Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 43
- Предыдущая
- 43/64
- Следующая
-- Ай-да молодежь наша! Хоть бы нам старикам подстать.
Так судил сам пан воевода; так думали, конечно, и прочие зрители, любуясь пленительною картиною бала. А между тем под этою невозмутимо-светлою поверхностью молодого веселья, молодой радости, невидимо изнывали от горя вечной разлуки два молодых сердца. Вот и последняя фигура. В последний раз сошлись оба.
-- Довольно, пани! Благослови вас Господь Бог и Пречистая Дева!
-- Вы в самом деле благословляете меня?
-- От всего сердца; а про меня прошу забыть, как про умершего.
-- Нет, я не прощаюсь с вами: вы останетесь при мне; без вас у меня недостало бы сил довести дело до конца. Ведь вы не покинете меня?
-- Увольте, пани! Не требуйте невозможного.
-- Молю вас Богом! Не покидайте меня! Останетесь, да?
Оркестр раскатисто прогремел финальный аккорд. Менуэт был окончен. Кавалеры, благодаря, пожимали в последний раз руки своим дамам. То же сделал и пан Осмольский.
-- Так да? -- повторила панна Марина.
-- Да...
-- О, благодарю вас, пане!
Благодарность эта вырвалась у молодой девушки с таким чувством и так громко, что была расслышана и стоявшим неподалеку родителем ее.
-- Это еще что за новости? -- не совсем естественно рассмеялся пан воевода. -- С каких это пор не пан благодарит паненку, а паненка пана? Новые люди -- новые нравы!
Глава тридцать вторая
МАРУСИН ПЕРСТЕНЬ
Обычая ради протанцевав также польский и одну мазурку, Курбский не участвовал более в танцах и, скучая, слонялся из угла в угол по блестящей анфиладе комнат воеводского замка.
Время ужина еще не наступило, а ряды танцующих в зале заметно уже поредели: пропал первый танцор -- пан Тарло; скрылися, подобно ему, десяток лучших других танцоров; хозяина и прочих пожилых зрителей тоже не стало что-то видно.
-- Скажите, Балцер, -- спросил Курбский у проходившего мимо шута, -- где все паны? Верно, бражничают?
Шут с лукавой усмешкой кивнул утвердительно головой:
-- И телом, и духом!
-- Как так?
-- А вот пожалуйте за мною.
Тою же анфиладой комнат, которую в начале вечера миновал Курбский, они углубились в отдаленный флигель дворца. В одном проходном покое они наткнулись на небольшую сценку: в стороне, около окошка, три сына Израиля в своих характеристичных ветхозаветных лапсердаках и ермолках, как хищные вороны, обступили пана Тарло и, размахивая руками, старались перекричать друг друга. "Да покажите ж, ясновельможный пане, еще раз ваш перстень!" -- расслышал, проходя мимо, Курбский.
-- Мне уступить-то не хотел! -- сердито проворчал Балцер Зидек, -- думает, что эти вот больше дадут; как же!
Курбский догадывался, о каком перстне шла речь, но не хотел еще верить. Догадка его скоро оправдалась.
Они добрались до горницы, откуда издали еще доносился к ним смутный говор. То, что представилось тут глазам Курбского, было для него так ново, что он остолбенел на пороге.
За большим зеленым столом, освещенным сверху большой люстрой, чинно, важно председательствовал сам пан воевода, Юрий Мнишек. Перед ним высилась груда червонцев в несколько тысяч золотых, и с мелком в одной руке, с позлащенной стопкой в другой, он выкрикивал точно команду:
-- Ставьте, панове, ставьте!
