Над рекой Березой - Пашкевич Виктор Григорьевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/33
- Следующая
Саша разорвал майку, аккуратно промыл водой рану, потом смазал ее йодом и туго завязал майкой.
— Быть тебе фельдшером, Саша, — похвалил его танкист.
Уложив раненого на душистом сене, Саша предупредил:
— Как только фрицы уйдут на завтрак, я вам принесу чего-нибудь поесть.
…В нашем доме еще все спали, когда Саша осторожно открыл одну половину окна, влез в комнату и шмыгнул ко мне под теплое одеяло. Так он не раз делал. Я даже специально окно не закрывал на ночь. Разбуженная шумом, мать недовольно проворчала:
— Нету вам, черти, покоя ни днем ни ночью. Смотрите, добегаетесь, перестреляют вас патрули.
— Мы, тетя, патрулей обходим, а пришел я так рано, потому что важное дело есть. Может, человек умирает, а вы ругаетесь, — тихо ответил Саша.
Но мать, не расслышав его слов, уснула.
— Кто умирает? — насторожился я.
— Еще не умирает, но может умереть. Его надо немедленно спасать, — зашептал мне на ухо Саша.
Возбуждение друга передалось и мне, спать уже не хотелось. Я попросил его рассказать мне все по порядку.
— Он не может долго оставаться в сарае. Это рискованно. Надо найти ему надежное место и вылечить, — горячо убеждал меня Саша.
Большие стенные часы пробили восемь раз, а мы все лежали и думали, как спасти раненого танкиста.
— Давай переведем его ночью в дом к Кончику, — предложил Саша. — Немцы там не поселятся. Им, гадам, все только чистенькое подавай.
— Еще обидится, что мы его в такой дом привели. Там же грязища и крыс, наверно, полно.
— Раз там давно не живут люди, значит, и крыс нет. А грязь мы сегодня уберем, — сказал Саша.
— А лечить как будем? — спросил я друга. — Ведь мы в медицине совсем не разбираемся.
— Гляжу я на тебя и удивляюсь. Знаешь, как я ему рану перевязал? Не веришь? А он сказал: «Молодец, Сашка, ты настоящий доктор». Еще несколько раз сделаю перевязку, и танкист выздоровеет. Потом переправим его через Березину. А может, он и нас с собой возьмет на фронт? Примет к себе в часть, и будем с ним вместе воевать. Вот было бы здорово! Правда?
— Не возьмет он нас, — вздохнул я, — скажет, не выросли еще.
— А мы его попросим, скажем, что теперь Родину должны все защищать. Только бы быстрее поправился, — загорелся Саша. Потом как-то зло посмотрел на меня и спросил: — Так ты согласен перевести командира к Кончику?
Я задумался. Лучшего места нам не найти. Уже с полмесяца по соседству с нами пустовал небольшой домик, хозяин которого с первых дней войны ушел на фронт, а жена его с детьми, заколотив окна и двери, уехала к родственникам в деревню.
Несколько раз в этот день мы забирались на чердак и разговаривали с Ивановым. Когда танкист в первый раз увидел меня, он молча посмотрел на Сашу. Тот сразу понял его и успокоил:
— Это мой друг. Мы с ним придумали, как вас спасти. А пока вот, поешьте, — Саша подал Иванову бутылку молока и большую краюху хлеба.
Мы рассказывали Иванову о своем плане, а сами в это время наблюдали за фашистами, которые, вернувшись из столовой, беспрерывно шныряли по двору.
— Ночью, когда фрицы заснут, мы вас незаметно выведем из сарая и огородами проведем в пустой дом. Поправитесь — пойдете к линии фронта, — сказал Саша.
— Дорогие вы мои ребятки, — зашептал танкист. — С вашим планом я согласен. Ночью попробуем его осуществить. А теперь идите отсюда. Заметят нас вместе — погибнем все. Лучше уж я один..
Вышмыгнув из сарая и закрыв дверь на большой круглый замок, мы помчались подготавливать новое место для раненого командира.
Ночью, когда пьяные фашисты наконец угомонились и заснули, мы провели танкиста огородами в маленький домик по улице Первомайской. Саша и я, как могли, охраняли и лечили раненого. Но Иванову с каждым днем становилось все хуже и хуже. Рана не заживала и сильно гноилась, температура держалась высокая. Вскоре ему стало совсем плохо.
Как-то утром мы принесли танкисту банку рыбных консервов, которую выменяли на базаре за велосипедную шину. Танкист нас не узнал. Он лежал на старенькой кровати и бредил. Мы страшно перепугались.
