Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/64
- Следующая
-- Самозванец ли он -- это еще бабушка надвое сказала, -- оживленно вмешался дикарь. -- Все, что слышно об нем, так на правду похоже.
-- У нас-то, на Руси, его за беглого монаха, Гришку Отрепьева, почитают, -- сдержанно заметил Биркин.
-- Вестимо, что Годунову надо было ему какой ни есть ярлык навесить. А зачем же было Годунову к Вишневецкому в Брагин тайного гонца подсылать? Зачем он подкупить его норовил? Недаром, знать, боится как огня этого "самозванца". Вишневецкий же никакого ответа ему не дал и подалей от границы, в Вишневец утек, чтобы Борисовы убийцы на сей раз ненароком как-нибудь не подобрались к царевичу.
-- Так ты, Михайло Андреич, в самом деле веришь, что то царевич?
-- А уж право не знаю, чему и верить! И так, и сяк в уме перекидывал; сколько ночей из-за дум этих глаз не сомкнул! Сам скажи, Степан Маркыч: а ну, как это точно царевич, а мы-то, свои же русские люди, от него открещиваемся, отворачиваемся? Ведь такого греха нам Бог вовек не простит!
-- Так-то так, -- осторожно согласился Степан Маркович. -- Ты здешний, тебе виднее. Что же сказывают здесь об нем?
-- А вот что. Приходит к князю Вишневецкому в Брагин молодой парень, на службу нанимается. Видит князь -- парень ражий, смышленый, и конем, и мечом владеет, да грамоту знает -- русскую и латынь. Взял он его в первые слуги к себе и не нахвалится. Только раз вот новый слуга разнемогся не на живот, а насмерть. А как родом он был русский, православного закона, то и позвал к себе духовника попа православного. "Так и так, мол, отче; крепко мне недужится; час смертный мой пробил. Как помру, погреби ты меня, как царских детей погребают". Диву дался поп, не знает, как и быть: шутит парень, аль с ума спятил? А тот ему: "Тайны своей я тебе, отче, покуда не открою. Когда же отойду к Богу, найдешь ты под изголовьем у меня грамоту. Возьми ее, прочти втайне и никому не кажи. Бог, знать, судил мне так!"
-- А батюшка и расскажи князю?
-- Да что ему делать было? Ведь православие-то наше ноне здесь, сам знаешь, в каком загоне. Этот меньшой князь Вишневецкий хоть, говорят, пока еще и православный, да надолго ли -- Господу одному ведомо. Вот духовнику-то его и надо держать ухо востро. Как передал тот все своему князю от слова до слова, так князь и пойди к слуге своему и вынь у него грамоту из-под изголовья...
-- И слуга не противился?
-- Противился ли, нет ли, сказать не умею. Да не все ли едино?
-- Ладно. И князь прочел ту грамотку?
-- Прочел.
-- Что же стояло там?
-- Стояло, как спасся царевич в Угличе от Годуновых убийц. Приставлен был-де к царевичу дохтур-немчин Симон, потому сызмальства царевич страдал недугом падучим. Сведал дохтур тот про замыслы Борисовы против царевича, подыскал ему в товарищи другого мальчика, поповского сына, как брат на брата схожего на него, и велел тому мальчику быть при царевиче безотлучно, денно и нощно, спать с ним даже в одной постели; а как заснут, бывало, оба, то и перенесет царевича на другую постель. Так-то вот однажды играли они с другими мальчиками-жильцами на царском дворе. Нагрянули тут Борисовы люди, да второпях-то, вместо царевича, и зарежь того поповского сына. Дохтур же в сумятице увел поскорее царевича со двора, бежал с ним из города, бежал все дальше, пока не добрался до самого Студеного моря, в честную Соловецкую обитель. Долго скрывался царевич под монашеской рясой по разным монастырям. Когда же он подрос, вошел в лета -- кровь молодецкая заиграла. Сбросил он иноческий наряд, бежал сюда, на Литву. Попал он сперва к запорожцам, обучался у них верховой езде, всем воинским хитростям. Но праздная жизнь была не по нем. Нанялся он к одному шляхтичу детей грамоте учить, а от шляхтича перешел уже к Вишневецкому.
-- В слуги-то? Из попов да в дьяконы?
-- Слуга слуге тоже рознь, Степан Маркыч: Вишневецкий сделал его своим первым слугою, покоевцем; а ведь этакий первый покоевец у светлейшего князя Вишневецкого -- особа. Сам Вишневецкий по своей пышности, поди, иному королю не уступит: у него и стража своя, и придворные...
-- Но как же он слуге своему да грамотке его на слово так и поверил? -- вмешался запорожец.
