Набат - Шевцов Иван Михайлович - Страница 16
- Предыдущая
- 16/42
- Следующая
Он лично поздравил Ядзю, навестив ее ровно через неделю после возвращения из роддома. Ядзя теперь жила в шестнадцатиметровой комнате общей квартиры в старом доме на Страстном бульваре. Комнату эту ей выхлопотал подполковник Бойченков, рассчитывая, что в скором времени здесь будет прописан и глава семьи - Иван Николаевич Слугарев, на которого у Дмитрия Ивановича были свои виды. Во всяком случае, в Слугареве Бойченков видел перспективного советского разведчика. В квартире жили еще две семьи, хорошие душевные люди. К своей новой соседке отнеслись с должной теплотой и чуткостью, особенно когда познакомились с ее нелегкой судьбой.
Куницкий пришел на квартиру к Ядзе с веткой мимозы - дело было в начале апреля - и плиткой шоколада. В бесцветных пустоватых глазах его светилось тихое смирение. Он пожимал теплую руку немножко смущенной, но искренне обрадованной молодой матери, смотрел на нее взглядом, полным сочувствия, и тоже немножко смущался, испытывая неловкость за свою прежнюю отчужденность. Ядзя не имела возможности более или менее обставить свою комнату, создать надлежащий уют, и эту убогость обстановки Куницкий сразу отметил про себя, тем более что горделивая осанка Ядзи, ее строгая и какая-то просветленная красота, уже не столько внешняя, сколько душевная, светящаяся изнутри, подчеркивала контраст со скромной обстановкой комнаты.
- Ты чудесно выглядишь. Великолепно, - не удержался Куницкий, и это были искренние слова.
- Это потому, что у меня прекрасное настроение, - ясные темно-серые глаза ее светились счастьем.
- По-моему, ты вообще не умеешь пребывать в плохом настроении, - с галантной любезностью сказал Куницкий.
- Возможно. Но сейчас особенно.
И это была правда. Если до появления ребенка Ядзю иногда навещала смутная тревога, то теперь она почувствовала себя обновленной и радовалась всему. Даже незначительные детали и события, как подобие первой улыбки ребенка, теплый дождь или солнечный день, приводили ее в неподдельный восторг.
- И как ты назвала своего сына? - спросил Куницкий, присаживаясь на стул у окна и подперев свою массивную челюсть.
- Еще никак. Надо посоветоваться с Янеком.
- По радио? Он-то знает? - с деланным доброжелательным спокойствием спросил Куницкий. Она уклонилась от прямого ответа. Сказала:
- Бойченков уверяет, что летом Янек будет в Москве.
- Подполковнику, конечно, видней. Только ты назови сына польским именем. Например, именем Мицкевича. - Куницкий бросил на Ядзю слегка насмешливый взгляд.
- И что получится: именем Адама Мицкевича и в твою честь? - Ядзя в свою очередь насмешливо покачала головой. - Адам Слугарев. Не очень. Лучше Феликс. Или Ян. Два Янека - неплохо, как ты считаешь?
- Я не люблю однообразия. Хотя взрослым его будут называть Ян Иванович. Забавно.
- - При условии, если мы будем жить в России.
- Я думаю, что это уже безусловно. А где же еще?
- В Польше… Ведь Янек уже истинный поляк. За землю польскую он пролил кровь свою. Да, я тебе не говорила: он уже майор Войска польского. Он кавалер орденов "Грюнвальда", "Виртути-Милитари" и "Серебряного креста заслуги".
- Ну, это еще неизвестно, разрешат ли ему советские власти и польское правительство… Потом, ты извини меня, Ядзя, но я отказываюсь тебя понимать: нам с тобой, можно сказать, чертовски повезло. Идет страшная всемирная война, люди нашего возраста гибнут, а мы с тобой имеем возможность в спокойной обстановке, в относительно сносных условиях учиться. Да где? В университете, всемирно известном! Для нас война кончилась, и нам с тобой остается только поблагодарить судьбу. Я уже решил остаться в аспирантуре. У тебя тоже отличная перспектива. Ведь что важно для нас: знания и солидный диплом. Это прежде всего. А с таким дипломом, как МГУ, совсем необязательно ехать в Беловир. Можно жить где угодно: даже в Швейцарии, в Аргентине, в Австралии.
- Ну, а как же родина, Адам? - Ядзя смотрела на него неодобрительно, с разочарованным видом. - У человека есть родина, - прибавила она с убеждением.
