками и недостатками…

Например, маршал Рокоссовский был неравнодушен к женскому полу. Несмотря на титанический труд, он находил время для женщин. Они были для него источником силы. Посудите сами. С ним на фронте была жена, но он умудрялся ещё сожительствовать с врачом-хирургом, майором по званию. Потрясающая блондинка. Мы часто с ней встречались, когда выступали в госпитале, где она работала. К искусству маршал относился равнодушно, но женщин из актёрской среды очень любил. Более всего это относилось к популярной актрисе Валентине Серовой, которую он вызвал на фронт, чтобы обслужить солдат Советской армии. Но она, в основном, видела только крупным планом маршала. Муж Серовой писатель Константин Симонов был безумно влюблён в свою жену и сходил с ума от ревности. Говорили, что об этом классическом треугольнике стало известно Сталину, который вмешался и прервал эту связь, ставшую притчей во языцех всего нашего фронта.

Мне трудно писать о Рокоссовском, так как его равнодушие к ансамблю не позволяло нам, артистам, встречаться с ним часто в непринуждённой обстановке.

Зато Георгий Константинович Жуков в этом отношении был полной противоположностью. Я прекрасно помню банкет по поводу передачи командования нашим фронтом из рук Рокоссовского Жукову.

Наш ансамбль выступал на этом вечере. На возвышенности стояли два мощных кресла, на которых восседали оба маршала.

Я уже упоминал, что Георгия Константиновича отличала от его предшественника любовь к искусству. Жуков сам прекрасно танцевал русские танцы. Его «дробушки», которые я выучил и потом показывал профессиональным танцовщикам, сложны даже для профессионалов. Жуков любил петь, но всегда с удовольствием слушал певцов и певиц, которые обладали хорошими голосами. Он также играл на баяне. Великолепный баянист ансамбля Ризоль в резиденции маршала в Потсдаме помогал Георгию Константиновичу совершенствоваться. Про Жукова говорили, что он антисемит. Эти слухи могли распускать только неполноценные евреи. Жуков был русским в самом лучшем понимании этого слова. В ансамбле работал солистом хора Яша Мучник. Он был бывшим кантором с прекрасной школой. Его голос драматического тенора, со слезой в голосе, нельзя было слушать равнодушно. Когда маршал впервые его услышал, он был покорён. Мучник помимо своего таланта был на редкость добрым, отзывчивым, бескорыстным человеком. Все его любили и уважали, включая антисемитов. Яша был типичным евреем: глаза навыкате с грустью всего еврейского народа. Нос не перепутаешь с русским, ноги иксом и, глядя на его походку, было такое ощущение, что у него две левые ноги и две правые руки. Короче, он даже со спины был похож на еврея.

После его выступления Жуков подозвал его к себе и, усадив рядом, на место маршала Рокоссовского, весь вечер не отпускал. Яша робко пытался что-то сказать маршалу, но Жуков успокаивал Яшу:

— Не волнуйся, сиди спокойно, пусть он погуляет. Солдат-еврей Яша Мучник весь вечер просидел на троне вместо Рокоссовского с прославленным маршалом Георгием Константиновичем Жуковым. Вот таким он был «антисемитом».

Когда кончилась война, Жуков в городе Потсдаме занимал огромный дом, где была его резиденция.

Из нашего ансамбля выделили группу солистов, которая обслуживала приёмы у маршала. В эту группу вошёл и я как ведущий. Жуков без нас, артистов, не мог жить.

Для иностранцев мы считались самодеятельностью. Мол, как только заканчивали в окопах стрелять, так сразу начинали петь и плясать. Короче — любители, как и весь советский спорт.

Однажды на приёме в честь английского фельдмаршала Монтгомери танцовщик Миша Виленский сделал головокружительный трюк. Монтгомери подошёл к нему и с недоверием спросил:

— Неужели можно воевать и отрабатывать такие сложные трюки? Я ответил за Виленского:

— Мы работали над собой не тогда, когда шёл бой, а когда на фронте было затишье.