— Он умирает, — заплакал Саша и начал трясти Иванова за плечи. — Надо кого-нибудь позвать.
— Не тряси, ему же больно, — накинулся я на Сашу. — Это из-за твоих перевязок он не поправляется. Говорил тебе, что надо обо всем рассказать моему отцу. А ты — «мы сами вылечим» вот и вылечили…
— Что же теперь делать? Что делать? — Саша виновато посматривал то на меня, то на бредившего танкиста.
— Я пойду за отцом. Будь что будет, но я ему все расскажу.
— Беги быстрее. И скажи, что во всем виноват я, — сказал Саша.
Через несколько минут я уже был дома и отозвал отца за сарай. Он, конечно, не понимал, почему у меня такой таинственный вид, и шутя спросил:
— Что стряслось? Опять собаку в колодец забросил?
Он припомнил случай, который произошел со мной накануне войны. Как-то мать послала меня по воду. Следом за мной побежала наша рыжая собачонка Пальма. Около колодца я встретился с Толиком Хилюком, и мы начали договариваться, где лучше провести футбольный матч с командой соседней улицы. Вертевшаяся возле наших ног Пальма вдруг вскочила на сруб колодца и, глядя на нас, завиляла своим пушистым хвостом.
— Пальма, иди сюда! — начал я звать собачонку. Но она и не думала прыгать на землю. Тогда я подошел к собаке и протянул руки, чтобы снять ее с колодца. Но Пальма попятилась назад и с визгом полетела вниз, плюхнувшись в воду с тридцатиметровой высоты.
Мы с Толиком остолбенели. Что делать? Как достать собаку, чтоб никто не увидел? Иначе беды не оберешься.
— Быстро привязывайся цепью, я тебя спущу в колодец, — не растерялся Толик.
Другого выхода не было. Обмотав себя куском цепи, я начал потихоньку спускаться по темному узкому проему, где внизу скулила Пальма и чуть заметно блестела вода. А в это время вокруг колодца стали собираться женщины с ведрами. Одна из них, не разобравшись в чем дело, побежала к нам домой. Не успев переступить порог, она закричала:
— Ваш Витя утопился в колодце!
Мать как стояла, так и опустилась на пол посреди кухни.
Отец сразу побежал к колодцу. Он подбежал в тот момент, когда я выловил в воде собачонку и кричал Толику, чтобы он тащил меня обратно наверх.
— Крепче держись за цепь! — донесся до меня сверху голос отца.
«Все пропало» — екнуло мое сердце. У меня зуб на зуб не попадал от холода, а подниматься наверх почему-то не хотелось. Но сильные отцовские руки уже крутили барабан, и вскоре вместе с Пальмой я стоял на земле. Мокрый, с опущенной головой, стоял я среди окруживших меня женщин и бормотал что-то невнятное в свое оправдание.
— Сейчас же марш домой! — прикрикнул на меня отец. — Иди, покажись матери, а то она из-за твоих фокусов чуть богу душу не отдала. А я потом поговорю с тобой…
И я поплелся домой. Впереди меня как ни в чем не бывало бежала Пальма.
Целую неделю после этого вся наша улица ходила почти за километр к колонке. Ждали, когда очистится вода в колодце. А о том, что было тогда дома, даже и вспоминать не хочется.
Отец довольно часто напоминал мне об этом происшествии. Но я, хотя и не чувствовал себя виноватым, предпочитал отмалчиваться. А вот сейчас напоминание об этом случае меня обозлило.
— Я хочу с тобой поговорить по очень срочному и важному делу, а ты все собаку забыть не можешь, — не выдержал я.
— Ну, давай, говори, — насторожился отец.
— В доме Кончика раненый танкист лежит. Ему очень плохо, он бредит, может умереть…
— Какой танкист? Как он попал туда?
— Мы с Сашей привели его три дня назад и лечили… — начал рассказывать я, но отец перебил меня:
— Что ж вы, черти, мне сразу о нем не сказали?
— Мы хотели сами его вылечить, — оправдывался я.
— Эх вы, доктора, — покачал головой отец. — Пошли к нему.
С этого времени каждый вечер танкиста стал навещать врач, которого отец хорошо знал. Кто этот мужественный доктор, не побоявшийся расправы гитлеровцев, я и теперь не знаю. Помнится только, что это был седой как лунь, невысокий, энергичный человек лет шестидесяти. Называл его отец Михаилом Борисовичем. Операция, которую он сделал при свете керосиновой лампы, прошла удачно. Рука начала быстро заживать, и через несколько дней Иванов был почти здоров. Отец достал ему паспорт местного жителя и устроил на работу.
- Предыдущая
- 3/33
- Следующая