- Совершенно верно, дитя мое, хотя я считаю, что понятие "родина" скорее символическое, тем более во времена таких всемирных катаклизмов, как эта война, - поспешно подхватил Куницкий, принимая решительный и мужественный вид. - Предположим, твоя родина Польша, Слугарева - Россия. А где же будет ваша общая Родина? Молчишь? Хорошо, я сам постараюсь ответить: там, где человеку в данный момент хорошо. Сейчас нам с тобой хорошо здесь. Значит, здесь наша родина. Лет через пять, предположим, мы с тобой, двое молодых ученых, окажемся в Австралии или Америке и получим там идеальные условия для научной деятельности. И нам с тобой будет хорошо. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Я к примеру говорю. Наука не знает национальных границ, она общечеловечна, космополитична. Ученые работают на благо всего человечества, они - основной и главный двигатель прогресса… - Немного волнуясь, он всегда начинал заикаться.
Его пылкий монолог был прерван плачем проснувшегося безымянного гражданина еще не определенного подданства. Ядзя бросилась к малышу, Куницкий сказал смущенно:
- Извини, пожалуйста, это я его разбудил.
И он ушел, подавляя в себе вспыхнувшее возмущение: Ядзя не понимала его, не желала понять и с непоколебимой беспощадностью отвергла. Но ведь и он тоже не старался понять ее, прикрывшись удобной мыслью: женщины, мол, всегда платят неблагодарностью. Лишенный чувства утонченного анализа, он не обременял себя нравственными вопросами о сложностях жизни, о людских характерах, о некоторой алогичности бытия человеческого, о преступной нелепости явлений. Над всем этим в нем брали верх поиски неизведанного ощущения, эгоизм, скрытый под маской здравого смысла и разума. Самолюбивый, снедаемый обидой отвергнутого, он тешил себя уверенностью, что Ядзя еще пожалеет, и дал себе слово никогда больше не появляться в этом доме.
К телеграфу он больше не ходил, однако подавить в себе страх не смог и по-прежнему оставался настороженным и подозрительным. И лишь 9 мая 1945 года он окончательно возликовал. Для него это был праздник вдвойне: Куницкий считал, что висевшая над ним смертельная опасность миновала, гитлеровская военная машина рухнула, а вместе с ней исчезло и зловещее учреждение "абвер", которому он письменно обязался служить. "Обязался не по своей воле, но ведь не служил же, нет, ни одного задания не выполнил, ни одной встречи с их резидентом не имел", - успокаивал себя Куницкий, забывая при этом о выстреле во дворе тюрьмы ("Один-единственный выстрел, и то ведь - заставили, принудили") и о предательстве группы Гурьяна.
Растворившись в ликующей толпе москвичей с рассвета девятого мая, он бродил по столичным улицам и площадям, испытывая естественную потребность разделить свою радость с самым близким человеком. Близких друзей у него не было, возлюбленной тоже, потому что вспыхнувшую любовь к Ядзе оказалось не так легко и просто погасить. И хотя все это время он держался от нее на расстоянии, что требовало предельного усилия воли, вытравить ее образ из сердца он так и не смог. И вот теперь, в солнечный весенний день всенародного торжества, он вспомнил о Ядзе и решил пойти к ней. По слухам он знал, что Слугарев приехал в Москву, что они поженились и живут в той маленькой комнатушке на Страстном бульваре. Он читал указ о награждении большой группы партизан, среди них - Иван Николаевич Слугарев в числе получивших орден боевого Красного Знамени. И с мелким злорадством подумал: "А ведь не герой. Золотой Звезды не удостоился". Слугарева он, в сущности, не знал, виделся всего несколько раз в Графском лесу, и враждебность к нему зародилась в Куницком уже здесь, в Москве, когда почувствовал симпатию к Ядзе. Это была ревность к сопернику, достоинства которого он не хотел признавать. После рождения ребенка рассудком он понимал, что Ядзя для него потеряна навсегда. Да и слово "потеряна" в данном случае не совсем подходящее: нельзя потерять того, чего не имел. Но сердце не желало смириться с такой "потерей", и где-то в глубине души Куницкого теплилась жалкая и коварная надежда на то, что рано или поздно семейная жизнь Слугаревых даст трещину. Он настойчиво внушал себе каверзную мыслишку, что Слугарев не пара Ядзе, что он недостоин ее. Мол, партизанская романтика развеется в нуждах и заботах повседневного быта, и тогда перед растерянной и разочарованной Ядзей предстанет он, аспирант или уже кандидат биологических наук Адам Куницкий, и великодушно предложит свои услуги. Он даже готов был усыновить маленького Мечислава и увезти Ядзю с сыном в Варшаву.
- Предыдущая
- 16/42
- Следующая
