Бомба для председателя - Семенов Юлиан Семенович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/77
• Следующая

— Здравствуйте, Бауэр, — сказал Дорнброк, весело помахав рукой, — мне понравилась ваша речь. У вас хорошие челюсти. Я понимал, что суд первой инстанции не преминет лягнуть меня — всегда приятно бить тех, кто не может ответить. Поэтому наши материалы мы приберегли для следующего процесса. Вот познакомьтесь с этими господами и попросите их расписаться. Сравните их факсимиле с подписями на бланках увольнения… Они идентичны, но оба эти господина не имеют ко мне никакого отношения: они директора самостоятельных фирм.

Бауэр посмотрел на двух директоров и засмеялся.

— Предвидите хорошую драку? — спросил Дорнброк.

— Предвижу избиение. Но у меня есть деньги, чтобы купить пару коров и вернуться в деревню…

— Я попрошу вас задержаться на пару минут, — сказал Дорнброк, — у меня предложение.

Когда они остались одни, Дорнброк подошел к решетке. Он долго смотрел на Бауэра — в стареньком костюме, худого, с тенями под глазами; ноги поджимает под стул — ботинки дырявые; а руки сильные, хорошие руки, крестьянские, такие руки не боятся работы и не делят ее на белую и черную; и глаза хорошие — без одержимости и без смеха, и страх в них есть, и неловкость, продиктованная почтением, почтением к нему, старцу Дорнброку, узнику, лишенному чести и прав, хозяину концерна, обладателю трех миллиардов марок в банках Европы и Германии…

— Сейчас вы получаете тысячу марок. Я предлагаю вам тридцать тысяч марок для начала, и вы переходите работать ко мне.

— Сколько?!

— Я не собираюсь вас подкупать, ибо я уважаю вас, но вы мне не нужны как юрист. Вы мне нужны в качестве несколько неожиданном — консультанта по кадрам.

— То есть?

— Подберите десять — пятнадцать парней вашего возраста, тоже желательно из крестьян, — вы люди надежные и друг друга умеете тянуть за уши, особенно если можно опереться на старика Дорнброка. Вы и ваши люди будете помогать мне бороться с разрухой. Мы должны дать немцам работу, хлеб и масло вместо пушек.

— Сколько вы будете платить людям, которых я найду?

— Им будете платить вы. От пяти до двадцати тысяч.

— Что они должны будут делать?

— Дайте мне выйти отсюда, — ответил Дорнброк, — работы будет невпроворот. У меня тут есть планы, связанные с автомобилями для народа. А пока будете выполнять задания моих юридических консультантов.

— Я согласен, господин Дорнброк…

— Я пока еще не «господин Дорнброк», я, милый, пока еще «номер 862». Теперь вот что… Если вы встретите кого-то из «бывших», и эти «бывшие» не разыскиваются полицией, и им очень плохо, подкормите их и попросите подробно рассказать о себе. Чтобы строить новое, Бауэр, надо очень хорошо знать старое, пусть даже безвозвратно погибшее. Римляне остались римлянами лишь потому, что они великолепно изучили Элладу, Иудею и Египет. Приходить ко мне больше не надо, от процесса во второй инстанции как-нибудь отвертитесь, со мной связывайтесь через юристов и завтра же купите себе пристойный костюм — вы выглядите как оборванец…

…Через полгода Бауэр вылетел в Париж со своими людьми и там организовал блистательную операцию на бирже; юрист — он знал границы и рамки закона; техник — он понимал тенденцию развития послевоенного промышленного производства; крестьянин — он был смел и точен, зная, что его поддерживает молчаливое могущество монархии Дорнброка, несмотря на то, что сам монарх все еще сидел в тюрьме…

«Группа Бауэра» разрослась до тридцати трех человек. Это он приблизил к себе бывшего оберштурмбанфюрера СС Айсмана; это он завязал контакты с людьми Лера из министерства внутренних дел; это он возбудил процесс против профсоюза сталелитейщиков, обвинив их в «нелегальной деятельности, руководимой из-за рубежа», и выиграл процесс. Дорнброк, наблюдая за ним, думал: «На этого парня можно сделать ставку. Этот всегда будет верным вторым в любом заезде. Пусть он станет ледоколом; следом за ним пойдет Ганс».

