Пелко и волки - Семенова Мария Васильевна - Страница 44
- Предыдущая
- 44/47
- Следующая
– Что?.. – тихим шепотом спросил корел.
Всеслава оглянулась с облегчением и ответила столь же тихо:
– Зверь вроде провыл.
Зверь – это еще ничего… Пелко вновь натянул одеяло и начал ждать, чтобы вой повторился. Однако болото помалкивало, и тогда он подумал, что, может, это пробовал голос его одноглазый знакомец. И странное дело: при мысли о диком волке вдруг повеяло родным и глубоко внутри будто ослабла туго натянутая тетива. Вправду, что ли, скоро уже дом…
Пелко поднялся и сложил одеяло, с тем чтобы не одолевал соблазн поваляться еще. Подошел к Всеславе, сел рядом.
– Ложись, – сказал он ей. – Спи.
Боярыня тихо посапывала. Слишком устала, чтобы просыпаться на какие-то ночные голоса. Всеслава посмотрела на нареченного братца и ничего ему не ответила, но он углядел блестящие капли у нее на ресницах. И вдруг до смерти захотелось обнять ее, беззащитную, коснуться губами мягких волос, прошептать ей на ухо – сам толком не знал еще что… Но тут же вспомнил, как накликал Ратшу тогда возле буевища, и окатило холодом. Не время. Да и ей, по всему видать, не до того.
Пелко потянулся к одеялу, подтащил, отдал его, тепленькое, Всеславе:
– Возьми… зябко будет.
Подобрал копье и пошел на край островка – пристально следить за наползающей темнотой.
…Наверное, надо было хотя бы вытеребить пальцами клочок белого мха, втолкнуть под разодранную куртку, как-то утишить катящуюся кровь… Тело глупое будет хотеть жить до последнего. До тех пор пока не пересохнут все жилы и не остановится сердце.
Гордому Ратше так и не суждено было упасть: он все еще сидел Под мертвой сосной – злая судьба тому, кто весной услышит с такого дерева первую кукушку. Его нескончаемо крутило, словно бы в медленном водовороте: ни выплыть, ни погрузиться на дно… Порою наваливался смертельный холод, и толчки в груди совсем затихали, редея, и Ратша каменел, превращаясь в лед, весь, от кожи на лице и до кончиков пальцев, смерзавшихся на рукояти меча. И нечего было ждать, кроме конца. Но потом жаркий пот начинал течь по спине и лед плавился, смешиваясь с сыростью болота…
Долго или коротко это тянулось – Ратша не знал. В какой-то миг он все же открыл зрячее око и увидел, что тучи разорвались и над северным краем земли дрожали бледные сполохи. Точно разматывалась бесконечная зеленоватая бахрома, и звездный ветер порывисто раздувал ее в небесах – открытые топи отражали вздрагивающий блеск… Ратша чуть повернул голову, отыскал взглядом Хакона. Хакон лежал рядом, на расстоянии шага. Он смотрел на Ратшу пристально, не мигая. Глаза были живые.
– Вот и примирились, – вдруг сказал ему Ратша. Выговорил и сам подивился не столько собственным силам, еще, оказывается, остававшимся, сколько сожалению, кольнувшему в самую середину души. Хакон не был предателем. Он ведь предупредил его об Авайре. Да и после не кинулся добивать ошеломленного… зря дрались!
Хакон с видимым трудом собрал дыхание для ответного шепота, такого же жалкого. Но Ратше показалось, что гет усмехнулся. Чему? Может быть, уже завидел деву валькирию, присланную за ним из небесных чертогов?
– Живы… оба еще, – долетело до слуха.
Ратша так и не смог выбить у него меча, пока дрались. Теперь Хакон неожиданно сам выпустил его из ладони, и потертая серебряная рукоять канула в болотную мякоть. Так, без жалости, оставляют лишь вовсе ненужное, то, что никогда больше не пригодится. Ловя ртом воздух, Хакон медленно повернул себя на бок… и его правая рука пядь за пядью поползла к словенину, тот и не понял сразу зачем. Но потом понял – и тоже покинул на коленях залитый кровью черен. Он, правда, так и не сумел дать гету правую руку, дал левую. Ну ничего, сказал он себе, пускай не десница, зато к сердцу поближе… I Пальцы Хакона обняли его ладонь, передали тепло. Ратша ведь вправду никогда не был на Готланде. И родился словенином, а не варягом.
– Незачем умирать, – выдохнул мореход. И больше ничего уже не говорил.
У Ратши голова клонилась на грудь, глаз почему-то стал слипаться. Он еще посмотрел на гета и, кажется, впервые не увидел у него на лице ни вызова, ни насмешки. Было только что-то странно похожее на мудрость… Ратша подумал об этом, и мысли опять принялись путаться. Он откинул голову, прижимаясь затылком к сосне, и опустил налившееся невыносимой тяжестью веко. Тому, кто засыпает, всегда верится, что он будет слушать внимательнее, если закроет глаза.
Он жил еще мучительно долго, по временам приходя в себя и недоумевая, почему мешкает смерть. А потом ему начало казаться, что он уже миновал ее в потемках и выплыл, как в озере, по другую сторону пустоты, так и не заметив, где грань.
8
Добрые Боги совсем забаловали, занежили возлюбленных своих детей: давно приучили, что лютую зимнюю стужу непременно сменит весна, а солнце умирает вечером только затем, чтобы воскреснуть с рассветом. А вот задумаешься покрепче, нетерпеливо дожидаясь первых лучей, и поймешь, что за чудо происходит каждое утро, и молиться захочется на радостях оттого, что вечный Укко решил еще раз пустить солнышко в мир!
Небо на востоке начало понемногу синеть, и старчище Туман пробудился глубоко в топях болота, высунул наружу конец седой бороды, приказал дочери расчесать его узорчатым гребешком: поторапливайся, Терхенетар-красавица, скоро уже выглянет розовый краешек солнца и белые пряди взмоют высоко в ясное небо, станут быстро тающим облачком в синеве…
Пелко с копьем в руках стоял на краю островка. Он почти всю ночь провел на ногах: так легче удержаться и не прислониться к шершавому дереву, не смежить ресницы, уговорив царапающую совесть, что, мол, совсем ненадолго. Поддаваться, жалеть себя было уж слишком опасно, и Пелко терпел. Он знал, что охотничья сноровка в который раз выручит его, долго еще не даст липкому сну повалить его наземь. А там дом. Вкусная рыба, сваренная в котле над очагом. И широкая лавка вдоль знакомой бревенчатой стены. Теплые меха, брошенные на ту лавку. И никаких забот впереди. Спи, усталый, никто не потревожит тебя среди ночи, не станет будить, пока не выспишься сам… Пелко поежился на утреннем холоду, потом встряхнулся, гоня прочь не ко времени явившиеся мечты. Рано еще. Не пой песен, затягивая тесемки на сапогах: как знать, не придется ли плакать, когда станешь развязывать!
- Предыдущая
- 44/47
- Следующая
