Знамение пути - Семенова Мария Васильевна - Страница 41
- Предыдущая
- 41/81
- Следующая
Только странное, бередящее, беспокоящее чувство в душе…
Между тем гигантский обрыв, перед которым стоял Волкодав, обладал именем, причём вроде бы не особенно подходящим. Люди называли его Зазорной Стеной. Проезжая дорога не подходила к нему близко, делая порядочный – и похоже, намеренно устроенный – крюк. Впервые узнав о Стене и о дороге, как бы в смущении обходившей её, Волкодав поневоле вспомнил о Кайеранских трясинах: мимо них тоже ведь когда-то старались не ездить…
«Нет, – сказал ему собеседник, торговец резным перламутром из Озёрного края. – Я не слыхал, чтобы пропадал кто-нибудь из ночующих под Стеной. И разбойники поблизости не таятся, да и не место им там, если хорошенько подумать. Дело в том, что Стена… Не знаю даже, как тебе объяснить. Просто, когда приходишь туда, сразу делается понятно, зачем люди не устраиваются близ неё на ночлег. Да и днём стараются побыстрей проезжать мимо…»
«А почему – Зазорная?»
Торговец был из тех, с кем горцы-итигулы, по их выражению, вместе ели хлеб.
«Потому, – ответил он, – что там ты как бы зришь не предназначенное для твоих глаз. Подсматриваешь…»
Зазирать вправду означало наблюдать скрытое, да не по нечаянности скрытое, а такое, что думали от тебя намеренно утаить.
«Понятно», – сказал тогда венн. Про себя же подумал, что название было очень древним. Его даже выговаривали немного не так, как было принято в нынешнем языке. А древние имена, как Волкодав не раз уже убеждался, обычно несли в себе гораздо больше значений, нежели усматривал в них современный народ.
Разговор тот происходил давно, ещё в те времена, когда уход из Хономеровой крепости виделся Волкодаву далёким и несбыточным счастьем. Наверное, потому-то он сразу положил себе мысленный зарок – если, мол, доживу до этого счастья, то непременно побываю возле Стены…
Да. А ведь случись им путешествовать здесь, к примеру, с Эврихом, скорее всего Эврих загорелся бы любопытством и потащил его зазирать, а он, Волкодав, отговаривал бы его и не одобрял, потому что уважал право скрывших что-либо от людей…
И вот нате вам пожалуйста – пришёл сюда сам. Ибо зароки следовало исполнять. Ибо Стена вроде бы до сих пор никак не наказывала созерцавших её, а значит, и его вряд ли станет карать. И, наконец, потому, что не только Эвриху было свойственно любопытство…
Клубящееся облако то прятало, то открывало сумрачные зубцы. Волкодав смотрел и смотрел, хотя из облака начала сеяться моросящая сырость, а значит, разумному путешественнику следовало позаботиться о сухом уголке для ночлега.
Торговец перламутром сказал ему ещё:
«Говорят, раньше Стена была местом молений…»
«Да? Каких же Богов там призывали?»
Уроженец Озёрного края только вздохнул:
«Теперь этого не знает никто…»
Волкодаву случалось забредать в святилища забытых Богов, ушедших в небытие вместе с народами, почитавшими Их. Он помнил ощущение святой и тихой печали, царившее в подобных местах. А ещё ему однажды случилось увидеть, как чудовищный оползень, унёсший сразу половину горы, обнажил древний храм, увенчанный поистине удивительным изваянием женщины… Венн волей-неволей припомнил, как они с аррантом гадали – не пожелают ли жрецы Близнецов из тин-виленской крепости прибрать к рукам этот храм, а заодно с ним – и весь Заоблачный кряж, поскольку случившееся, по некоторым признакам, напрямую касалось их веры… Этого не произошло. «Ещё один храм Матери Сущего!.. – только и скривился Хономер. – Не торопится же скверна исчезать с лика земли…» Так что статуей любовались одни итигулы, поселившиеся словно бы под её присмотром в Долине Звенящих ручьёв… и с ними немногие, испытавшие труднообъяснимое желание посетить Глорр-килм Айсах. У ног Богини провела некоторое время и госпожа Кан-Кендарат. «Мне кажется, – сказала она, – там есть место, где я смогу поразмыслить…»
Так мы и не встретились больше, с внезапно нахлынувшей тоской подумал Волкодав. Что вообще я делаю здесь? Почему вот так сразу решил отправиться следом за Эврихом? Я что, сомневаюсь, что у него и без меня всё получилось?.. Но до сих пор Эврих, кажется, прекрасно умел позаботиться о себе. А вот ей я, быть может, действительно нужен. Она ведь уже очень немолода…
Влажная морось между тем сделалась гуще. Воздух не мог больше удержать плавающих капелек, начинался самый настоящий дождик – мелкий, унылый и зябкий, отнимающий тепло хуже мороза. Сумерки густели, и оттого казалось, будто дождь зарядил навсегда. Такому полагается идти осенью, а не весной. Что в нём общего с животворной грозой, когда тёплую землю ярит безумствующий ливень, порождая чистый воздух, которым так легко дышится?.. Нет, понапрасну ли дома различали дожди, зря ли говорили: подобную сырость порождает не страсть Бога Грозы, но корысть его вечного соперника, подземного Змея.