Дорнброк никогда не договаривал до конца. Он говорил лишь то, что считал нужным сказать. Но он не считал возможным сказать даже Гансу то главное, к чему пришел в тюрьме. Он повторял это лишь одному себе по многу раз: «С тридцать третьего по сорок пятый Гитлер выбил интеллектуальный цвет нации, предложив взамен себя, организатора и фанатика. В сорок пятом были выбиты пророки „гения“. Нация перенесла двойную трагедию: сначала разум был заменен силой, а потом уничтожили ту силу, которая смогла подавить разум. Нация организаторов, философов и музыкантов оказалась волею слепого случая толпой изверившихся, забитых полурабов. У этой нации один выход: используя идеи Винера и Оппенгеймера, претворить их в жизнь, сделать моделью будущего промышленного общества. Этого не в состоянии сделать политик. Это могу сделать я, Фридрих Фердинанд Клаус Дорнброк. Это, и только это может вывести мой несчастный народ из того тупика, в котором он оказался. Лишь это будет гарантировать в будущем наше лидерство. А для того чтобы люди работали так же, как при Гитлере, их надо пугать. Концлагерей нам строить не разрешат, а если б и разрешили, то теперь, после случившегося, прямой жестокостью людей не запугаешь. Пугать надо возможностью повторения жестокости. Для этого мне нужен Вернер Науман с его имперской социалистической партией — это будет тень Гитлера; мне нужно подобраться к левым, чтобы помочь созданию такого движения, которое бы страшило оккупационные власти. Абсолютизм — это балансирование между левыми и правыми».

(…Впоследствии именно люди Бауэра подобрали ключи к окружению ультралевого Тойфеля. Мальчик и не догадывался, каким образом его плакаты печатались в типографии, кто финансировал создание его коммуны. Он был убежден, что это могучая помощь Пекина; порой, впрочем, он думал, что это исходит от последователей Троцкого; никогда ему не приходило в голову, что в основном его финансирует Дорнброк — тот самый Дорнброк, против которого он страстно выступал…)

«Лишь тупость и покорность нации, — продолжал рассуждать Дорнброк, — может в конечном счете привести ее ко всемирному лидерству, лишь страх перед нищетой может сделать нацию исповедующей культ работы, которая дает благополучие: дом, кухню и автомобиль с прицепным вагончиком. А пугать следует именно двумя крайностями: тоталитаризмом и анархией. Лишь в этом случае лозунг Гитлера: „Работа делает свободным“ — станет бытом каждой немецкой семьи. А после того как лозунг станет сутью нации, придет время выдвижения авторитета. От того, кого я выпущу на авансцену, будет зависеть будущее мира. Если я не доживу до этого дня, мое дело закончит Ганс…»

— Поскольку я уже закончил давать показания инспектору Гельтоффу и после этого освобожден из-под ареста, я хочу рассказать на этой пресс-конференции всю правду, — негромко говорил Ленц. — Только я попрошу фоторепортеров поменьше щелкать вспышками — за то время, что я провел в камере, мои глаза несколько отвыкли от света… Господа, дамы… видите, я даже стал путать очередность в обращении — что значит посидеть в тюрьме… Никому не советую попадать в тюрьму, даже если в подоплеке твоего поведения лежит глупый дух интеллигентской корпоративности. Дамы и господа, я должен заявить, что никто из сотрудников моей газеты не вел съемок господина Кочева. Вы газетчики, и вы должны понять меня: сенсация — наша профессия. Я хотел бы задать вопрос, как бы вы поступили на моем месте, если бы к вам пришел человек и предложил вам пленку, на которой снят господин Кочев? Тот самый, который выбрал свободу! Как бы вы поступили на моем месте, хотел бы я знать?! Я приобрел эту пленку и поехал на ТВ, потому что я очень не люблю, когда нашу с вами нацию обвиняют в похищениях, принуждениях и прочей чепухе. Но в каждой нации, увы, есть разные люди. За действия этого человека, недостойные действия, — пока что я могу их квалифицировать лишь таким образом, — меня арестовали как фальсификатора.

— Вы можете назвать человека, который передал вам пленку? — перебил Ленца американский журналист из ЮПИ. — Его имя?

• Предыдущая
• 22/77
• Следующая