Мир Терского фронта. Тетралогия - Рыбаков Артем Олегович - Страница 1

Артем Рыбаков Мир Терского фронта. Тетралогия

ЯДЕРНАЯ ЗИМА. ДОЖИТЬ ДО РАССВЕТА!

Холодно. Холодно так, что платок, которым прикрыто лицо, снаружи весь обледенел от моего дыхания. Того и гляди корка отвалится и, упав, рассыплется на сотни звонких осколков. Но я продолжаю сидеть неподвижно — зверь не должен уйти!

Арбалет, спрятанный под старым синтепоновым одеялом, уже взведен. Стрела, хищно поблескивая гранями охотничьего наконечника, ждет своего часа в желобе ложи. Конечно, это я себе представляю блеск, ведь под одеялом темно и ничего не видно, но подобные мысли помогают настроиться на нужный лад и не скучать. Нет, сегодня я точно буду со свежатиной.

Хорошо еще, что с крупой проблем нет — мешка четыре еще осталось. Это если не считать несколько десятков магазинных килограммовых пакетов. Но за какое время это съедят семнадцать человек? А когда снова станет тепло, не знает никто. Про урожай и не говорю…

Издалека донесся чуть слышный шорох, а затем звук глухого удара. Словно один мешок с мукой упал на другой. Кто-то зацепил дерево, и шапка снега сорвалась и упала в сугроб? Похоже на то. Медленно, чтобы не потревожить снеговую обсыпку, поворачиваюсь на звук. Градус в секунду, может, и медленнее…

«Вон она — зелененькая!» — крона одной из могучих елей метрах в ста от моей засидки освободилась от большей части снеговой шапки и стала очень хорошо заметна на фоне своих товарок. «Дерево внушительное, чтобы с такого сбить снег, зверь явно покрупнее зайца должен быть», — отметил я, осторожно вытаскивая свой рабочий инструмент. Зачем мне одеяло для арбалета? А чтобы не мерз, болезный! Кто его знает, как изделие ныне, скорее всего, не существующей фирмы «Barnett»[1] поведет себя, полежав пяток часов в снегу на двадцатипятиградусном морозе? Последнее, что мне хочется, — узнать, что материалы, что американцы использовали при его производстве, нехладостойкие. Вот и берегу, как могу. Хоть кроме того «четырехсотого» «Квада»[2] есть у меня и «Панцер»,[3] но до следующей «весны», которая бог весть когда будет, других взять негде. А самоделки «фирме» уступают, как ни крути. Вдобавок «Панцер», он на крупного зверя не очень — энергии не хватает.

Вдалеке мелькнуло грязно-рыжее пятно. «Пора!» — вставив ногу в стремя арбалета, взвожу его. Спустя несколько секунд зверь показался снова. Из-за гигантского сугроба, наметенного поверх поваленной ели, показались сперва ветвистые, с солидным размахом, рога-лопаты, потом лобастая голова и горбатая холка и, наконец, лось целиком.

«Хорош, нечего сказать! Килограммов на четыреста, не меньше!» — радость от того, что пару дней назад я так удачно нашел следы от стойба [4] к молодому ивняку, выплеснулась наружу.

Снегу за эту зиму навалило, в прямом смысле этого слова, выше крыши, у нас на участке сугробы скрыли и беседки, и внушительную постройку бани, а расчищенные дорожки больше были похожи на окопы для «стрельбы стоя с лошади». Так что даже сохатому с его широченными копытами приходилось нелегко. В снег он проваливался по брюхо, и когда продвигался вперед, то гнал перед собой «волну» мягкого снега, словно баржа воду. Осторожным движением я снял колпачки с оптического прицела и, сбросив рукавицу с правой руки, приложил арбалет к плечу. Пластиковая рукоять холодила пальцы сквозь тонкую шерстяную перчатку, но цель я видел ясно. Для того и платок на лице, чтобы пар моего дыхания не оседал белесой изморозью на стеклах прицела. Если энергию стрелы моего арбалета перевести на привычные огнестрельные мерки, то выходит не так уж и много — где-то между «мелкашкой» и пистолетом Макарова, но как говорили в одной навязчивой рекламе: «У женщин свои секреты!» Стрела весит больше двадцати граммов, к тому же наконечник ее смазан кое-какой химией.

