Горение. Книга 2 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/92
- Следующая
– Казимежу восемнадцать, он несовершеннолетний, Андрей Егорович.
Турчанинов пожал плечами:
– Не довод. Северная столица требует устрашающих акций по отношению к левым группам.
– Ко всем?
– К социал-демократам. После декабрьского восстания выделяют большевистскую фракцию.
– Социалистов-революционеров «левыми» не считают?
– У нас полагают, что ни социалисты Пилсудского, ни эсеры Чернова не имеют такой надежной опоры в рабочей среде, как вы… После восстания в Москве, Лодзи, Чите и на «Потемкине» в фокусе внимания оказались ленинцы, Феликс Эдмундович, именно ленинцы… Посему санкционирована безнаказанность… Право, я бессилен помочь вам с делом Казимежа. Охранка сейчас вольна предпринимать любые шаги, любые.
… После того как ротмистр Турчанинов (любимец полковника Глеба Витальевича Глазова, переведенного ныне в столицу, в департамент) пришел два месяца назад на явку Дзержинского и в присутствии Ганецкого и Уншлихта, членов Варшавского комитета польской социал-демократии, только что вышедших из тюрьмы по амнистии, предложил свои услуги СДКПиЛ, был проверен действием, прикрыл боевиков партии во время операции по уничтожению штаб-квартиры черносотенцев на Тамке, предупредил Дзержинского о провале типографии на Воле, устроил побег Винценты, вывел из-под виселицы Людвига, ему доверяли.
Дзержинский – во время последней, контрольной, беседы – спросил:
– Андрей Егорович, а что ждет вас в случае провала?
– Зачем вы поставили такой вопрос?
Дзержинский полагал, что годами тюрем, карцеров, избиений, этапов, ссылок он заслужил одну лишь привилегию – не лгать. Тем более он считал недопустимой ложь в разговоре с человеком чужой идеологии, который, однако, сам пришел к социал-демократам и оказал им услуги, причем немалые. Дзержинский поначалу допускал, что охранка начала глубинную провокацию, но чем больше он встречался с Турчаниновым, чем весомее была помощь ротмистра, чем неудержимее шла революция по империи, тем яснее становилось: умный Турчанинов все понял и сделал ставку на честность в сотрудничестве с партией, полагая, что в этой честности заключена гарантия его будущего, – в крушении самодержавия он более не сомневался.
Поэтому на вопрос ротмистра Дзержинский ответил:
– Мне приходится проверять свою веру в вас, Андрей Егорович. Я отвечаю перед моими товарищами за вас. Я был бы не честен, коли б сказал, что во мне нет сомнений; ведомство, в коем вы служите, приучает нас к недоверию, более того – к ненависти.
– Своим вопросом тем не менее вы не столько проверяете свою веру, сколько подтверждаете ее, Феликс Эдмундович.
– Обидно, что науку психологии вы одолели в охранке, – заметил Дзержинский.
– В охранке психологии научиться нельзя. Там можно научиться ловкости, хитрости, осторожности, не более того. Психологии, как вы изволили выразиться, я выучился в окопах на фронте под Мукденом.
– Я не сказал «научились». Вы со мною спорьте, а не с собой. Я сказал «одолели». Психология – наука, наука – это мысль, а истинная мысль рождается голенькой. Вы в охранке смогли одолеть ненависть, смогли посмотреть на нас не предвзято. Для того чтобы это одоление совершилось, вам пришлось в охранке пройти сквозь все, Андрей Егорович, а дабы это пройти и не потерять себя, должно быть психологом.
Турчанинов тогда усмехнулся:
– У Толстого есть умозаключение: человек, прошедший российский суд, получает на всю жизнь отметину благородства. Посему отвечу: коли наши связи обнаружатся, я буду арестован, меня подвергнут пыткам, чтобы добиться признаний обо всех вас, а потом предадут суду за измену присяге, но до суда, ясное дело, меня не допустят, я обязан буду погибнуть в камере. Нет страшнее греха, чем измена власти государя…
– Ну уж… Библия пронизана идеей греховности власти. Вы это на вооружение себе возьмите, Андрей Егорович. Помните у Самуила: «Вы будете ему рабами и возопиете из-за царя вашего, которого выбрали себе, но не услышит вас господь… » А Лука? «Сказал диавол: тебе дам власть над всеми царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, ее даю». Это я вам подбросил, чтоб лучше спалось, коли по ночам сомнения мучат. Вы человек верующий, вам постоянно индульгенция потребна, вот я вас к Библии-то и обращаю.
