Роксолана. Страсти в гареме - Загребельный Павел Архипович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая

— «Намаз ягана чикмаз» («Лицом к пустыне не молятся»), — бросила Роксолана.

— Разве вы пустыня? Что может быть более наполненным всем самым дорогим, чем вы, моя султанша!

— Буду рада, если дашь подтверждение своим словам. Его величество султан через месяц устраивает торжественный сюннет шах-заде Баязиду и Джихангиру, во время сюннета состоится также ваша свадьба с принцессой Михримах. Мы позаботимся, чтобы это сурнаме превзошло все известные до сих пор.

Рустем понял: судьба связывает его с младшими султанскими сыновьями. Кто из них будет султаном — Баязид или Джихангир? Кому начинать служить уже сегодня? Поднял от ковра напряженное свое, безрадостное даже в такую минуту лицо, посмотрел на Роксолану и острым своим разумом понял: ей!

Еще никогда Османская империя не была такой огромной. В наследство Сулейману достались Анатолия и Румелия, Сирия и Египет, Мекка с Мединой и Греция, теперь стал он властелином Венгрии и Паннонии, Черного моря, Армении, Грузии, Ирака, Йемена, всей Северной Африки, до самого Марокко, его царство охватывало почти все Средиземное море, простиралось до Каспия, Персидского залива и Красного моря. Неограниченная власть, которой обладал султан над войском, помогала ему побеждать всех своих врагов, держать в послушании народ собственный и все завоеванные земли. В одной руке сабля, в другой — закон. Сулейман был убежден, что истина — только одна и он ее пророк, мир порочен, и его долг обновить, очистить и спасти его. Недаром ведь в Коране записано, что весь мир разделен на дар аль-ислам — страны ислама — и дар аль-хард — страны войны. Непрестанно и неутомимо должны были идти сыновья ислама на страны войны, завоевывать, и покорять их, и наводить там порядок. А порядок — это законы, это обычаи и установления, от соблюдения которых никто не может уклониться. Железный порядок, выработанный в течение целых столетий владычества, да еще и умноженный на тысячелетний опыт кочевых орд, где все было целесообразно, где удерживалось только полезное и нужное, а все несущественное, обременительное, вредное отбрасывалось последовательно и жестоко, неминуемо должен был привести к тому, что Османская империя своей прочностью превосходила все известное в деяниях человечества. Все должно было соответствовать своему назначению в этом государстве. От султана до самого последнего раба, до самого препаршивого пса, который плетется за караваном.

Система провинностей и признания была столь запутанной, что человеческие существа, напуганные и обезличенные, чувствовали себя такими ничтожными и бессильными, как муха в паутине. Тут действовала доктрина, которую провозгласил некогда еще Платон, — о необходимости в государстве гонений и издевательств. Человек сам по себе не представляет собой никакой ценности. Главное — государство, которому должно подчиняться все живое и неживое. Рождаются дети, строятся города, погибают герои, реки текут, леса шумят, травы зеленеют, колосятся хлеба, солнце сияет, луна светит — все для государства.

^{Гробница Роксоланы в мечети Сулеймание}

Султан вел свое войско на запад, на юг, на восток, торжественно провозглашая при этом, что несет новым землям, лежащим словно бы в оцепенении, законы, законы и законы. Предусматривается ли война каким-нибудь правом, это никогда его не интересовало. Война просто начинается, вот и все. Справедливость должна опираться на силу. Бессильные должны принимать законы великих с благодарностью и покорностью. Каждой земле, краю, провинции, местности, каждой группе верующих, племени, ремесленникам и земледельцам — свой особый закон, именуемый решительным словом «канун».

Еще в начале царствования Сулеймана нишанджия Сейди-бег сложил «Канун-наме султана Сулеймана», почти целиком переписав эту книгу из «Канун-наме» Мехмеда Фатиха, завоевателя Царьграда, служившего Сулейману самым высоким образцом. Потом великие муфтии Али Джемали и Кемаль-паша-заде пополнили Сулейманову книгу законов, а его последний великий муфтий Мехмед Абусууд, который удержался при султане до самой его смерти, вместе со своим падишахом неутомимо дополнял и уточнял «Канун-наме», так что Сулейман вошел в историю под именем Кануни, то есть Законодатель.

