Возрождение - Кинг Стивен - Страница 84
- Предыдущая
- 84/86
- Следующая
– Многочисленные убийства-самоубийства, – поправил я, – а в случае с Колтоном речь идет только о его сестре. Вся разница в порядке чисел. Я никогда не изучал статистику, но знаю об этом.
– Я с удовольствием соглашусь, что видение малыша – эти сцены из загробной жизни – было ложным, поскольку это подтверждает мой тезис, что ваше видение разрушенного города, существ, похожих на муравьев, черного бумажного неба было таким же ложным. Вы понимаете, к чему я клоню?
– Да. И я бы многое отдал, чтобы вы оказались правы.
Еще бы! Да и кто бы на моем месте поскупился? Потому что каждого мужчину и каждую женщину ждет смерть, и сама мысль о том, что мы попадем в место, которое я видел, не просто омрачила мою жизнь – она сделала ее эфемерной и не важной. Причем не только мою, а жизнь каждого человека. И я не устаю повторять мантру, которой начинаю и заканчиваю каждый прожитый день.
Царица солгала.
Царица солгала.
Царица солгала.
Иногда я даже начинаю в это верить… но есть причины, по которым не могу поверить окончательно.
На то есть основания.
Перед возвращением в Недерленд, где я узнал, что Хью покончил с собой после убийства матери Бри, я заехал в отчий дом в Харлоу. На то имелись две причины. Когда полиция обнаружит тело Джейкобса, она может связаться со мной, чтобы выяснить, как я проводил время в штате Мэн. Это казалось важным (хотя полиция так этого и не сделала), но главной причиной было другое – я надеялся найти утешение в родном для меня месте среди любящих людей.
Как выяснилось, напрасно.
Помните Кару Линн? Мою внучатую племянницу? Ту, что я таскал на руках на вечеринке в День труда в 2013 году, пока она не уснула у меня на плече? Ту, что при виде меня каждый раз тянула ко мне ручки? Когда я вошел в дом, где вырос, Кара Линн сидела между отцом и матерью на старомодном высоком стуле, на котором, не исключено, в свое время сидел и я. Увидев меня, малышка закричала и стала раскачиваться из стороны в сторону с такой силой, что наверняка упала бы на пол, не успей отец подхватить ее. Она уткнулась лицом ему в грудь, не переставая визжать от ужаса. И затихла, только когда дедушка Терри вывел меня на крыльцо.
– Что, черт возьми, это значит? – спросил он, лишь отчасти шутливо. – В прошлый раз ее нельзя было оттянуть от тебя за уши.
– Понятия не имею, – ответил я, но, конечно, я знал ответ. Я надеялся остаться у них на ночь, а может, и на пару ночей, и подзарядиться их нормальностью, будто вампир, сосущий кровь, однако этим планам не суждено было сбыться. Я не знаю, что именно Кара Линн почувствовала во мне, но я вовсе не хотел видеть неподдельный ужас на ее детском личике.
Я сказал Терри, что заехал просто поздороваться и не мог даже остаться на ужин, потому что спешил на самолет в Портленде. Сказал, что ездил в Льюистон послушать группу, о которой узнал от Норма Ирвинга. У них якобы большой потенциал.
– И как? – спросил Терри.
– Фуфло, – ответил я и демонстративно посмотрел на часы.
– Да ладно тебе, – махнул рукой Терри. – Полетишь на следующем. Оставайся на ужин, братишка. А Кара успокоится.
Я так не думал.
Я сказал Терри, что обязательно должен вернуться на ранчо, потому что никак не могу пропустить запланированную запись. И пообещал приехать в другой раз. А когда он протянул руки, крепко прижал его к себе, понимая, что скорее всего мы с ним больше никогда не увидимся. Я тогда ничего не знал ни об убийствах, ни о самоубийствах, но знал, что во мне сидела какая-то порча, от которой вряд ли удастся избавиться. А заразить ею своих близких мне совсем не хотелось.
Направляясь к машине, я остановился и посмотрел на полоску грунта между газоном и Методист-роуд. Дорогу давно заасфальтировали, но полоска земли, где я когда-то играл с игрушечными солдатиками, подаренными сестрой на мой шестой день рождения, осталась нетронутой. Я стоял там на коленках и играл одним чудесным днем осенью 1962 года, когда на меня упала тень.
Эта тень по-прежнему лежит на мне.
– Вы кого-нибудь убили?