– Слушаю вас и убеждаюсь: высшая серьезность – в несерьезности. Юмор – единственное свидетельство незаурядности. А что касаемо индульгенции – вы не правы, Феликс Эдмундович. Уроки фронта: принял решение – выполняй, поверил в человека – держись веры до конца.
… Турчанинов папироску свою докурил, аккуратно загасил ее в большой пепельнице и повторил:
– Казимежа я спасти не могу.
– В таком случае Казимежа обязаны спасти мы, – сказал Дзержинский.
– Вы бессильны? Понимаю. Подскажите, как можно подступиться к делу. Деньги? Беседа с судьями? Побег?
Турчанинов покачал головой.
– Вы сказали, – продолжал Дзержинский, – что все предрешено до суда. Кем?
– Моим начальником.
– С какой стороны к нему можно подкрасться?
– Ни с какой. Игорь Васильевич Попов тесан из кремня. К нему невозможно подкрасться, Феликс Эдмундович, сие объективность.
– Как не можем чего-то, так сразу говорим «объективность». – Дзержинский поморщился. – Такая «объективность» – смерть живому. В восемнадцатом веке засмеяли бы того, кто сказал бы, что можно ездить под землей, а сейчас Лондон и Берлин без метрополитена немыслимы. Не верю, что к Попову нельзя подобраться. Говорят, например, что у вашего Попова есть любовница, актриса кабаре Микульска, – верно это?
– Верно.
Турчанинов посмотрел на Дзержинского с каким-то особенным интересом:
– Владимир Львович Бурцев, знай такое, напечатал бы в своей эсеровской прессе незамедлительно.
– Чего бы он этим добился? Сенсации? А нам надобно спасти товарища, и ради этого мы готовы начать игру, а чтобы такого рода игра против охранки оказалась успешной, надобно помалкивать и все разворачивать втайне. Разве нет?
– Вы талантливый человек, Феликс Эдмундович, но на свете талантов много. Становятся талантами, то есть признанными, те лишь, которые добились.
– Вот вы мне и поможете добиться.
– Я ведь дальше гляжу, Феликс Эдмундович, я думаю о вашей победе в общеимперском плане.,
– Та победа свершится, коли мы каждый день и час будем побеждать. Нет маленькой работы, как и маленьких людей не существует, – в каждом сокрыт Ньютон или Мицкевич… Что вы знаете о Микульской?
– Ничего.
– Надо узнать, Андрей Егорович.
– Я попробую, – ответил Турчанинов. – Но я ведь к вам с главным пришел, Феликс Эдмундович…
– То есть?
– Агентура сообщает, что вы назначены главою партийной делегации на Четвертый съезд РСДРП…
– Кто передал данные?
– Все тот же «Прыщик».
– Когда?
– Позавчера. Полковник Попов получил данные позавчера вечером. Очень похвалялся…
– Вы не пробовали выяснить этого «Прыщика», а?
– Я же объяснял, Феликс Эдмундович, если попробую, меня раскроют. У нас, – Турчанинов поправил себя, – в охранке не принято интересоваться подлинными именами агентуры – особенно такой, как «Прыщик». Сугубо, по всему, близкий к вам человек.
– Андрей Егорович, а что, если вы заагентурите в нашей среде видного человека, а? Звонкого человека «обратите» в свою веру? Близкого к руководству партии. Человека, широко известного охранке. Тогда вы сможете сторговать своего агента в обмен на имя «Прыщика»?
– Коли вы на такое готовы пойти, значит, следует полагать, «Прыщик» приволок точные данные…
– А вы как думаете?
– Да разве я думаю?
– И то верно… Человек по-настоящему решается думать тогда лишь, когда ему ничего другого не остается, когда руки у него в кандалах… Я заметил: истинная мысль начинается с безысходности, Андрей Егорович, с невозможности жить по-людски… Коли собеседник готов дать вам рецепт, как разрешить самые сложные вопросы жизни, значит, он и не думал об этом вовсе, а так, порхал.
– Слишком строги вы к глаголу «думать».
- Предыдущая
- 6/92
- Следующая
