Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/64
- Следующая
-- Нет... нет... Этого быть не может! -- внезапно зазвеневшим голосом вскричала Маруся.
Теперь только панна Марина обернулась к ней: молодая наперсница ее стояла, как каменное изваяние, ни жива, ни мертва, прислонясь к высокой, резной спинке стула; только глаза ее, дико и испуганно расширенные, блуждали кругом.
-- Что с тобою, деточка? -- встревожилась панна Марина. -- Чего не может быть?
-- Чтобы он погиб... Он жив, он должен был спастись!
-- Да ведь ты же слышишь, что вся церковь была уж в огне, что ему выхода из нее не было?
-- А все-таки... О, Господи! Да как же после этого верить? -- лепетала вне себя Маруся, и крупные слезы катились по ее щекам.
Панна Бронислава таинственно наклонилась к уху своей госпожи. Та кивнула головой.
-- Да! Пожалуй, что так... Ну, голубочко, серденько мое, что же делать, что делать! -- пыталась она утешить плачущую. -- Ведь коли он, точно, был княжеского рода, то тебе, купеческой дочери, он все равно не был бы уже парой. Бронислава, расскажи-ка ей еще раз, как было дело: чтобы не надеялась еще попусту.
Панна Гижигинская недала повторять себе приказания, и рассказ ее на этот раз вышел еще, может быть, картиннее, закругленнее. Миловидное по-прежнему, но страдальческое и бледное теперь как полотно личико Маруси опускалось все ниже.
-- А коли так, -- воскликнула она, и во взоре ее сверкнула отчаянная решимость, -- коли так, то мне молчать уже никто не запретит! Пусть весь свет знает, кто замыслил поджог, пусть они же, убийцы его, казнятся, отвечают за него головами!
-- Ты, Муся, в самом деле с ума сошла! -- резко уже и повелительно заметила панна Марина. -- Ты будешь молчать...
-- Не буду я молчать!
-- Что?! Я тебя к себе приблизила; но чуть только ты слово скажешь, как все между нами с тобой навсегда кончено!
-- И пускай! -- с не меньшим уже задором отозвалась Маруся. -- Ежели вы, пани, заодно с поджигателями и убийцами, ежели они вам дороже меня, то вы для меня совсем уже чужая, и я вас знать не хочу! Завтра же ноги моей здесь не будет; но допрежь того я все, все выложу начистоту, и молчать не буду, не буду, не буду!
Биркинское упрямство сказалось с такою силой, что порвало неразрывную, по-видимому, девичью дружбу разом и бесповоротно. Упрямство Маруси, однако, на сей раз ни к чему ей не послужило. Едва только удалилась она в свою комнатку, чтобы собрать свои пожитки, как следовавшая за нею по пятам панночка ее замкнула там на ключ, после чего отрядила панну Брониславу к патеру Сераковскому. Тот, узнав в чем дело, не преминул в свою очередь послать за расторопным княжеским секретарем и возложил на него довольно щекотливую миссию -- не медля, среди ночи еще, под благовидным предлогом выпроводить из Жалосц обоих Биркиных: дядю и племянницу, чтобы к утру их и духу не было.
Начало вызванной пожаром кутерьмы Степан Маркович Биркин и верный телохранитель его Данило Дударь проспали сном праведных. Только когда с возвращением панов возобновился на дворе прежний гам и шум, Биркин пробудился, растолкал запорожца и велел ему узнать о причине суматохи. Дворовая челядь очень охотно, во всей подробности и с надлежащими комментариями, удовлетворила их любопытство; так что, когда пан Бучинский вошел к Биркину, тот прямо встретил входящего вопросом:
-- Ужели же это правда, господин честной? Верить не хочется! Этот бравый молодец, красавец писаный, Михайло, или князь Курбский, что ли, каким он теперича объявился, так-таки и сгорел, и праху его не осталось?
-- И сам бы не поверил, кабы своими очами не видел, -- с соболезнующим видом отозвался княжеский секретарь. -- Но то-то и горе, что беда редко одна идет...
-- Уж не без того-с, сударь, -- подтвердил Степан Маркович, -- едет беда на беде, беду бедой погоняет. А что же еще такое, смею спросить, приключилося.
Пан Бучинский тихо вздохнул.
-- Покамест еще не приключилося, но легко может статься. Ведь эта фрейлина Сендомирской панночки, панна Мария Биркина, вам, почтеннейший, никак племянницей доводится?
