Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 54
- Предыдущая
- 54/64
- Следующая
-- Слышал.
-- Сказал он ведь ее для меня же, чтобы я, значит, на ус себе намотал. Ну, и намотал! -- с самонадеянной усмешкой заключил царевич.
"Стало быть, он все же по-прежнему тверд в отцовской вере", -- старался успокоить себя Курбский и избегал уже возвращаться к этой щекотливой теме.
А аудиенция у Сигизмунда между тем повела за собою самые наглядные доказательства королевского благорасположения к Димитрию. Наступившая вскоре Пасха дала к тому особенный повод. Несмотря на истощение государственной казны, обычные на Святой неделе народные увеселения приняли на этот раз небывало разнообразный и разгульный характер. Город был расцвечен национальными польскими и русскими флагами. На рыночной площади перед ратушей были возведены балаганы и карусели, куда черный народ пускался даром, были разбиты палатки со всяким съестным, сластями и хмельными напитками, отпускавшимися по самым пониженным ценам. С сумерками все главные улицы иллюминовались плошками; в окнах светились транспаранты с аллегорическими изображениями и надписями, а на перекрестках жгли бенгальские огни и палили холостыми зарядами из пищалей.
Паны точно также не были обойдены развлечениями, разумеется, более утонченными. Так, на той же рыночной площади были поставлены для них стрельбища, в которых по вечерам, при свете факелов, происходила ожесточенная стрельба. Когда пуля попадала в центр цели, над палаткой к ночному небу с змеиным шипом взвивалось несколько ракет и с треском рассыпалось в вышине красными или зелеными искрами к вящей потехе глазеющей черни. Днем же устраивались конские скачки и рыцарские турниры, на которых победителям из прекрасных рук жаловались разные ценные или же и просто шуточные призы.
Восторженнее всего, однако, были всеобщие ликования при торжественном проезде по городу короля с московским царевичем, с восьмилетним королевичем Владиславом и в сопровождении блестящей свиты. Шумными волнами валила за ними пестрая толпа с оглушительными криками: "vivat, vivat!" Из окон домов, с украшенных коврами балконов разряженные горожанки махали платками и голосисто вторили толпе: "Vivat!"
Глава тридцать девятая
НОВЫЕ УСЛУГИ БАЛЦЕРА ЗИДЕКА
Для одного только Курбского этот непрерывный общий праздник был в чужом пиру похмельем. С одной стороны он терзался сомнениями за царевича, с другой -- за сестру. Сам же он, в первом порыве, подал тогда мысль -- тайком увезти ее; бедняжка ждала его теперь, конечно, с лихорадочным нетерпением; но, как человек неопытный и прямой, гнушающийся всяких тайных козней, он ничего-таки еще не предпринял. Как взяться за такое непривычное дело? Кому довериться! Да и дело-то, что ни говори, нечистое, обманное... Попытался он один раз толкнуться к матери; но непреклонная, ожесточенная против сына-схизматика княгиня не допустила его даже до себя.
В таком-то подавленном настроении вышел он опять однажды под вечер на вольный воздух и ненароком забрел к королевскому дворцу.
Перед самым дворцом возвышалась огромная триумфальная арка, вся сплошь покрытая гербами воеводств и городов Речи Посполитой, а вверху украшенная большим вензелем S и D (Sigismundus и Demetrius), составленная из разноцветных лампочек. По сторонам стояли четыре гения: добродетели, мудрости, храбрости и правосудия. На площадке же перед аркою была новая панская затея -- ярмарка-маскарад. В новеньких с иголочки палатках продавщицами стояли придворные дамы. И таких нарядных торговок, разумеется, ни на одной ярмарке в мире еще не бывало; покупателями были придворные же кавалеры в образах крестьян, евреев, цыган, одетых не менее изящно. Простолюдины, понятно, к самым палаткам не подпускались, но придворной страже стоило великого труда задержать напор многотысячной толпы зевак, которые час от часу прибывали.
-- Куда вы прете, дьяволы! -- орал один ретивый стражник и наотмашь хлестнул ближайшего к себе зрителя, серого мужичонка, по лицу.
-- За что?! -- завопил тот. -- Ведь задние же толкают.
-- За что?! -- огрызнулся, передразнивая, блюститель порядка. -- Болван! Да нешто у меня руки так долги, чтобы достать задних?
