Облачный полк - Веркин Эдуард - Страница 25
- Предыдущая
- 25/53
- Следующая
– На навозе настаиваем, – сообщил Саныч.
– Навоз – хорошо! – опять хохотнул немец.
Саныч достал тушенку.
Немец облизнулся.
– Америка! – Саныч постучал пальцем по банке. – Цвайте фронт!
Немец кивнул серьезно. Саныч принялся перебирать патроны. Патроны его не очень интересовали, как и пистолеты, впрочем. Саныч с презреньем повертел на пальце «вальтер», уронил его на шинель, выпрямился.
– Дерьмо, – сказал Саныч. – Не годится.
Фашист застонал, хлопнул в ладоши.
– Часы нужны, – Саныч ткнул пальцем в левое запястье. – Часы! Часы – пять банок!
Часы – вещь редкая, у нас только у Глебова и у Саныча. За них вполне можно и десять банок выменять, но Саныч специально роняет цену.
– Пять!
Он показал немцу пятерню.
Фашист обернулся к своему, кивнул. Немец с тропинки двинулся к нам. Этот через снег пробирался по-другому, ноги не задирал, продавливал. Подошел. Фашисты принялись совещаться, поглядывая то на нас, то на банки, что мне совсем не нравилось; мне казалось, что вот-вот они начнут стрелять.
Саныч, напротив, совсем не переживал, скалился, щурился на солнце, которое зачем-то выставилось именно в этот день, кивал мне и говорил о том, что через пару дней можно будет проверить налимьи ямы, морозы хороши, налимы жирны и вот-вот полезут, донки пора расставлять.
Наконец немцы о чем-то договорились. Тот, что раньше стоял на тропке, перевесил карабин на другое плечо и снял с запястья часы. Протянул Санычу.
– Хронометр, – фашист потряс часами. – Механизм!
Саныч отобрал часы, приложил к уху, кивнул.
Фашисты стали собирать тушенку.
– Шоколад? – спросил Саныч. – Шоколад? Конфеты? Цукерки?
– Цукерки! – восхитился немец.
Обмен продолжился. Шоколада у фашистов оказался целый запас. Саныч сумел вытянуть весь, причем так, что у нас под конец осталась еще одна бутылка самогона. Немцы неприятно переглянулись. Главный меняла собрал с шинели оставшееся добро, ссыпал его в ранец, а шинель натянул на халат, уставился на бутылку с тоской, как на родную.
– Ну что, вражье вымя?! – подмигнул Саныч нагло и весело. – Гитлер капут?!
Я испугался, думал, что вот сейчас, сейчас оно и случится, но немец только хохотнул, подмигнул Санычу хитро и полез в банку для противогаза. Пистолет. А Саныч совсем, кажется, не переживает, точно на самом деле заговоренный…
Но фашист достал совсем не пистолет, а плоскую круглую баночку с белой чуть волнистой надписью. В таких, только чуть побольше, монпансье продавали.
– Нивеа… – прочитал Саныч. – Это что?
Фашист сделал восхищенное лицо, подцепил ногтем крышку. Внутри обнаружилось белое масло, от которого тут же в разные стороны распространился одеколонный запах, я такого уже давно не слышал, я его вообще, если честно, не слышал.
– Это что? – спросил Саныч. – Вазелин, что ли?
– Парфюм! – фашист соорудил восхищенное лицо. – Парфюм ого-го! Парфюм – вино, вино – парфюм, обменка! Дайне фройляйн! Презент-презент!
Он протянул баночку Санычу.
Саныч секунду думал, потом баночку взял.
– Нюхайте, маленький партизанен! – усмехнулся немец. – Цивилизациен!
Саныч понюхал осторожно.
– Хорошо! – похлопал в ладоши немец. – Очень хорошо! Швисс! Цюрих-парфюм!
Саныч сунул мне баночку. Она была еще теплая, причем теплая не от рук Саныча, а от рук фашиста – он держал ее довольно долго. Я понюхал. Цветочный аромат, еще что-то, химическое – запах проник в легкие и застрял в горле. Меня затошнило. Съеденная тушенка просилась обратно, а я всеми силами старался ее удержать. Полбанки тушенки, я не мог потерять полбанки тушенки…
Я вернул баночку Санычу и отодвинулся в елки.
Саныч тем временем торговался с фашистами. Я не слышал, что он говорил и что отвечал немец, я жевал хвою. Жевал, сдерживая рвотные позывы. Рот наполнился слюной, я сплевывал ее постоянно, а она все прибывала и прибывала, вокруг меня на снегу зеленели лужицы слюны, выбить запах швейцарского крема из горла не удавалось.