-- Племянницей. А что с нею?
-- Да изволите видеть... пожара этого, что ли, она так испугалась, или же... Не хотелось бы мне, признаться, выговаривать...
Пан Бучинский сострадательно потупил глаза и замолк.
-- Договаривайте, сударь! -- в серьезном уже беспокойстве приступил к нему дядя Марусин. -- Ради Бога, что с нею?
-- Вы сами требуете. Этот покойный князь Курбский (царство ему небесное!) как будто вкрался вдо-верие и в самое сердце панны Марии... Как узнала она тут про его внезапную кончину, бедняжку как молотом в голову ударило; ибо теперь (не смею скрыть уже от вас) она бредит, беснуется как полоумная...
-- Господи помилуй!
Степан Маркович набожно осенил себя крестом.
-- Представилось ей вдруг, что чуть ли не все тут в замке в тайном заговоре противу нее, -- продолжал прежним грустно-сочувственным тоном пан Бучинский, -- представилося, будто сама она день-два назад, в полночь, ходила на кладбище и по пути, спрятавшись под мостиком, подслушала разговор поджигателей церкви...
-- Ну, это и точно на умопомешательство похоже! Совсем сбрендила девка! -- воскликнул Биркини в вол-нени и зашагал по горнице.
-- И добро бы еще о себе одной бы говорила; а то, сами посудите, ведь и ясновельможную панночку свою к делу припутала: уверяет, будто и та ходила с нею вместе на погост...
Биркин на ходу остановился.
-- Вот что! А та что же?
-- Панна Марина, конечно, говорит только то, что на самом деле было: что обе они никогда ночью и думать не думали отлучаться из замка. Но примите, почтеннейший, в рассуждение: каково-то положение нашей дорогой гостьи, дочери воеводы Мнишка и родной сестры княгини Вишневецкой Урсулы! Что говору-то про нее будет по всему воеводству! И все ведь из-за чего? Из-за помешательства вашей племянницы. Поэтому вот вам, не во гнев, дружеский совет мой: ни часу не откладывая, теперь же увезти ее восвояси. И для нее-то, и для панночки ее будет куда спокойней.
-- Оно точно... Ох, уж с этим бабьем -- наказанье Божие! Не было печали... Что же, Данило, ведь, кажись, и впрямь-то нечего нам делать, как поворачивать оглобли?
Особенная ли вдруг заботливость о дальнейшей судьбе православия в крае, или же неохота так скоро "поворотить оглобли" от жирных княжеских харчей было причиною, что более в данном случае хладнокровный запорожец взглянул на дело гораздо прямее и трезвее.
-- А почем знать нам с тобой, Степан Маркыч, -- возразил он, -- так ли, иначе ли было дело? А ну, как племянница твоя и вправду-то знает поджигателей, а мы увезем ее и, стало быть, сами же скроем злодеев?
Степан Маркович еще пуще насупился и почесал в затылке.
-- Беда сущая! И то, ведь, на совесть свою этакий грех взять...
-- Так позвольте же, почтеннейший, предварить вас еще вот о чем, -- заговорил тут уже настоятельно-деловым тоном пан Бучинский, -- разбираться дело будет вероятно завтра же в здешнем доминиальном суде, под руководством самого нашего светлейшего князя-воеводы. Что его светлость будет, как всегда, беспристрастен и терпеливо выслушает вашу племянницу -- ни минуты я, конечно, не сомневаюсь. Будут ли показания ее иметь надлежащую силу или нет -- другое дело; этого ни вы, ни я вперед не знаем. Но что несомненно -- это то, что подозреваемый поджигатель, в случае обвинительного приговора, обжалует решение доминиального суда коронному трибуналу в Люблине; а тогда, вместе с ним, будут вызваны в Люблин все свидетели, в том числе, разумеется, и племянница ваша...
-- Вот на! А без этого не обойтись?
-- Отнюдь. Без конфронтования (очная ставка) какой же суд? Судебные же разбирательства в нашем коронном трибунале, надо вам знать, производятся обстоятельно, но потому самому тянутся иной раз месяцы, а то и годы. Вестимо, что пока разбирательство не кончено, панну Марию из Люблина уже не выпустят... А случись так, что коронный суд признает поджог недоказанным, и кверелу (жалобу) панны Марии недобросовестною, так ей самой, пожалуй, "куны" не миновать.
- Предыдущая
- 32/64
- Следующая