Мне показалось, что фельдмаршал мне не поверил. Но Жуков в знак одобрения мне улыбнулся.

Во время войны наша бригада артистов выступала у разных генералов, по разным случаям, и всегда мы находились в передней, далеко от банкетного зала. И когда гости наговорятся, поедят и напьются, тогда приглашают нас, скоморохов, чтобы мы, голодные, их веселили. Маршал Жуков поломал эту традицию. И мы были всегда вместе. Вначале, правда, за отдельным столом.

Я присутствовал на всех встречах Жукова с союзниками — с генералом Эйзенхауэром, Бредли, Монтгомери и другими. Помню, генерал Эйзенхауэр наговорил Жукову много лестных слов по поводу его полководческого таланта. Он завершил свой монолог словами, что Жуков является главным человеком в победе над фашистской Германией. Жуков с удовольствием слушал мнение этого выдающегося военного специалиста. Маршал не умел, не хотел притворяться и был убеждён, что он заслужил эти комплименты. Эйзенхауэр говорил, что думал. Жуков прекрасно понимал, что каждое слово передаётся Сталину. Сталин не мог простить Жукову, что он промолчал с генералом Эйзенхауэром и ни слова не сказал не сказал о роли генералиссимуса. Я не встречал более мужественного человека.

Я очень нравился Жукову как артист: мои танцы, рассказы, пародии и, самое главное — моё пение. Я умел пародировать певцов: тенора и баса. Жуков всегда садился за наш солдатский стол и просил меня спеть с ним дуэтом.

Жуков любил петь кабацкие русские песни. Самая любимая его песня была «Не за пьянство, не за буянство и не за ночной разбой. Ах ты, доля моя доля…». Дальше я понятия не имел, какие там идут слова, но меня спасал вокализ, в котором никто никогда не может разобрать ни одного слова. Маршал часто оставлял меня у себя в особняке ночевать, а утром, когда мы завтракали вдвоём, он со мной делился своими мыслями, как с равным. Это было странно, непонятно и очень приятно. Конечно, было мне неловко, что я не знаю слов песни, которую мы всегда пели вместе: «Не за пьянство, не за буянство…» И узнать не у кого было, и у маршала тоже разобрать слова, когда мы шли на «форте», было невозможно.

За годы войны я так возненавидел советских офицеров, что до сих пор не могу вспоминать их без дрожи и ненависти. Большинство офицеров считало своим долгом издеваться над солдатом, показывая своё превосходство. Особо этим отличались политработники и тыловые крысы. По любому поводу эти мрази тащили нас в комендатуру. Не отдал вовремя честь, не застёгнута пуговица…

Помню, как-то мы с приятелем-солдатом зашли в Киеве перекусить в столовую. Сели за стол, подозвали официанта и начали заказывать еду. В это время подошёл к нам врач в чине майора и сказал, что по военному уставу мы, солдаты, не имеем права сидеть в столовой, где находятся офицеры. Приказал нам срочно убираться. В противном случае он грозился вызвать патруль. Я был очень голоден, и нервы мои не выдержали.

— Послушай, санитар, — сказал я ему, — зачем ты играешь в эту игру, ты же не военный человек.

Он начал истерически кричать. Я был готов его нокаутировать. Но на наше счастье, зашли в эту столовую восемь пьяных кавалеристов с длинными усами. У всех сабли волочатся по земле и ни одного живого слова, кроме мата. Они нас увидели, узнали, бросились целоваться. Мы для них выступали на фронте, а сейчас у них было переформирование части, и они отдыхали.

Узнав причину инцидента, они, как по команде, вытащили сабли и с отборным матом направились к майору. Он, вероятно, никогда прежде так быстро не бегал, как в этот раз.

• Предыдущая
• 17/59
• Следующая