Почти тысячелетняя мудрость собрана была в праве, утверждаемом Сулейманом. Мудрые объяснения правил шариата имама Абу-Ханифы, гробницу которого отыскал и восстановил Сулейман во время завоевания Багдада, учеников Абу-Ханифы Абу-Юсофа и Шейбани, «Мохтасар» багдадца Кодури, «Хидайе» Бурханеддина Маргианского, «Мольтан аль-абхор» Ибн-Ибрагима Халебского — на эти великие и мудрые собрания опирался султан, в каждом своем фирмане непременно отмечая, что фирман согласован с шариатом и ранее утвердившимися канунами. Одновременно он понимал, что людей следует успокаивать не столько справедливыми законами, сколько обещаниями создать эти законы, ибо обещание всегда привлекательнее действительности. Для бедных закон — это утешение в тех бедах, которые возникают от силы и гнета. Для завоеванных это обещание, что новые властители будут милостивее предшествующих.

В законе либо божество, то есть предрассудки, либо насилие, то есть завоевание народов огнем и мечом. Царство Аллаха достигается терпением, земные царства завоевываются силой. Умело смешать нужные султану законы с обычаями, полезными для жизни людей, — это дает обманчивое ощущение справедливости, как говорится в поговорке: «Обещать свечи всем угодникам, чтобы избавиться от напастей». Обычаи оставались неизменными, кануны множились. Султан не отменял прежних законов, а неутомимо выдумывал новые, будто стремясь утвердить истину, что когда невежество царит в обществе, а беспорядок в умах, тогда законы плодятся с такой силой, что их невозможно не только применять и выполнять, но даже прочитывать. Только черный люд и мелкие собственники подчиняются закону. Богатые руководствуются собственными благами, а не законами.

Государство ослабевает из-за живучести зла. Люди на первых порах считают его бесконечным, но достаточно им один раз найти выход, и уже невозможно их остановить. Государство, безгранично разрастаясь, одновременно ослабляется. А человек? Любое величие относительно. Кто захватывает львиную долю, озлобляет и вооружает против себя всех остальных.

И тут начинает господствовать сила, которая выше всех законов, и называется она страх. Он первый сообщник султанской власти. Страх перед султанским всевластием держит в покорности всех, от великого визиря до спахии. Но и власть падишаха всегда ограничена страхом перед возможностью дворцового переворота, янычарского бунта и теми пределами, до которых доходит готовность подданных покоряться и платить подати.

Сулейман изо всех сил прикидывался справедливым султаном, охотно ссылаясь на пример великого Фатиха. Мехмед Завоеватель никогда не обвинял неправедных судей, а просто велел сдирать с них кожу, говоря: «Если обрастут снова кожей, то простится им их провинность». А кожу велел выделывать и, набив хлопком, прибивать гвоздями в судах и писать на них: «Без такой суровости правду в царстве ввести невозможно. Как конь под царем без узды, так царство без грозы».

Фатих ввел правило виновным пить шербет, наклонившись над острым мечом, приставленным к горлу. Жадному наведенный меч горло перережет, а праведный доведет свою речь до конца. Нагих преступников бросали в темницу, где спрятана была бритва. Кто найдет бритву и зарежет другого, тот и прав. Так захотел Аллах.

И сын Фатиха султан Баязид был таким же безжалостным в справедливости. Одна из его дочерей, Феррахшах, отличавшаяся великой набожностью, владевшая поэтическим талантом, являвшаяся первой среди красавиц, проявила однажды невиданную жестокость. Ее муж как-то залюбовался белыми руками служанки, подававшей блюда к столу. Феррахшах из ревности велела отрубить служанке руки, а самое ее бросила в Босфор. Из рук служанки приготовила пищу. После обеда Феррахшах спросила мужа, понравилось ли ему блюдо. Муж ответил, что понравилось. Еще бы, сказала Феррахшах, это же руки служанки, от которых ты не мог оторвать глаз. Муж ужаснулся и бросился к султану Баязиду Тот, узнав о жестокости дочери, немедленно послал палача, чтобы он отрубил ей голову, где бы ни нашел ее. Феррахшах ехала на молитву к дервишам Мевляна. Палач догнал ее и выполнил повеление султана, правда, предоставив принцессе возможность сложить перед смертью стихи о справедливости, которая догоняет даже на небе. Все это пересказывалось, будто сказки Шехерезады, и более охотно теми, кто первым нарушал законы.

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая