Межконтинентальный узел - Семенов Юлиан Семенович - Страница 14
- Предыдущая
- 14/71
- Следующая
— Предложение? — снова повторил Славин.
— О главном я уже сказал. В начале нашего разговора. Нас душит скафандр бюрократического аппарата. Дайте руководителю задание и деньги. И, понятно, срок. Жесткий срок. Но позвольте мне, руководителю, стимулировать рост светлых умов для страны! Светлые умы и золотые руки — в результате ненормированной заинтересованности — давали бы народному хозяйству миллионную экономию. Тем, кто мыслит, тем, кто горит делом, позвольте мне платить так, как они того заслуживают!
— Вы, руководитель отдела, точно знаете, чего они заслуживают?
— Бесспорно!
— Ну а если руководитель — дурак? Такое возможно? Или человек со скверным характером? Или пристрастный? Или самовлюбленный? Или хам? От такого рода ситуации вы гарантированы?
— Ну вот, — вздохнул Иванов, — все возвращается на круги своя. Конечно, не гарантирован! Конечно, есть риск. Конечно, проще оставить все как есть. Знаете, какая у нас у всех болезнь?
— Не знаю.
— Мы хотим всё заранее продумать. А такое невозможно. «Он говорит, как Степанов, — подумал Славин, — его словами; у всех наболело, все об одном и том же…»
— Когда Циолковский начинал свое дело, — продолжил Иванов, — его объявили психопатом: чугунка еле-еле ходит, а он на небеса замахивается! Руководитель, к вашему сведению, это тоже талант! А мы ищем таланты не в живом деле, а в анкетах. Папа с мамой в порядке? В порядке! Выговоров не имел? Нет! Иван Иванович к нему благоволит? Вроде бы да. Пойдет! Через полгода видим: дурак дураком, тьма и чванство! Но снять не моги! Неудобно, только назначили, нас не поймут, надо с человеком поработать, не боги горшки обжигали… Во всяком деле важно начать, Виталий Всеволодович. Определить границы риска, точно знать конечную цель — и всё! Ура, вперед! Эксперимент — явление саморегулирующееся! Он отсекает дурь, если у тех, кто его проводит, есть права! На пустом месте инициативу не создашь. Либо бытие определяет сознание, либо — в пику этому положению, по догме Ватикана, — сознание определяет бытие. Я, знаете ли, противник расхожего: «Надо повышать сознательность!» Ну-ка, повысьте сознательность у рабочего на конвейере, если он не убежден, что в зависимости от того, сколь тщательно он заворачивает свою гайку, в конце года получит премию — и не двенадцать рублей, а пятьсот! «Человек есть то, что он ест!» — тоже, кстати, не Ватикан придумал, а наши великие предки! Мы все больше считаем, как, не уплатив, сэкономить, а надобно исходить из другого: как бы поскорее да получше получить, уплатив за отличную работу процент с прибыли. Все остальное — болтовня и химера.
— Скажите, Георгий Яковлевич, а вот можно просчитать, хотя бы приблизительно, какой урон был нанесен делу из-за того, что вы не поехали на конгресс в Будапешт?
— Можно, — машинально ответил Иванов, продолжая, видимо, думать о своем. — Тысяч на сто, считаю.
— Слишком уж круглая цифра, — заметил Славин. — Почему именно сто тысяч?
Иванов неожиданно поднялся со стула (как легко движется, что значит спортсмен):
— Погодите, погодите, а откуда вам известно, что меня не пустили?
— Так я в институте не только с вами говорил… Мир слухами полнится.
— А чего ж вы тогда со мной беседуете? Я же хам и разложенец! Клинья под меня бьете?
— Это не по моей части. Я, наоборот, и в падшем ангеле стараюсь найти черты непорочной девы. Нет, меня действительно интересуют реальные потери, если они были…
— Извольте… Наука ныне вне обмена идеями невозможна… Согласны?
— Вполне.
— Трата денег на повторение того, что уже где-то изобретено, — государственное преступление. Так? — атакующе спросил Иванов.
— Государственное преступление предполагает следствие и суд.
— Именно.
— Кровожадный вы.
