Кащенко! Записки не сумасшедшего - Котова Елена Викторовна "elenakotova" - Страница 5
- Предыдущая
- 5/13
- Следующая
Иду по коридору в ванную покурить – может, хоть после этого засну. Двери во все палаты раскрыты. Напротив второй – где реально самые страшные персонажи – на составленных банкетках храпит медсестра. А в палате, привалившись к изножью, на полу сидит толстая женщина. Та самая, что все ходит по коридору, пуская слюни, бормоча что-то под нос и частенько срыгивая на пол. Бедняга сидит, неловко подогнув под себя толстую ногу и держась за спинку кровати. Голова упала на грудь. Мне не по себе, она кажется неживой. Подхожу – она спит. Я ухожу, выкуриваю свою сигарету, я не понимаю, почему меня не бьет дрожь, неужели можно к этому привыкнуть? Возвращаюсь, ложусь…
Вспоминаю, что на противоположной стене оторван кусок обоев. Голое пятно точь-в-точь, как Винни-Пух из нашего мультфильма. Не верите – приходите сами посмотреть. Думаю о прошедшем свидании с адвокатом: у нас в отделении есть «зал для досуга», комната метров тридцать с диванами по стенам. Там пациенты принимают посетителей. Мы с адвокатом сидели в углу, он на стуле – все же в костюме пришел, – я на ручке дивана. Когда время посещения закончилось и зал опустел, одна девушка села за пианино, стоящее в углу. Играла довольно бегло традиционный набор: «Лунную сонату», «К Элизе», еще что-то очень знакомое, кажется, из Шуберта. Но с поразительным отсутствием не только глубины, но какой-либо эмоции. После ужина, когда прозвучал бодрый крик: «Девочки, телефоны!», та же девушка, прячась за шторой окна столовой, плакала в телефон: «Мама, зачем ты меня сюда засунула?! Мама, мне так не хватает твоего тепла, ты не любишь меня, а я так скучаю по тебе, почему ты не приходишь, мама…»
Я уже знаю, что так говорят все наркоманы. Я слышу, что в этих словах чувства и боли не больше, чем в «Лунной сонате» из «зала для досуга». Настоящая боль не в них, а в едва различимой тонкой струне задавленного наркотой и нейролептиками «я». Замерший далекий осколок личности, заглушенный внутренней душевной звукоизоляцией. Но ведь там глубоко, в кромешной немоте, боль все равно гудит, кричит…
Это «мама, ну почему ты…» было наполнено такой болью. Пусть от слабости, от неумения понять жизнь, даже задуматься о ней. Меня пробило. Именно пробило, что мама, скорее всего, тоже была не в силах задуматься. Ведь музыке учила, а задуматься – не вышло. Кто больше всего калечит психику, если не родители? Вот от этого меня и пробило. Иду к окну, к своему зарешеченному окну, оно должно мне хоть как-то объяснить, почему так. «Но ведь музыке-то учила, – усмехается окно, все же оно достаточно цинично, как все мудрые существа. – Наверняка еще учила с ней уроки, твердила, что надо учиться хорошо, вообще надо учиться трудиться. Или что-то в этом роде. Но не было достаточно любви достучаться».
Я не очень поняла мое окно. Наверное, нужно много любви, чтобы достучаться, но почему не у всех любящих матерей это получается? В голове стали крутиться какие-то совсем не оформленные мысли, стали вариться картинки о каком-то мальчике, которого любила мама, любил папа, любил… А вырос полный урод. А мальчика, наверное, звали Лёник. Ничего дальше додумывать не могу, надо еще поварить, но Лёник – классное имя, не забыть бы потом…
Вместо Лёника я принимаюсь думать о том, что же наши девчонки – именно наши, из нашего девятого отделения – сейчас видят во сне. Потом просто скучно прожевываю, мусолю те немногие события, которыми был заполнен день. Сегодня, наступив на горло собственным принципам, мой замечательный адвокат – не тот, который упек меня в психушку, да-да, именно так, но об этом позже, у меня уже мысли путаются, психушка все же, – стыдливо пронес мне на свидание скайлинковский модем. Если застукают, будет жесть, хуже кокаина, ей-богу. Накрывшись одеялом, подключилась к сети на несколько минуток, просто почитать, что народ пишет. Писать не рискнула – это выдаст меня с головой, тетки-докторицы, те, что помоложе, все отслеживают в сети. Узнала, что узкий круг представителей русскоязычного человечества широко обсуждает мою психушку. Пишут, что им начхать, виновна я или нет, но что стойкость моя в психушке достойна… Чего она достойна – неважно. Не в этом дело. Есть комменты и поинтереснее. Умная девушка из Нью-Йорка пишет примерно следующее: «Понимаю, что решение Тверского суда разочаровало Елену и ее адвокатов. Но ведь все по закону».