Вокруг стола теснились прочие участники рыцарской забавы, и перед каждым сверкала на зеленом сукне такая же, как перед хозяином, только меньших размеров, золотая кучка; а зеленое сукно кругом было испещрено меловыми иероглифами. В числе играющих Курбский узнал всех тех молодых танцоров и пожилых зрителей, отсутствие которых перед тем заметил в танцевальном зале. Но то не были уже прежние "рыцари": то были одичавшие жертвы демона игры. Куда девались их благородная осанка и выправка, их утонченное обхождение и "вежество"! С разгоряченными лицами, искаженными страстью, они дрожащей рукой ставили свой "конь", с ожесточением трясли игральные кости в стопке и шумно опрокидывали ее на стол; проиграв же ставку, разражались самою неразборчивою бранью, а выиграв -- испускали крики не менее отвратительной, дикой радости. Один только хозяин-распорядитель игры, да бессменно дежуривший за спиной его придворный казначей, владели еще собою. По временам лишь отирая фуляром свое лоснившееся от пота голое темя, пан Мнишек с одинаковым невозмутимым достоинством принимал и раздавал ставки, и успокаивал проигрывающих обещанием дать им сейчас случай отыграться, или же советовал им, "для перемены счастья, подкрепиться". "Подкрепленье" же, в виде целой батареи всевозможных глечиков и пугар, кубков и чарок, было предусмотрительно поставлено в том же покое на другом столе. Что играющие усердно искали новых сил у этого источника, можно было заключить из того, что несколько сосудов было уже опрокинуто или брошено под стол, а на самом столе и на полу около него стояли целые лужи желтого, светло-красного и темно-пурпурового цвета.
-- Вот, ваша княжеская милость, и наше поле битвы, -- заметил шут Курбскому. -- Много пролито у нас здесь уже крови, самой драгоценной виноградной крови! Но пролита она не даром, без толку, а представляет нечто весьма назидательное для пытливого ума; ибо что в сущности мы видим тут перед собою, как не образцовую ландкарту?
Говоря так, шут размазывал еще более по полу своим дурацким жезлом разлитое вино.
-- Вот, изволите видеть, Черное море, вот Средиземное, а вот и Красное, в коем, как всем ведомо, со всею своею ратью потонул приснопамятный Фараон. И у нас здесь немало таких фараонов, хе-хе-хе!
Тут один из игроков отозвал шута в сторону. Курбский видел, как игрок сердился, кипятился, тогда как шут прелюбезно ухмылялся, с соболезнованием пожимая плечами. В заключение между обоими произошел полюбовный обмен: игрок нацарапал что-то на клочке бумажки и отдал ее баляснику, а тот отсчитал писавшему несколько дукатов и отвесил ему нижайший поклон. Сунув затем расписку с самым довольным видом в карман, он достал оттуда свою серебряную табакерку и наградил себя большой щепоткой табаку.
В дверях показался пан Тарло. Сделка его с евреями, по-видимому, не состоялась: хмурое лицо его выражало явную досаду. Балцер Зидек уже подскочил к нему:
-- Ну, что, ясновельможный? Говорил ведь я, что напрасно пойдете. Уступите-ка мне.
Пан Тарло даже не взглянул на него и большими шагами подошел к игорному столу.
-- Вот моя ставка -- алмазный перстень, -- сказал он, -- как воспоминание о милом прошлом, он для меня неоценим; но сам по себе он довольно ценен. Я ставлю его за двадцать дукатов.
Пан воевода взял перстень в руки, чтобы удостовериться в действительной его стоимости. Кругом послышались возгласы восхищения.
-- Откуда у вас такая славная вещица, пан Тарло? Курбский протеснился также к столу.
-- Нельзя ли и мне взглянуть? Может быть, я знаю этот перстень.
Пан Тарло запальчиво вскинулся на молодого русского князя.
-- Неоткуда вам знать, князь, да и незачем знать! Перстень был уже в руках Курбского.
-- Это -- перстень панны Биркиной! -- не колеблясь, объявил он. -- Он утерян ею...
Все взоры разом обратились на пана Тарло. Лицо щеголя пылало; жилы на лбу у него налились, черные глаза неустойчиво бегали по сторонам.
-- Вздор!.. -- буркнул он.
-- Он утерян ею в Жалосцах, -- отчетливо повторил Курбский, -- и вами, пане, поднят, утаен.
-- Это гнусная ложь!
В присутствии целого общества высокородных панов его же обвиняли во лжи! Молодое самолюбие Курбского было смертельно уязвлено. Кровь ударила ему в голову; самообладанию его был конец. Одним движением богатырского плеча он отбросил в сторону шляхтича, разделявшего его от его обидчика.
Но пан Тарло предупредил его: в руках его блеснуло что-то -- и молодой богатырь отшатнулся, упал на руки окружающих. Из груди его вырывалось болезненное хрипение, а в самой груди торчал кинжал, из-под которого сочилась кровавая струя.
- Предыдущая
- 43/64
- Следующая
