Когда стреляет мишень - Серегин Михаил Георгиевич - Страница 1

• 1/58
• Следующая

Сергей Всеволодович Коваленко медленно докурил сигарету и, бросив ее в пепельницу, посмотрел на свое изображение в зеркале напротив. Из зеркала на него смотрело аскетическое смуглое лицо мужчины лет сорока, с коротко остриженными волосами и сдержанным проницательным взглядом из-под красиво изогнутых густых бровей. Но как только Сергей Всеволодович включил лампу, первые же отблески тускло-желтого света, упав на это характерное лицо, кардинально изменили его.

Сергей Всеволодович неожиданно увидел, как из-под смуглой кожи, перламутрово переливаясь и тускнея по мере того, как разгорался ночник, выступили белые кости черепа, а спокойные глаза угрюмо запали и блеснули коротко и остро, словно взблеск молниеносно выхваченного из ножен кинжала.

Да... Нервы – это всегда опасно. Потому что к реальной опасности еще может прибавиться вымышленное чувство дополнительной угрозы.

– Аня! – крикнул Коваленко, не отрывая от зеркала завороженного взгляда.

В комнату, где сидел Сергей Всеволодович, вошла молодая женщина лет двадцати трех – двадцати четырех и вопросительно посмотрела на него усталым, недовольным взглядом.

– Ты смотрела в это зеркало?

– Не знаю, зачем ты его привез, – проговорила она, не отвечая на его вопрос. – Как будто тебе мало нервотрепки... смотришься в кривое зеркало со всякой жутью.

– Да вся наша жизнь – такое кривое зеркало, – задумчиво проговорил он, придавая своему лицу выражение глубокой задумчивости.

Вероятно, такое выражение соорудил на своей умудренной возрастом и философско-мировоззренческим маразмом физиономии мудрец Диоген, прописанный в бочке, в тот момент, когда Александр Македонский предлагал ему весь мир и по недосмотру загородил почтенному старцу солнце.

– Быть может, именно это зеркало показывает истину, а не лживые стеклышки, которые развешаны везде, где не лень, – после некоторой паузы добавил он.

– Что, сильно устал? – спросила молодая женщина.

– Еще бы... сначала заседание совета директоров, потом три встречи... еще этот... имиджмейкер хренов! – пробормотал Коваленко. – Ведь выборы в Госдуму на носу, сама понимаешь, время хлопотное.

В этот момент зазвонил телефон.

– Господи... и в час ночи покоя не дадут, – проворчал Сергей Всеволодович и потянулся за трубкой. – Кого это там?.. Скинули бы лучше на пейджер... все спокойнее. Коваленко слушает! – энергично выговорил он в трубку.

– Сергей Всеволодович, Чечеткин беспокоит, – раздался в трубке взволнованный баритон. – Простите, что так поздно, но только были причины...

– Что случилось?

– Взрыв в вашем офисе... перестрелка. Трое охранников убиты, а начальник охраны Фокин пропал без вести.

– Что?!

– Не можем найти его. Исчез, как в воду канул. Не иначе как те парни его прибрали... сволочи.

– Ладно! – закусив губу, процедил Коваленко. – Сейчас приеду.

– Может, не стоит, Сергей Всеволодович? Профессионалы работали... не дай бог что с вами случится. Если они даже Фокина...

– Что-то случилось? – тихо спросила Аня, когда Коваленко с застывшим лицом медленно опустил трубку на аппарат.

Коваленко покачал головой, и она, резко шагнув к нему, схватила за руку:

– Что... Сергей, что случилось?

– Твоего Фокина похитили... – отчужденным деревянным голосом сказал он. – В офисе был взрыв... Трое парней убито, а он исчез... не могут его найти ни живого, ни мертвого.

– Афанасия? – пролепетала Аня. – Похитили? Господи... – Она опустилась на колени и, как-то по-детски уткнувшись в диван, закрыла лицо руками.

– В офисе сейчас Чечеткин... – продолжал Коваленко. – Вызвали ментов и ФСБ. Сейчас и сюда приедут.

Он опустился рядом с Аней и положил руку на ее хрупкие плечи. И ощутимо почувствовал, как она несколько раз болезненно вздрогнула всем телом от этого легкого прикосновения.