Да, все по закону, и этим все сказано. Что-то я не понимаю, кто тут ненормальный… Оправдать девушку может разве что долгое пребывание в городе Нью-Йорке.
У меня довольно тяжелое состояние, возможно, даже ситуационная депрессия, по крайней мере что-то в этом духе писала невролог из моей поликлиники. Всю зиму были головокружения, мне страшно было спать без света, нередко я вздрагивала от звонков в дверь. Это что, ненормальная реакция человека, который уже больше двух лет находится под следствием и которому к концу второго года предъявили обвинение? Да еще какое…
Тут мысли всегда начинали метаться… Мне никак не удавалось осмыслить средневековую ересь, я никак не могла поверить в то, что это реальность, что это не понарошку, а взаправду… И вряд ли мне удастся это понять сейчас, лежа на кровати и глядя на горящую всю ночь лампу под потолком.
…Следствие считает, что я покушалась на получение денег от русского бизнесмена с канадским паспортом, которого я видела один раз в жизни… У них получается, что этого единственного раза было достаточно, чтобы тут же у меня созрел преступный умысел: срубить с него по-легкому денег, а для этого начать чинить ему препятствия в получении кредита в ЕБРР, где я служила членом Совета директоров от России. Как можно рассчитывать получить деньги за то, что чинишь препятствия? И как я их могла чинить, если над кредитом работал менеджмент, а члены Совета директоров к этому процессу никакого отношения не имели, у них даже доступа к кредитным файлам нет? И почему русско-канадский бизнесмен, когда менеджмент передал ему, что я якобы чиню препятствия, написал в тот же менеджмент жалобу, что у меня умысел срубить с него денег? А почему он написал это в ЕБРР, где рассматривался интересовавший его кредит, а не в российские министерства, которым я подчинялась? Ему что, легче было писать по-английски?
Банк решил затеять расследование, чтобы разобраться, чинила я или не чинила препятствия, и если да, то с какой целью. При этом почему-то не взял местного юриста, которыми так богат город Лондон. Привез из Вашингтона мировую знаменитость, экс-следователя ФБР Марка Мендельсона. Тот допрашивал меня два дня, обыскал наш офис, написал доклад о моих намерениях, но доклад попал почему-то не только к тем, кому предназначался, – российским министерствам, курировавшим наш офис, а еще и в британскую полицию. Та решила снять с меня дипломатический иммунитет и начать уголовное преследование, и сразу точно такое же решение пришло в голову российской прокуратуре.
И вот следствие идет уже больше двух лет, и следователи, видимо, считают, что за это время мое преступное намерение проявляется все яснее. Плевать, что за это время не обнаружилось ни одного нового обстоятельства, плевать, что намерение невозможно измерить и оценить, плевать, что в деле нет ни потерпевшего, ни ущерба, в нем нет даже денег, полученных мною от кого бы то ни было. Плевать, что я не понимаю суть обвинения. Может, меня сюда и запихнули, чтобы я его наконец поняла? Так, что ли?
Словом, причин для спазмов сосудов и пугающей потери равновесия хватало. Почему вообще встал вопрос о психиатрии? И именно тогда, когда из-за головокружений я сломала сначала руку, а потом и связки на ноге порвала. Когда для того, чтобы прибыть на допрос, приходилось вызывать такси: рука-то в гипсе, да еще костыль. Один костыль. Потому что вторая рука в гипсе. Черт его знает. Встал и встал. Может, следаки боятся, что я могу закосить под невменяемую? Я им давала основания так думать? Ну разве что руки-ноги решила поломать, а так вообще-то нет.
Но тем не менее… Все по закону. А могло бы быть не по закону? Нет, конечно, не по закону быть не могло, у нас же правовое государство. Это бесспорно.
- Предыдущая
- 5/13
- Следующая