Да… Вот уж чего я сполна в своей жизни нанюхался, так это подземелий, где властвовала корысть…
Стена совсем скрылась из глаз, укрытая влажной завесой. И только шепчущие голоса продолжали разговаривать с Волкодавом. Так – бестелесно, на грани понятного – могли бы напоминать о себе тысячи безвинно загубленных душ…
Венн всё-таки решил не следовать опыту тех, кто бывал здесь прежде него и стоял против ночёвок около Зазорной Стены. Между прочим, он сделал так отчасти потому, что вообразил, как начнёт рассказывать Эвриху об этом шо-ситайнском диве, когда они встретятся. «И что?.. – протянет Эврих разочарованно. – Просто постоял и дальше пошёл?..»
В самом деле глупо было бы взять да уйти, даже не попытавшись понять, о чём же шепчет Стена. Волкодав вернулся к опушке леса и в полусотне шагов от того места, где выбегала на верещатник тропа, облюбовал себе для ночлега ёлку – скорее приземистую, чем высокую, но зато невероятно густую. Под неё никакой дождь не проникнет. Венн поклонился доброму дереву, испрашивая разрешения. Потом влез под раскидистый полог, постелил себе и устроился, как в доме родном.
Огня, понятно, под таким кровом не разведёшь, но костёр был и не нужен. Без него тепло. Порывшись в заплечном мешке, Волкодав вытащил ломоть хлеба и кусок рыбы, в искусстве коптить которую тин-виленские рыбаки не уступали, кажется, даже островным сегванам. Даром, что ли, именно в Тин-Вилене он снова начал есть рыбу с удовольствием – а ведь думал когда-то, что после каторги никогда больше по собственной воле не возьмёт её в рот!
В лесу было тихо. Кажется, не только люди, но даже зверьё избегало попусту слушать голоса, звучавшие из Стены. Один я уши навострил, подумалось Волкодаву. Ни человек, ни собака…
Правду молвить, порой он уже сам не знал, какой из двух сутей в нём было больше. Благодарение Богам – в Тин-Вилене с ним не происходило случаев вроде того, который, надобно думать, до сих пор вспоминали за кружечкой пива добрые жители Кондара. Однако превращения случались. И всякий раз – весьма кстати. И чем дальше, тем легче. Это наводило на мысли.
Запив водой из фляжки последний кусок, он свернулся калачиком под старым, но всё ещё очень тёплым плащом. Загляни кто под дерево – непременно решил бы впотьмах, что на ворохе опавшей хвои улёгся большой серый пёс…
…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком…
Волкодав снова был в подземельях Самоцветных гор. Он быстро и уверенно шагал по широкой серой равнине – бескрайней пустыне, затянутой пеленой тёмно-пепельной мглы, не пропускающей света…
В действительности горные выработки самоцветных копей были довольно узкими коридорами: только разминуться, не задев крепей, двум тачкам с рудой. Однако сны обладают свойством неузнаваемо менять памятное и привычное, да ещё и лишают способности удивляться. Поэтому Волкодав всего менее задумывался о том, каким это образом крысиные норы обернулись вдруг обширной равниной; «просторной», впрочем, назвать её не повернулся бы язык – вместо близко сдвинутых стен подземного коридора был серый, ощутимо вязкий туман… Просто надо было идти, и Волкодав торопился.
- Предыдущая
- 41/81
- Следующая