– Разберемся, Анечка, – спокойно произнес он и после некоторой паузы добавил, сам не веря тому, в чем сейчас пытался убедить молодую женщину:

– Непременно найдем и Афанасия, и тех, кто сделал это... убил ребят и устроил взрыв в моем офисе. Все будет хорошо, верь мне.

...Неожиданно раздался хлопок, и на поверхности зеркала, расходясь от небольшого белого кружка с аккуратным отверстием в самой сердцевине, зазмеились и расползлись во все стороны, хищно извиваясь, прихотливые трещины, – и все зеркало, на доли мгновения упруго завибрировав в напрягшемся воздухе, с грохотом и звоном рухнуло сотней больших и малых полос и осколков прямо на Аню и Коваленко.

– Балля-а-аха ммуха-аа! – простонал Сергей Всеволодович, почувствовав, как в его спину беззвучно входит что-то острое, холодное и безжалостное.

А в самом уголке окна, затянутого жалюзи, притаилась, как хитрая и коварная муха, черная точка пробоя...

Размер отверстия приблизительно соответствовал диаметру пули крупнокалиберного огнестрельного оружия...

Он сидел напротив пыльного зеркала в своей пустой квартире и думал, что для него жизнь уже потеряла всякий смысл. Его взгляд выхватил из отражения напротив до отвращения знакомые черты лица, тонкого, задумчивого и какого-то бледно-желтого в отсветах тусклого ночника. У него никого нет, да ему никто и не нужен, и уже нет смысла что-либо менять... Из колонок врубленной на полную катушку стереосистемы грохотал тяжелый рок.

Это несмотря на то, что уже два часа ночи и по стенам комнаты мечутся тревожные шелестящие тени желтых ночных кленов за окном.

А через несколько дней уже тридцать три. Тридцать три года протянулись одной длинной шеренгой дней, то вяло ползущих, как жук по гравию, то смятенно комкающих привычный ритм жизни и вырывающих свое право на существование буквально на краю небытия.

Возраст Христа. Свиридов всегда думал, что в природе существуют три роковых возрастных рубежа, на которых так просто споткнуться людям. Тридцать три, тридцать семь и пятьдесят четыре года. Смерть Христа, смерть Пушкина и Байрона и смерть Петра Великого и Владимира Ленина.

А лучшему его другу – да, пожалуй, и единственному – Афанасию Фокину, недавно исполнилось тридцать четыре. Незадолго до этой знаменательной даты Афоня был лишен сана священника Воздвиженского собора за неподобающее лицу подобного звания поведение.

Не помогли и связи в митрополии. Сам митрополит Феофил заявил, что такое завершение пастырской карьеры отца Велимира – в миру Афанасия Сергеевича Фокина – является вполне естественным и легко предсказуемым, потому как чинимые горе-священнослужителем непотребства давно уже переполнили чашу терпения божеского и человеческого.

И все это – несмотря на то, что Его Святейшество митрополит Феофил был двоюродным дядей Афанасия.

Впрочем, такой оборот событий отнюдь не обескуражил расстригу – отец Велимир заявил, что он и сам уже давно хотел оставить недостойную и насквозь пропитанную ложью стезю церковного служителя.

Произнесение этих слов сопровождалось неумеренным поглощением спиртных напитков, антирелигиозной агитацией среди прихожан и активным наставлением на путь истинный обидевшегося на богомерзкие речения своего брата во Христе отца диакона.

Диакона увезли в больницу с сердечным приступом, а Афанасию пригрозили заведением уголовного дела.

Три дня Фокин гулял, празднуя освобождение от обязанностей пастыря человеческих душ, а на четвертый уехал в Москву, где, как он утверждал, ему предложили приличную высокооплачиваемую работу в службе безопасности какого-то важного столичного деятеля.

С тех пор прошло около двух месяцев, а от Афанасия не поступило ни одного сообщения о том, как проходит его адаптация в новых условиях существования. Впрочем, в то, что все будет благополучно и Фокин оправдает доверие новых работодателей, Свиридов верил безоговорочно: в деле охраны Фокин был куда более компетентен, нежели в благородной миссии спасения человеческих душ.

• 1/58
• Следующая