Тогда я закрыл глаза и стал представлять лимоны. Я грыз замороженные лимоны, кислые, горькие, холодные, заливался соком, а тошнота не отступала, в голове крутились зеленые карусели, а я терпел и сжимал кулаки.
Терпел. Сжимал.
– Плохо? – спросил Саныч.
Я открыл глаза.
Он стоял рядом.
Я кивнул.
– Пройдет. Задержи дыхание. Только подольше.
Я набрал воздуха, стал ждать.
– Фашисты нежадные попались, – рассказывал Саныч. – Видимо, в госпитале работают, с трупов снимают. Трупов у них много – это хорошо. И голодные – жрать хотят. В следующий раз тебе часы выменяем. Держи дыхание, держи!
Я держал. Минуту, наверное, продержал, выдохнул.
– Не нужны мне часы, – с трудом ответил я.
– Ну, мы тебе нормальные часы достанем, наши, советские. У летчиков хорошие часы всегда, они на бритвы поменяются. Тошнит еще?
– Не очень.
– Ну и хорошо. Пойдем.
Он сунул мне рюкзак, тот, который был поменьше и полегче, и мы побрели в сторону дома. Теперь два дня тащиться. Вечером будем на хуторе Груши, переночуем, а потом уже на болота повернем, там недалеко.
– Не тошнит уже? – спросил Саныч.
– Нет.
На самом деле не тошнило.
– Можно еще щеку прикусывать, – посоветовал Саныч. – Это тоже помогает. Или часто-часто дышать, вот так, язык еще при этом высовывать.
Он высунул язык и подышал, и сделался похож на бульдога, я однажды видел такого, только с медалями. Бульдог то есть был с медалями.
– А еще проще снег на переносицу, только потом засопливеешь сразу. Или не шевелиться. Ты, я видел, глаза закрыл – это неправильно: глаза никак закрывать нельзя, наоборот, глядишь в одну точку и не шевелишься. Клюквы можно еще пожевать… Смотри-ка, чего у этой сволочи выменял.
Саныч остановился. Полез за пазуху, вытащил плоскую коробку, как мне показалось. Не сразу понял, что это.
– Фриц хотел полбутылки за нее, – сказал Саныч. – А я сторговал за четверть. Тяжелая, полкило почти.
Он протянул шоколадку мне. Огромная, я никогда не видел и вполовину, ни по тяжести, ни по размеру. Наверное, как шесть обычных плиток. Или как восемь. Длиной длиннее учебника, и толщиной в большой палец, с ребристыми квадратиками, прощупывающимися через фольгу и плотную коричневую бумагу. Не знаю почему, но было сразу ясно, что под упаковкой шоколад, замерзший, твердый и чуть седой, самый настоящий.
– Жаль, конечно, что поломанная, но ничего, я потом сморожу. Как тебе?
Я восхищенно вздохнул.
– Гросс цукерка, – пояснил Саныч. – Выпущена специально к намеченному в этом году взятию Москвы.
Он хмыкнул, осторожно забрал шоколад обратно.
– Все равно… – я помотал головой. – Фашистское жрать…
– Ерунда, – Саныч плюнул. – Ерунда… Это трофеи, все по праву. Вот у тебя же МП есть? Ты из него стреляешь – и ничего. А шоколадка – это шоколадка… Почти то же самое, что граната. Весит мало, а толку много. Потом… Знаешь, мне сам Глебов велел, ну, чтобы шоколад, если получится, добыли. Для разведчиков. Им нужно хорошо питаться, чтобы в обморок на переходах не падать. Понятно?
– Понятно, – согласился я.
– Так что никаких рассуждений, боец. Шире шаг!
Шире было уже некуда, но я все равно старался. А шоколадный вопрос по пути домой возникал еще неоднократно: ни с того ни с сего Саныч начинал рассуждать про трофейный шоколад, трофейный чай и трофейный кофе.
– Чай в Германии не растет, это все знают, – говорил Саныч. – И кофе тоже, хотя они его из ячменя делают. А шоколад точно из Африки привозят. Так что все это совсем не немецкое…
Или еще:
– У продуктов нет принадлежности. Вот если мы захватываем, к примеру, керосин, то мы же его не на землю выливаем, мы его в лампы. Так ведь?
Мне хотелось сказать, что керосин-то мы не пьем, но тут Саныч вспомнил про лекарства.
– Или взять лекарства. Мы же захватываем немецкие лекарства. Что, их потом выкидывать, что ли? Нет, надо спасать раненых. А вот когда мы войдем в Германию, там вообще все немецкое будет.
- Предыдущая
- 25/53
- Следующая