Глубокий вдох, палец снимает арбалет с предохранителя, который помешавшиеся на безопасности американцы сделали таким образом, что он активируется при каждом взведении арбалета. Плавно веду медленно пробирающегося через сугроб лося… Указательный палец выбирает свободный ход спускового крючка… С шелестом стрела скользит по направляющей… Хлопок тетивы… Сохатый вздрагивает и делает большой прыжок вперед, подняв стену взбитого копытами снега. Когда мини-метель утихает, я в прицел хорошо вижу ярко-оранжевое оперение стрелы чуть позади левой лопатки лося. Сразу он не упал, не из ружья я стрелял, в конце концов, и теперь пытается уйти. Прыжок, еще прыжок! Но снег тут глубокий, я специально, перед тем как засаду устроить, палкой промерял, так что все эти метания мне только на руку — чем больше будет прыгать, тем раньше устанет и тем быстрее парализующая химия начнет действовать. Нечестно, скажете вы? А мне все равно, я жрать хочу. И жена моя, и сын четырехлетний, и еще полтора десятка душ…

Лось уже в полусотне метров, но каждый новый его прыжок все слабее, все неувереннее… Наконец при попытке перепрыгнуть еловый ствол, припорошенный снегом, ноги лося подломились, и он тяжело завалился на бок.

Выудив из футляра еще одну стрелу и уперевшись ногой в стремя, взвел оружие. Сбросил вниз с помоста снегоступы, закинул за спину и закрепил арбалет и торопливо, насколько позволял мой неуклюжий зимний наряд, спустился вниз. Под деревом я провалился в снег почти по пояс, но быстро выбрался и уже вскоре бодро шагал по сугробам в сторону своей добычи.

Сохатый был жив, но тубарин[5] уже разошелся по его организму — даже веки зверя были неподвижны, хотя мышцы ног еще подрагивали. Тщательно прицелившись, я выстрелил ему за ухо.

Теперь задача мне предстояла едва ли не более сложная, чем собственно охота. Времени до того момента, как мутноватые сумерки сменятся настоящей ночной темнотой, оставалось всего ничего, а тушу «прибрать» надо обязательно — все чаще в наших краях стали замечать волков и, что еще хуже, стаи одичавших собак. Оттого и арбалет использовал, а не карабин. Экономические причины — дело тоже важное, но учиться добывать зверя, не производя шума, тоже надо. Понятно, что утянуть в одиночку всю добычу я не смогу, но есть и у нас смекалка…

«Вот это, пожалуй, подойдет», — осмотрев деревья, росшие вокруг, я выбрал подходящее. Сняв висевший на поясе солидный моток альпинистской «статики», я принялся обвязывать заднюю часть туши. Закончив с веревками, достал небольшое брезентовое полотнище и расстелил его метрах в полутора от туши — кидать в снег инструмент совсем не дело! Снял с пояса топорик. Кромсать, что называется, по живому — это для настоящего охотника не совсем правильно, но шкура, рога и прочие второстепенные трофеи меня заботят в последнюю очередь. Сейчас главное — свежее мясо. Отточенный до остроты бритвы топорик глубоко входит в тушу, разваливая мышцы и перерубая сухожилия. Работать приходилось осторожно, стараясь не перемазаться в крови — заляпаешься, потом она задубеет на морозе, и не только одежку хрен отстираешь, но и подвижность может снизиться.

«Так, теперь аккуратнее — не хватало еще выщербить лезвие о кости!» — отложив топор и достав нож, перешел к более тонким методам. Спустя пару минут я снова взялся за топор. Тщательно прицеливаясь, тремя ударами перерубил позвоночник, развалив тушу сохатого почти пополам.

Дальше сложнее — перевернуть лося, чтобы добраться до его правого бока, я не могу, но где наша не пропадала?

Я срубил тоненькую елочку и, очистив ее от веток, поддомкратил заднюю часть туши. Так удобнее. Еще десять минут — и лось разрублен надвое. Взопрел я изрядно, даже парку пришлось расстегнуть, чтобы немного остыть, а ведь это только начало! Я даже пожалел, что пошел на охоту один, но тут уж ничего не попишешь — у Виталика дела в городе, Вован вместе с Андрюхой сторожат женщин, а остальные наши мужики на охоте только помехой бы были — все как один интеллигенты в надцатом поколении. Перевоспитывать их еще ох как долго придется!

Даже Валера, бывший кандидат химических наук и заядлый турист-байдарочник, пока в дело не очень гож. Лагерь разбить и еды на костре из консервов приготовить — это одно, а вот «зверушку беззащитную» завалить и разделать пока не способен. Мандражит. Даже во время стычки с «деревенскими», когда стрелял, то я заметил, что он глаза закрывает и палит в белый свет как в копеечку. За что потом пистон ему вставил знатный. Война, она, падла такая, слишком много разом поменяла, чтобы мы могли позволить себе с противниками миндальничать.