Курбский, благодаря своему панскому платью и атлетическому телосложению, без затруднения пробрался к самой ярмарке. Первый, кто попался ему тут на глаза, был шут Балцер Зидек. Наряжен он был деревенским знахарем и громко выкрикивал бывшие у него в перевешенном через плечо ящике чудодейственные лекарства:
-- Купите, панове, купите! Вот липкий пластырь -- для болтунов; вот ляпис -- для злых языков; вот мазь -- для ращения волос, коли вас манихеи общипали; вот хлыстик, коли вам не перескочить камней преткновения... Купите! Купите!
-- Остры вы умом, Балцер, а язык ваш того острее! -- заметил, проходя мимо, Курбский.
-- Ум -- аптека моя, ваша милость, а острословие -- ланцет, -- отозвался балясник. -- Для чего я живу?
Чтобы лечить ближних от скуки и горя. А для чего лечу их? Чтобы самому жить. Не мог ли я каким зельем услужить и ясновельможному князю?
-- Нет, Балцер, от моей боли у вас зелье навряд ли найдется.
-- Да боль-то какая у вашей чести? Не внутренняя ли, душевная? Не сомнения ли вас мучат?
-- Может быть...
-- Так есть у меня для вас такие два словечка, что сомнения те как ветром сдунет.
-- Какие же то словечки?
-- Сказать их можно лишь на ушко, а тут, изволите видеть, сколько лишних ушей, да все больше не в меру длинных.
-- Куда же нам отойти?
-- А вон в проулочек.
Курбский направился молча в указанный шутом глухой проулок. Балцер Зидек, продолжая чесать язык, бежал вприпрыжку рядом. Слегка до сих пор накрапывавший дождик полил вдруг сильнее. На углу сидели, прикорнув на земле, две старухи-торговки, одна с лукошком крашенных яиц, другая с корзиной гнилых яблок.
-- Ишь ты, как зарядило! -- ворчала одна из старух, -- то-то у меня с утра еще поясницу ломило. Смотри, говорю дочке, дождь будет! Ан по-моему и вышло.
Балцер Зидек с угрожающей миной остановился перед торговкой.
-- Ты что это, тетка: вперед уже знала, что дождь будет?
-- Вестимо, знала, родимый.
-- И по начальству не донесла? А все вельможное панство тут мокни из-за тебя под дождем? Ах, ты старая ведьма! Это тебе так не сойдет.
И, насев на нее, шут начал методично, не спеша, отсчитывать по спине ее рукою шлепки, приговаривая:
-- Это за панов! Это за хлопцев! Это за смердов! А это за Балцера Зидека!
Бедная старушонка заголосила; Курбскому пришлось вступиться в дело. Бросив разобиженной серебряную монету, он сделал обидчику внушение и отвел его затем глубже в проулок под выдающийся навес, укрывший их от дождя.
-- Ну, так говорите же, Балцер, что у вас есть для меня? Только сделайте милость, не паясничайте.
-- А вот, извольте слушать, милостивейший князь. Вчера это ввечеру вышел я задним крыльцом на улицу -- людей посмотреть и себя показать. Глядь -- мимо меня шмыгнули двое: впереди старик седобородый в нищенском одеянии, а за стариком мальчуган в холопской ливрее. Это бы не диво, а то диво, что походка-то у старика совсем не стариковская; мальчуга же с лица, ни дать, ни взять, наш пан Бучинский. "Эге! -- смекнул я. -- Балцер Зидек, не зевай!" Благо, уже так стемнело, что мне без опаски можно было идти за ними. Вот подошли мы к дому иезуитов, и хоть старик-то был с виду нищий, но привратник без дальних слов с низким поклоном впустил обоих. Обождав маленько, я к привратнику:
-- Так и так, -- говорю, -- пан воевода мой послал меня сейчас за паном Бучинским. Пропусти-ка.
-- Никак, -- говорит, -- невозможно: не велено.
-- Что за вздор! Я же, -- говорю, -- очень хорошо знаю, с кем он здесь и зачем.
-- Знаешь?
-- Еще бы не знать, коли за этим же делом послан.
-- Так... Ну, погоди, говорит, тут; а я дежурного послушника вызову.
Вызвал дежурного; переспросил меня и тот, головой помотал, однако ж наверх провел, в приемную. "Пойду, -- говорит, -- доложу пану Бучинскому". Пошел он докладывать; а я не промах, -- тихомолком вслед. Дошли мы этак до самой молельни иезуитской. Стал он шептаться с приставленным тут у дверей другим послушником; а я, прижавшись в уголок, от слова до слова все и подслушал. Да что узнал тут -- и, Боже мой!
- Предыдущая
- 54/64
- Следующая
