Там, где лес не растет - Семенова Мария Васильевна - Страница 30

• Предыдущая
• 30/78
• Следующая

А непосредственно перед Коренгой, точно зримая укоризна, ходили взад-вперёд соединённые с колёсами рычаги.

Только он успел стыдливо заёрзать и сесть, чтобы начать помогать трудившим себя женщинам, как тележка остановилась.

– Надо надеть попонку на его пса, – сказала Эория. – Я так поняла, венн не хочет показывать сторонним людям, что у него щенок симурана!

– Щеночек, – хихикнула Коза и погладила усевшегося Торона. – Совсем ма-а-аленький…

Теперь она говорила по-сегвански, так что Коренга её понимал. Он сердито проверил под собой черпачок, устраиваясь за рычагами.

– Прости, госпожа, что тебе пришлось везти меня, как поклажу, – проговорил он смиренно. – Я бы отдохнул немного и сам дальше поехал.

– Зол ты грести, венн, – буркнула в ответ сегванка. В голосе воительницы ему померещилось нечто похожее на уважение. Он потом только сообразил, что дочь морского народа поистине не могла воздать ему высшей хвалы. А Эория продолжала: – Там костёр впереди. Я сумею на твоего пса попонку надеть или ты его сюда подзовёшь?

Книга-всезнайка не солгала, утверждая, что из двух выросших рядом деревьев хобот Змея одно мог превратить в щепы и труху, а на другом не помять ни листочка. Вот и ныне чудовище пронеслось узкой, зримо очерченной полосой, оставив по себе мокрую и растерзанную землю, а совсем рядом – нетронутую и сухую.

На таком-то тихом пригорке, с которого можно было весь день безопасно любоваться происходившим в небесах поединком, и горел замеченный Эорией костерок. И внутреннее чувство уже подсказывало Коренге, что сидевшие там люди отнюдь не были, в отличие от его маленькой дружины, измотаны и грязны.

Так оно и оказалось.

Человек у огня явно был отважным и опытным путешественником, привыкшим измерять ногами дорожные вёрсты. Он был тепло и удобно одет, а висевший на дереве (здесь, на краю пустошей, где ослабевало дыхание моря, росли уже настоящие деревья) заплечный мешок отличался от вьюка Эории, как лодочка Коренги от сплавляемого по Светыни плота. Под таким мешком не устаёт и не потеет спина и любой груз оказывается не в тягость…

Его владелец был не молодой уже, но определённо и не старый нарлак с одинаково кудрявыми и седоватыми волосами и бородой. Мужчина держал в руках толстую, румяную птичью тушку, как видно только что зажаренную на углях. Он отламывал от неё куски и неторопливо, с удовольствием ел. В тихом холодном воздухе был виден пар, поднимавшийся от сочного мяса. В другое время голодный Коренга сразу изошёл бы слюной, но теперь к горлу заново подступила желчь, от которой он только-только успел как следует отплеваться. Вот человек у костра обглодал косточку и бросил её почему-то не в пламя, а в кусты неподалёку. В кустах произошло короткое движение, как если бы там затаилось животное, какая-нибудь испуганная шавка, слишком робкая, чтобы выйти к огню.

Мужчина со спокойным любопытством поглядывал в ту сторону, откуда до его слуха доносились голоса и поскрипывание колёс, но с места не двигался.

– Мир по дороге, добрый человек, – сказала Эория, первой вступая в круг света, отбрасываемого пламенем.

– И ты здравствуй, красавица, – с некоторым запозданием отозвался нарлак. – И вы, добрые люди. Да обогреет вас Священный Огонь!

Ещё бы ему было не поперхнуться. Путешественникам, увернувшимся от хищного Змея и вышедшим к его костерку, не грех было оказаться мокрыми, полубезумными, самим на себя непохожими. В общем, он ждал сколь угодно странной ватаги, но… наверное, всё же не такой! Могучая, невозмутимо спокойная сегванка с повадками воительницы, выглядевшая достойной противницей любому мужчине. Девка-коза, у которой, между прочим, висел на пояске длинный нож в ножнах. И калека в колёсной то ли лодке, то ли тележке, на которой ещё и распластался едва живой беспомощный старец. Уже не говоря про огромного волкодава в замшевой попонке с кармашками… Есть от чего прийти в краткое замешательство!