-- Не на слово: показал тот ему и царский золотой крест на груди, крест с драгоценными каменьями, что дал ему крестный отец его, князь Иван Федорыч Мстиславский. "Горькая жизнь опостылела мне! -- молвил царевич Вишневецкому со слезами, -- предаю себя, князь, в твою волю. Делай со мной что хочешь! Но коли, мол, пособишь мне выручить отцовское наследие, то будет тебе и от меня, и от Бога великая награда!" А умом-то этот князь Адам, говорят, настолько же прост, насколько сердцем добр. Как увидел слезы московского царевича, самого слеза прошибла, у самого кровь русская в жилах заговорила. Обещался тут не покинуть уже царевича, вернуть ему родительский престол; поднес ему богатое платье, сам одел, обул его, созвал всех домашних, велел чествовать дорогого гостя по-царски, величать "царским величеством", задал ему пир горой и подарил ему лучшую свою колымагу, шесть упряжных и шесть верховых коней со всем убором и прислугой.
-- Да, мудреное дело! -- проговорил задумчиво Биркин. -- Занятно бы, все-таки, повидать его, этого "царевича", каков он из себя.
-- Да ведь завтра-то, ты слышал, он проедет тут? Заночуй -- увидишь. Я сам-то непременно обожду.
-- Аль заночевать? Как думаешь, Данило?
-- Чего мы не видели? -- отозвался запорожец. -- Панов этих польских, что ли? По вере-то Вишневецкий, может, и православный, а сам-то, слышь, совсем уже ополячен: и одевается в польский жупан, и болтает, почитай, только по-польски.
Тут вступился в защиту Вишневецкого хозяин корчмы: есть-де у "светлейшего" даже русский карло Ивашко; нарочно выписал его из Москвы под пару такому же карлу Палашке из хохлов и очень уважает того Ивашку за его русские шутки; детки княжеские тоже сказки русские от него охотно слушают; поэтому, как подерутся оба карла, так князь все больше Ивашкину сторону держит.
-- Дело-то нам не в Ивашке этом, а в царевиче, -- прервал корчмаря Биркин.
-- Да и в нем-то что нам за радость? -- возразил Данило. -- Коли он вправду царевич, -- и так, верно, даст Бог раз увидеть; а не царевич, так что нам в нем?
-- Оно точно: подалей от греха. Одно разве, что ночь глухая; месяца еще нет: на ущербе...
-- Месяц -- казачье солнышко, твоя правда, Степан Маркыч. Да после полуночи, чай, выглянет; а там и заря утренняя.
-- Ин будь по-твоему. Покушали честь-честью, выпили сколько следует, покалякали -- ажно язык при-болтался, -- и прощенья просим.
Он бросил на стол ефимок*, не требуя сдачи, и стал прощаться с Михайлой. Иосель Мойшельсон, припрятав деньги, исчез в задней горнице. Вслед за тем оттуда послышалась ожесточенная еврейская перебранка между отцом и дочерью. Когда же, немного погодя, Биркин усаживался в свою фуру, корчмарь преподнес ему, крепко скрученного снова по ногам, туренка. Та-роватый Степан Маркович не стал уже торговаться из-за желанного гостинца племяннице, и скрытая у еврея в подполье кубышка обогатилась в ту же ночь еще несколькими ефимками.
______________________
* Ефимок -- рейхсталер (от Ioachimsthaler) принимался на Руси в XVII веке за 50 копеек.
Глава шестая
ДОЖДАЛСЯ!
Было незадолго до полудня следующего дня. Вся площадка перед еврейской корчмой до самой околицы была тщательно выметена. На заднем же дворе, заваленном по-прежнему нетронутыми грудами сора, шла суетливая возня и стряпня. При помощи Михаилы, убитая им турица была взвалена в лесу на телегу и благополучно доставлена сюда, на задний двор.
С князем Вишневецким, как всегда, был, без сомнения, и его лейб-повар с поваренками; но свежего туриного мяса у них, верно, не было припасено с собой, и хоть по этой-то части Иоселю Мойшельсону можно было показать себя. Старик-корчмарь совсем выбился из сил: со съехавшей на затылок ермолкой, с разгоряченным и искаженным от волнения лицом, с растрепавшимися и прилипшими к вискам пейсами, он метался, как угорелый, то к висевшей под навесом туше турицы; то к столу, где наскоро разрубалось вырезанное уже из туши мясо; то к лоханке, где оно промывалось. В поощрение же сотрудников: дочери, двух батраков-евреев и стряпухи-еврейки, он осыпал их своей еврейской бранью. Отведя душу над домашними, он то и дело выбегал за околицу на большую дорогу удостовериться: не видать ли уже высоких гостей.
- Предыдущая
- 6/64
- Следующая