— Нет. Я справедливый. И если моей стране наносят урон, это, полагаю, вполне подсудное дело. Доброта, знаете ли, бывает порою хуже воровства… Продолжаю… На конгрессах такого рода, какой был в Будапеште, собираются не болтуны, а люди компетентные. На Западе деньги на турне просто так не выпросишь, там все контролируется конечным результатом дела… У нас эта поездка была запланирована за два года еще… Кого тревожит, что лишь я, простите, не хвалюсь, стал определенного рода монополистом в моей проблематике? Никого. «Пошлем другого, из того же отдела, какая разница?!» Ну и послали профессора Яхминцева, который был и остается идейным противником моей концепции; в науке он случаен, не горит ею, а работает по теме, утвержденной в плане. То, о чем я мог говорить с испанскими, канадскими, чешскими и японскими коллегами, он не может. Идеи, рождающиеся в моей отрасли науки, патентуются на Западе не менее чем на сто тысяч долларов. Пару-тройку идей я бы наверняка привез, тем более меня там ждал Роберт Баум, владелец патентной фирмы, держит руку на пульсе передовой науки…
— Сам-то он исследователь?
— Нет. Бизнесмен. Но за одного такого неисследователя я бы трех наших кандидатов наук отдал…
— Откуда вы его знаете?
— Он к нам трижды приезжал в Дубну и Новосибирск на конгрессы… Серьезно говорю, тройку б любопытных идей я оттуда привез…
— Значит, если следовать вашей логике, убыток составил триста тысяч, а не сто, — заметил Славин. — Мне ваш директор сказал, что на ваше имя поступило новое приглашение, в Софию. Поедете?
— Пошел за билетом, — жестко усмехнулся Иванов. — Где продают?
— Почему не ставите вопрос о снятии взыскания?
— Потому что не считаю себя виновным.
— Почему же тогда не апеллировали?
— Потому что сначала надо провести закон о словесной градации между грубостью и констатацией факта. Яхминцева я считаю паразитом на теле науки, отказываться от моих слов не буду. За границу не рвусь, мне и тут хорошо.
— А ущерб? — тихо спросил Славин. — Вы спокойно относитесь к тому, что страна терпит ущерб из-за того, что вы не встречаетесь со своими коллегами? Как-то эта позиция не очень вяжется с тем, что вы говорили в начале нашей беседы, Георгий Яковлевич.
— Резерв прочности… Слыхали такую формулировку? Каждому металлу, сплаву, станку, ракете, человеку отпущен резерв прочности… Начну метаться — сосудик лопнет, и вся недолга… А так я в прекрасной форме, работаю с удовольствием, не стыдно смотреть на свое отражение в зеркале. Захотят разобраться — разберутся. Унижаться не намерен.
— Поиск правды не есть синоним унижения.
— Вы меня извините, Виталий Всеволодович, но, думаю, такого рода вопрос особого интереса не представляет. Вы не компетентны его решить, потому что мои разногласия с Яхминцевым выражаются языком математических уравнений. Нас могут рассудить специалисты, да и то далеко не все… Вы по профессии кто?
— Аналитик, — усмехнулся Славин. — И поэтому было бы славно, попробуй вы все-таки пробить себе поездку в Софию.
…Домой Славин вернулся в два часа ночи; за город, в свой маленький домик, не ездил теперь, темп работы не позволял, ночевал в Москве. В вестибюле, открыв почтовый ящик, сразу же увидел бумажку с почты; он ненавидел эти бумажки трясучей, плохо сдерживаемой ненавистью: словно бы нарочно всё придумывают так, чтобы доставить клиенту неудобство, да и самим работникам почты (зарплата маленькая, одни старушки дело тянут, бедолаги) тоже: «Получите заказное письмо в… с… и до…»
«Хорошие вы мои, нет у меня времени приходить на почту за заказным письмом, это ведь Ариша пишет, она человек обстоятельный, сколько раз ее просил посылать обыкновенные конверты; я завтра в восемь уеду, обедать буду в ЧК или вовсе не буду, если Константинов отправит на выезд. Обидно же, любимая пишет, каждая ее весточка как солнечный лучик… Отправь шофера отдела — потребуют доверенность, а ее надо оформлять два дня! Господи, до чего же мы нерасторопны в своем желании во всем и везде добиться абсолютного, то есть отчетного порядка: письмо вручено, час, дата, подпись…
Лежит бедное Аришкино письмо — умное и нежное, она их прекрасно сочиняет — вместе с какими-нибудь повестками, кляузами, пустыми поздравлениями; чувства, отданные бумаге, хранят человеческое тепло; как же сейчас холодно Аришиным словам в темной комнате почты, где свалены кипы конвертов; бедненькая моя подружка, нежность ты моя с головой мыслителя…»
- Предыдущая
- 14/71
- Следующая