Но уже в следующее мгновение человек вскочил на ноги, бросил недоеденное жаркое в кожаную плошку, удобную в дальнем пешем походе, и распорядился, указывая на постеленный возле огня меховой плащ:

– Деда сюда.

Повторять не понадобилось. Старца быстренько уложили, освободили от промокшей одежды и отдали во власть живительного тепла. Нарлак же, как будто поколебавшись, запустил руку в свой дорожный мешок и выудил оттуда бутыль тёмного дерева, покрытую замысловатой резьбой.

– Эх, – сказал он, словно собираясь бесшабашно промотать родовое наследство, и черенком ножа сбил с горлышка воск. Крепкими зубами вытащил пробку и поднёс бутылочку ко рту старика: – Глотни, дед.

Что такого чудодейственного содержалось в бутылке, Коренга не особенно понял, но старик, вяло глотнув, сразу открыл глаза, с каким-то умилением посмотрел на незнакомца и невнятно произнёс два слова, одно из которых Коренга не разобрал, а второе было «бальзам». В самом деле, обычное вино такого живительного действия оказать не могло. Коренга подумал даже о том, что и сам не погнушался бы отведать замечательного напитка, только никто что-то не потчевал… – когда его отвлёк внезапно раздавшийся рык.

Он оглянулся. В первое мгновение ему показалось, будто над плошкой с жареной птицей стояли два пса: благородный Торой и припавшая к земле дворняга с поджатым хвостом. Сморгнув, молодой венн понял, кого счёл было за подзаборную шавку.

Позади костра на четвереньках стоял беглый галирадский крадун.

– Не нравишься ты мне, венн, – сказала Эория утром следующего дня, когда они снова двинулись в путь. Только теперь во главе маленькой ватаги шёл нарлак, велевший называть себя Шатуном, а сзади плёлся воришка, навьюченный его дорожным мешком. «Будешь тащить, пока не отработаешь гуся, которого намеревался украсть, – предупредил Шатун улыбаясь, только глаза в улыбке не участвовали. – Да смотри не вздумай удрать. Пёс отыщет тебя, а уж я позабочусь, чтобы хозяин не отозвал его сразу, как вчера…»

Коренга поднял русую голову.

– Прости, госпожа, – сказал он смиренно. – Ты права: я, наверно, в дороге скверный товарищ.

Эория досадливо отмахнулась.

– Да я не о том, венн! Ты вчера до того вымотался, что даже не захотел ничего есть. Это скверно, когда после трудов брюхо не принимает куска, ибо означает, что труды оказались не по плечу. А сегодня, вместо того чтобы предоставить себя везти нам и собаке, ты снова сам катишь свою тележку. Ты, верно, не знаешь, чем это может закончиться!

Отчего же, Коренга знал. Два его троюродных брата как-то отправились на дальнее болото за клюквой. Тот год удался ягодным, братья скоро до отказа наполнили объёмистые берестяные кузова… и тут-то два молодых дурака, оставшиеся без разумного присмотра, затеяли мальчишеское соперничество. Один похвалился, что-де пройдёт весь путь обратно без отдыха и ночёвки, второй не поверил и не уступил… Дойти-то они дошли, оба, и тяжеленные кузова донесли, но у одного и другого уже текла носом кровь. Парни отлежались, конечно, но тот, что на полшага обогнал брата, недолго хвастался молодечеством. Скоро люди заметили, что он ведёрка от колодца не может донести, не задохнувшись доругой. А новой весны и вовсе не встретил. Взялся однажды колоть дрова, вдруг прижал руку к груди – да тут замертво и осел.

Коренга вновь склонился над рычагами.

– Я ещё далёк от предела усталости, госпожа.

– Зато близок к пределу глупости, – хмыкнула воительница. – Тебя чего ради всем родом в путь собирали?

Коренга ответил:

– Чтобы я здесь, в Нарлаке, отыскал великого лекаря, Зелхата Мельсинского.

Тележка ощутимо вздрогнула. Наверное, наехала колесом на камешек.

– Ну вот, – сказала Эория. – А ты вместо этого из гордости в могилу хочешь зарыться. Чтобы твой пёс сдох на ней от тоски, а я дура дурой к отцу вернулась, дела не совершив?

Любопытство, снедавшее Коренгу всё вчерашнее утро, немедленно пробудилось. Он сказал:

• Предыдущая
• 30/78
• Следующая