Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/70
- Следующая
Пока кран водружает качалки на судно, сарды демонстрируют способность к подневольному труду. Они завтракают. Сидят на осине и закусывают. Бананы, колбаса, белый хлеб и апельсины. Когда дело доходит до апельсинов, каждый демонстрирует атавизм строптивости и неукротимости. На свет появляются ножи, жуткие, узкие, длинные. Они режут этими ножами апельсины пополам, обсасывают их и швыряют за борт. Здесь нет бутербродов и английского чая. Никто не просит кипятка. Им достаточно воды из питьевого бачка в коридоре надстройки.
Потом они вытирают ножи о штанины, как все крестьяне на этом свете, и ножи куда-то исчезают. Понятия не имею, как можно делать тяжёлую работу среди скользких брёвен, держа где-то на себе такие длинные ножи. Но ножи никуда не откладываются, они при них. И ножен я тоже ни разу не видел.
Никаких «страйк» из-за поломки лебёдки или зашкаленного блока. Никакой злобы. Улыбаются.
— Секонд, электра!
А блок они и сами наладят.
Но наш боцман не был бы боцманом, если б не явился ко мне через полчаса:
— Виктор Викторович, цыгане брезент рвут на трюмах своими качалками.
— Боцман, ты же понимаешь, что без качалок они выгружать не могут.
— Пускай угол трюма освободят, брезент закатают и с лючин работают.
В требовании боцмана есть логика. Но каков будет фронт работы, если выгружать караван только с одного края трюмного люка?
Я всё-таки объясняю стивидору — он чёрный, губастый, типичный мавр — наши требования.
Он орёт:
— Олл райт! Пьяниссимо! Скерцо! — и лупит себя в грудь, клянётся и божится, что ни один фут брезента не пострадает. И конечно, даже ухом не ведёт. И я отмахиваюсь от боцмана. Сколько мы потеряем времени, если действительно заставить сардов беречь наш брезент? И сколько стоит час простоя нашего огромного судна рядом со стоимостью паршивого брезента? Да, брезент штука важная — он закрывает трюм и от штормовой волны, между прочим. Да, новый нам не выпишут раньше положенного срока. Но что делать, если ты всегда между двадцати огней. Надо выбирать меньшее зло. Такова специфика и вредность морской работы, хотя за неё не выдают молоко.
В обеденный перерыв стивидор-мавр приехал к трапу на малолитражке. Из всех окошек малолитражки торчали головки маленьких детишек. Их было пятеро. Три его и двое соседских. Мавр пригласил меня выпить кофе в тратторию. И мы с Колей поехали.
Самое сложное было поместиться в машине. Но мавр сделал легко и просто: выпихнул с сиденья девочку лет пяти, беленькую, в голубеньком платьице, потом меня впихнул на сиденье, а на колени мне — эту девочку.
До городка Тортоли было довольно далеко, как я уже говорил. И девочка сперва уютно болтала ножками, сидя у меня на коленях, а потом уснула, положив голову мне на плечо. Так я первый раз в жизни вёз на руках уснувшего ребёнка. Далеко мне пришлось заплыть для этого.
В траттории, ослепительно чистой и прохладной, мы выпили по две чашечки кофе, от которого зашумело в голове, как будто Балда щёлкнул по лбу. Кофе подавала девочка лет двенадцати. Я вошёл в роль старого папаши и доставил себе удовольствие — растрепал ей кудри. За что она дала нам полистать иллюстрированный журнал. Труп Боби Кеннеди. Софи Лорен в домашней обстановке. Неизменная Жаклин Кеннеди рядом с супругом-миллиардером, её детишки, не хотящие смотреть в фотоаппарат. Они, как мне кажется, хранят верность отцу.
К девочке-хозяйке прибежал братишка. Она по всем правилам зажала его между коленками и вытерла ему нос. С улицы доносилось блеяние овец.
«Что касается бандитизма, то газетные отчёты о судебных процессах на Сардинии сливаются в один непрерывный репортаж. По мере того как на Сицилии классическая „мафия“ приспосабливается к новым условиям, перерождается в более доходный гангстеризм по американскому образцу, „бандити-сарди“ перенимают её печально знаменитую репутацию. Здесь ещё сохранились и традиции кровной мести». (Сардиния — закрытый остров // «Правда». 1970. 6 июля.)
И всё это правда. Я сам видел печально знаменитые плакаты с портретом бандита и суммой, назначенной за предательство. Да и карабинеров там пруд пруди. Их, естественно, было бы меньше, если бы им не хватало работы.