Этот вопрос Эд Брейтуэйт уже задавал мне несколько раз. Кажется, это называется инкрементальный повтор. Я всегда улыбаюсь и отвечаю, что нет. Да, я выпустил четыре пули в бедную Мэри Фэй, но женщина к тому моменту уже была мертва, а Чарлз Джейкобс скончался от инсульта. Если бы этого не произошло в тот самый день, то случилось бы в другой, и скорее всего до конца года.
– И вы явно не покончили с собой, – продолжал Эд, улыбаясь своим мыслям. – Если, конечно, вы не моя галлюцинация.
– Нет, не галлюцинация.
– И мысли о самоубийстве вас не посещают?
– Нет.
– Даже как теоретическая возможность? Например, глухой ночью, когда мучает бессонница?
– Нет.
Моя жизнь отнюдь не прекрасна, но антидепрессанты дали мне точку опоры. О самоубийстве я не думаю. И учитывая, что может ждать после смерти, я хочу жить как можно дольше. К тому же есть еще одно обстоятельство. Я чувствую – обоснованно или нет, – что мне надо многое искупить. И стараюсь делать добрые дела. Я готовлю суп для бездомных на Аупупу-стрит. Два дня в неделю работаю волонтером в приюте на Кеолу-драйв возле пекарни «Не-не-гуз». А если ты мертв, то уже ничего не сможешь искупить.
– Скажите, Джейми, а что делает вас этаким особенным леммингом, не желающим спрыгнуть с обрыва? Откуда такой иммунитет?
Я просто улыбаюсь и пожимаю плечами. Я мог бы ответить ему, но он все равно не поверит. Мэри Фэй была дверью Царицы в наш мир, однако я был ключом. Стрельба по трупу никого не убила – хотя бессмертных существ вроде Царицы в принципе нельзя убить, – но своим выстрелом в тот день я запер дверь. Я сказал нет не просто словами. Если бы я сообщил своему психиатру, что какое-то потустороннее существо, одно из Великих, берегло меня ради некоего конечного и апокалиптического акта мести за слово «нет», он бы наверняка диагностировал подсознательную зацикленность. Я этого не хочу, потому что у меня есть еще один долг, который я считаю гораздо более важным, чем помощь в приюте или сортировка одежды, отданной на благотворительные цели.
После каждого сеанса с Эдом я выписываю чек в его приемной. Я могу себе это позволить, поскольку бывший рок-гитарист, который сначала колесил по стране, а потом переквалифицировался в студийного звукоинженера, стал богатым человеком. Смешно, правда? Хью Йейтс умер, оставив приличное состояние (сколоченное его отцом, дедом и прадедом), но не оставив потомства. Он завещал какие-то деньги разным людям, в том числе Милкольму «Муки» Макдоналду и Хиллари Кац (она же Пэйган Старшайн), но большую часть имущества разделил между мной и Джорджией Донлин.
Поскольку Джорджия умерла от руки Хью, это конкретное положение завещания могло бы позволить адвокатам состязаться в юридическом крючкотворстве и получать солидные гонорары лет двадцать. Однако желающих дать ход делу не нашлось (я определенно не собирался этим заниматься), так что предмет иска отсутствовал. Адвокаты Хью связались с Бри и сообщили, что, раз покойная была ее матерью, она вполне могла претендовать на получение доли.
Только Бри отказалась. Адвокат, представлявший мои интересы, рассказал, что Бри назвала деньги Хью «порчеными». Может, и так, но я не испытывал никаких угрызений совести на этот счет. Отчасти потому, что не имел отношения к исцелению Хью, но главным образом в силу того, что уже считаю себя «порченым», и лучше жить «порченым» в комфорте, чем в нищете. Я понятия не имею, какова судьба нескольких миллионов, причитавшихся Джорджии, и не хочу это выяснять. Слишком большое знание никогда не приносило человеку добра. Теперь я в этом убедился на собственном опыте.
Выписав по окончании сеанса счет, я выхожу из приемной Эда Брейтуэйта в широкий, устланный коврами коридор, по обе стороны которого располагаются двери в другие кабинеты. Если повернуть направо, окажешься в вестибюле, откуда можно выйти на Куулеи-роуд. Но я сворачиваю не направо. Я иду налево. Я попал к Эду, можно сказать, случайно: изначально я пришел в психиатрический центр Брэндона Л. Мартина совершенно по другому делу.
- Предыдущая
- 84/86
- Следующая
