Мама - Севела Эфраим - Страница 12
- Предыдущая
- 12/21
- Следующая
— Пся крэв! Холера ясна! — плюется Заремба. — Эти англичане нас в пекло загнали! Сами в Тобрук утекли, пиво пьют и виски, а нами, поляками, дырки на фронте затыкают.
По колонне передается команда:
— Колонна, стой! Занимаем позицию! Окопаться! Янкель, весь в поту, со сбитой набок каской, саперной лопатой роет окоп. Песок, выброшенный из ямы, стекает обратно. Заремба подползает к нему.
— Сколько ты будешь копаться? — шипит Заремба. — Когда будет готова огневая позиция для пулемета?
Янкель смахнул со лба пот.
— Я стараюсь, пан унтер-офицер. Но песок сыплется обратно.
— Вот немец сейчас откроет огонь и тогда песок из тебя посыплется. Ты же весь открытый. Наш взвод останется без пулемета.
— А со мной что будет? — спросил Янкель.
— Пойдешь вслед за пулеметом… — зловеще усмехнулся Заремба, — прямиком на небо. Вот что, Лапидус, если ты замешкаешься и не откроешь огонь, когда будет команда., я тебе вот этим кулаком твой еврейский нос сворочу набок. Понял?
— Понял, пан унтер-офицер, — скосил глаза на протянутый кулак Янкель. — А теперь можно вопрос?
— Какие — еще вопросы?
— Насчет огневой точки… Вот тут, под дорогой, бетонная труба… Видите? Вон куда пулемет нужно укрыть… Ни одна пуля не достанет.
— А ты не дурак, Янкель, — удивленно вскинул брови Заремба. — Но наше начальство не глупее тебя. В той бетонной трубе пан полковник — приказал себе командный пункт устроить. Понял? Его пуля не достанет. А нашему брату торчать кверху жопой из песка.
Унтер-офицер Заремба накаркал на свою голову. Немцы открыли артиллерийский огонь по позиции, занятой польскими частями. Снаряды рвались среди не успевших окопаться солдат. Поднятый взрывами песок слепил тех, кто еще был жив, а затем тучами уходил к небу. Вся позиция превратилась в ад.
Лапидус и Заремба лежат рядом, полузасыпанные песком. Вокруг рвутся снаряды. Осколки со свистом проносятся над ними.
— Янкель, Янкель… — кричит Заремба. — Ты живой? Янкель протирает запорошенные песком глаза:
— Кажется… А вы?
— Конец нам, Янкель, — задыхается Заремба. — Отсюда живыми не выбраться. Господи! Есус-Мария! Молись, Янкель, своему Богу, а я — своему. Может, один из них услышит и обоих спасет.
Заремба стал неистово молиться. А Янкель, щуря запорошенные глаза, зашептал:
— Мама… Прощай, мамочка… Твой сын погибает далеко от тебя… в Африке… в пустыне…
И как это уже случалось прежде, сквозь грохот артиллерийской канонады пробился спокойный, умиротворяющий голос пани Лапидус, и сын увидел лицо мамы и ее руку, качающую колыбель, и закачался в такт колыбельной песне не дорытый окоп, закачались песчаные барханы, закачались занесенные песком трупы, и песенка про белую-белую козочку, которая отправилась на ярмарку и оттуда привезет мальчику гостинцев — изюм и миндаль, как молитва, поплыла над местом побоища, над лицами убитых, приглушила стоны раненых.
Последний взрыв раздался так близко, что когда Янкель поднял голову, он ничего не мог расслышать — оглох. Заремба что-то кричал ему, а он не слышал. Крикнул в ответ, но Заремба замотал головой, показал на уши. Он тоже оглох.
Артиллерийский обстрел кончился. В песке валялись убитые. Санитары волокли стонущих раненых.
Ручной пулемет Дегтярева отбросило далеко в сторону, и Янкель пополз за ним. Выбрался на песчаный бугор. Увидел шоссе со сгоревшими автомобилями на нем и отверстие бетонной трубы под шоссе. Прихватив пулемет, он забрался в трубу. Там никого не было. Стоял полевой телефон, а рядом валялась польская офицерская фуражка.
По всей линии не дорытых окопов бежит, пригнувшись, посыльный и тем, кто жив, кричит:
— Отходим! Немедленно! Нас отводят на запасной рубеж! Польская часть покидает позицию. Ряды ее поредели.
Почти каждый несет на себе раненого товарища. Заремба бредет без ноши и все время дергает головой.
— О, черт! — ругается он. — Как ватой уши заложило, и все свистит-свистит.
— Вы контужены, пан унтер-офицер, — говорит ему солдат.
— Громче! — заорал Заремба. — Не слышу! Сколько человек осталось от моего взвода? Я — раз! Ты — два! Третий… так… четвертый… Шестеро раненых… так… А где этот… Лапидус?
Заремба и солдат оглядываются назад на покинутую разгромленную позицию. Там валяются лишь тела убитых.
Заремба приложил ладони рупором ко рту:
— Янкель! Лапидус! Сукин сын! Слушай команду! Отходим! Догоняй свой взвод! И не забудь пулемет! Головой за него ответишь!
— Да он же первый ушел! — криво усмехнулся солдат. — Что мы, не знаем их него брата?
— Не слышу! — рявкнул Заремба. — Громче говори, сукин сын!
И ударил наотмашь солдата по лицу.
Янкель лежит в трубе, проверяет свой пулемет. Он снял и снова надел диск. Нажал курок. Пулемет затрясся в его руках, но беззвучно. В ушах стоит гул. Янкель разговаривает сам с собой:
— Если тут буду сидеть, в трубе, пан унтер-офицер подумает, что я прячусь, и свернет мне нос, как обещал. Поэтому я высунусь, чтоб меня было видно.
Он выполз наверх, толкая впереди пулемет, и увидел, как по пустыне, с этой стороны дороги, густыми цепями движутся немцы. Идут в атаку на польские позиции.
Янкель продолжает бормотать:
— Если я не начну стрелять и пан унтер-офицер не услышит мой пулемет, то он непременно свернет мне нос, как обещал.
Он прижал к плечу приклад пулемета и, хоть ствол был задран наверх, в небо, нажал на курок.
Передняя цепь немцев, заслышав пулеметные очереди, залегла. Ее примеру последовали остальные.
Янкель содрогается всем телом вместе с работающим взахлеб пулеметом. Немцы ползком начинают отходить.
Янкель расстрелял весь диск. Снял его и поставил запасной.
— Немцы — не дураки, — рассуждает сам с собой Янкель. — Они засекли, откуда стреляет пулемет, и сейчас бабахнут сюда парочку снарядов. Но мы ведь тоже не совсем глупые и заблаговременно сменим позицию. Пусть бьют по пустому месту.
Волоча за собой пулемет, Янкель вполз в бетонную трубу и по ней стал пробираться к другому отверстию, на противоположной стороне шоссе.
Немцы, подгоняемые офицерами, вперебежку пересекают шоссе и там выстраиваются в цепи для повторной атаки. Но стоило им двинуться вперед, как и с этой стороны ударил пулемет. Немцы снова залегли и поползли назад.
- Предыдущая
- 12/21
- Следующая