Но какого чёрта все «бандити-сарди», и нынешние, и потенциальные, рожают столько детей?
Теплоход битком набит мальчишками. Они шныряют всюду, и никакая вахта отразить это нашествие не в состоянии. Тянут смуглые лапки и канючат: «Сигарет! Папа!» Мол, просят сигарету для папы. А сами смолят окурки, начиная с семилетнего возраста. Шпана, безотцовщина шныряет везде в рваных портках и рубахах, блестит чёрными, воровскими глазами. Одного оголтелого сорванца я сам стащил с дымовой трубы, которую он штурмовал, как альпинист высшего разряда, используя для зацепки серп и молот — нашу святую эмблему.
Боже, сколько растёт будущих «бандити-сарди»! Нет семейства, где было бы меньше трёх. У нашего очаровательного агента — синьора Ливио — пятеро. Но к чести всех этих будущих мафистов, на судне за всю стоянку не пропало и карандаша.
Зато мои докеры после окончания смены показали класс. Каждый увёз по кубометру дров. Парней с ядрёными задницами не было видно из-под осины, которую они наворотили на свои несчастные мотороллеры. Они воровали деловито и совершенно открыто. Как они умудрялись нажимать педали и рулить, когда между рулём и сиденьем лежали доски и осиновые поленья, не знают даже медведи из труппы Филатова.
Мы взирали на это массовое воровство, на эти неукротимые характеры, эту строптивость и вероломство с восторгом и невольным уважением. Груз я сдавал без счёта — по осадке. И воровали они, таким образом, у того капиталиста, который осину купил и владел арбатакским комбинатом и на которого эти парни подневольно работали.
Вихляя по узкой дамбе, мотороллеры удалялись, нависая краями осиновых стволов над Средиземным морем. Все удалились нормально, без происшествий. Парням везло, что в их бандитском краю цивилизация ещё не доросла до ГАИ.
К вечеру, как и положено настоящим морякам, мы отправились в кабачок пить пиво. До кабачка по прямой было метров семьсот, но идти было километра четыре — вокруг всей бухты.
В кармане шелестели лиры.
Композитор Верди и бог Аполлон стоят здесь 1000 лир.
Колумб, Галилей, древняя каравелла и модерный дельфин — 5000.
Очень дорогие Микеланджело и Данте — 10 000.
Это, как вы понимаете, изображено на денежных купюрах. Приятно, что нет ни одного короля.
1000 лир — 144,21 копейки — две бутылки простого вина.
Один год тюрьмы стоит в Италии дёшево — 4000 лир. Если ты будешь работать из итальянского порта судовым радиопередатчиком, то или получишь год тюрьмы, или уплатишь штраф в эту сумму. На 4000 лир можно купить десять пачек американских сигарет. Вот и выбирай.
В кабачке было прохладно и пустынно. Автоматический проигрыватель и шариковый автомат со скачущими ковбоями.
Мы сели за столик у окна и смотрели, как дрожат в тёмной воде гавани огни нашего старого теплохода. Плотный бриз пузырил занавеску. Несколько карабинеров пили лимонад и смертно скучали.
Пиво было отменное. Его подавала дочка хозяев. И я как-то засуетился.
Бриз, пиво и дочка. Они отбили мне память на неприятное. Я забыл наконец о недостаче лондонского груза, о ведомственном расследовании. Мне захотелось испытать судьбу на шариковом автомате, где скакали ковбои. Мне захотелось выиграть. И обязательно на глазах у дочки хозяев этого чудесного, чистенького кабачка в порту Арбатакс на закрытом острове Сардиния. Я как-то не подумал, что если бы и выиграл, то доставил бы дочке и хозяевам мало удовольствия. Автомат принадлежал им.
Я много проиграл в шариковом автомате «Базаар». Шарик надо было загнать в череп ковбоя. Шарик меня не слушался, потому что из-за стойки на меня смотрела дочка хозяев бара.
Не знаю, действительно ли отличие сардинцев от итальянцев так велико, как они сами утверждают, только эта дочка была та самая итальянка, которая может присниться после итальянского фильма с Софи Лорен. Это была красавица. Её волосы были чернее чёрного, грудки острые, талия такая тонкая, что напоминала мне мою собственную шею. А улыбка! Тайна и сто тысяч чертей.
- Предыдущая
- 18/70
- Следующая
