Жили два друга - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/103
- Следующая
А Зара сидит в задней кабине, в ногах у Пчелинцева. Сидит неудобно, металлические переборки режут плечи и спину, но она не чувствует боли. Ей хорошо: ее не отправили в госпиталь, она снова продолжает путь с этими парнями. Она видит сведенное напряжением лицо воздушного стрелка и думает: это потому, что тот ведет неотрывное наблюдение, – ведь на пути к фронту всякое возможно. Но ей и в голову не приходит, так же как не придет в голову и другим летчикам полка, что сейчас, во время полета, Пчелинцев наизусть повторяет строчки, какими решил начать книгу о своем штурмовом полке.
«Ветер от винта! Ты неси меня дальше и дальше на запад, над родной израненной землей моей. Неси над днепровскими кручами к пылающему Киеву, за который сражаются мои товарищи. В минуту лихой штурмовой атаки, когда земля стремительно набегает на нос самолета, я из своей задней кабины вижу только небо и солнце и слежу, чтобы это небо не перечеркнула косая тень «мессершмитта», – ты ободри меня, ветер от винта!
Сделай твердыми мои мускулы, ясным ум и холодным сердце. Лиши меня в эти минуты волнений! Ну а если все-таки атакуют «мессершмитты» или возьмут в клещи зенитные батареи, рисуя вокруг самолета кольцо белых разрывов, отведи от меня беду, ветер от винта!»
…Полк набрал задавшую высоту и летел к фронту в кильватерной колонне. Высота – это песенное слово.
Но у летчиков штурмовой авиации отношение к ней особенное. Когда в свете солнечных лучей в пяти тысячах метров над землей проносится истребитель, оставляя позади волнистый след инверсии, делая «бочки», «мертвые петли» и виражи, о нем говорят: высота! Когда там же, с ним рядом, сурово гудя двумя моторами, идет по курсу бомбардировщик, и о нем говорят: высота. И это закономерно. Ведь оттуда крохотными кажутся узкие полоски дорог, домики и овраги, и тем более люди. Только большие ориентиры вроде озер и лесов, городов, растянувшихся на огромной площади, и железнодорожных станций с разбегающимися во все стороны путями, привлекают внимание летчиков.
О полете зеленых, горбатых с виду ИЛов не скажешь – высота! Они всего-навсего воздушная пехота.
Они мчатся над самой землей, в основном над передним краем противника и его близкими тылами, ищут цели и бью г почти в упор. Сквозь дым и огонь зенитных батарей летчик на ИЛе видит каждое деревцо, каждую окопавшуюся пушку, каждую отдельную машину на шоссе.
Он даже замечает, как с этой отдельной машины выпрыгивают на шоссе солдаты в зеленых шинелях и рассыпаются в цепь, чтобы обстрелять его. И тогда, если есть у него время и свобода в выборе целей, может он развернуться и огнем своих пулеметов наказать фашистов за дерзость. А уж когда возвращается ИЛ домой, миновав линию фронта, то каждое уцелевшее от минометного огня деревцо, каждая рощица вызывают в душе чувство радости и ликования, потому что всем своим существом ощущает пилот, что остались уже позади минуты смертельной опасности и дорога его лежит к аэродрому, к друзьям. Его взгляд в это мгновение не упустит ничего – и пехотинца, снявшего с головы пилотку и подбрасывающего ос вверх, приветствуя таким образом могучее племя летчиков-штурмовиков. Пилот ответит бойцу переднего края ласковым покачиванием машины с крыла на крыло.
Нет, это, пожалуй, даже хорошо, что высота не лишает летчика с ИЛ-2 постоянной связи с землей, прочного единства земли и воздуха.
Демин вслед за машиной Чичико Белашвили чуть повернул самолет влево, меняя линию маршрута, и окликнул по СПУ воздушного стрелка:
– Задняя сфера?
– Идеально чиста. Ни одного самолета, ни нашего, ни геринговского.
– На всякий случай посматривай.
. – Есть, товарищ командир.
– А как Зара?
– Смотрит на меня квадратными от счастья глазами и улыбается.
– Значит, полный порядок. Передай ей привет. – И Демин рассмеялся.
Тридцать шесть штурмовиков в кильватерной колонне – это сила. Огромная сила! Это тридцать шесть смертей для врага, в какую бы броню он ни был одет. Лететь в такой колонне сущее удовольствие, потому что ты хорошо знаешь: к ней не так-то легко подступиться вражеским истребителям. Это совсем не то, что заходить над полем боя на цель в составе шестерки или тем более четверки. Там ты со всех сторон открыт для огня и чувствуешь себя голым на глазах у толпы. Из каждой балочки тянется к тебе пулеметная трасса, с высоток посылают в небо свинцовые гостинцы зенитные установки среднего и крупного калибра. И только твердая рука, заставляющая постоянно маневрировать самолет, спасает экипаж.
А если колонна в тридцать шесть моторов появится над полем боя, достаточно двум четверкам на бреющем проштурмовать зенитные точки, и небо будет свободным для атаки. Весело вести самолет в такой грозной колонне!
Демин слушал бодрую песню мотора и вел самолет по прямой настолько точно, что ручкой почти не приходилось делать движений. В голове у него рождались не совсем гладкие, но звучные, как ему думалось, стихи. Казалось, не он их придумывает, а кто-то другой быстро и настойчиво вколачивает в сознание, как гвозди в податливую стену. И он уже напевал про себя:
«Знал бы этот хвастунишка Пчелинцев, какие иногда вирши его командир экипажа выдает, – с гордостью подумал о себе Демин, следя за интервалами, – а то полагает небось, что я сухарь, поборник уставов. А, да черт с ним! А в его отношения с Заремой надо вмешаться.
Пусть пореже строит ей глазки. Не нужна мне такая любовь в экипаже. Только как это пресечь?» И Демин вздохнул, подумав, что здесь он совершенно бессилен.
Мотор его «тринадцатой» гудел ровно и ободряюще.
На высоте тысяча двести метров шел на запад, к линии фронта, боевой авиационный полк. Тридцать шесть горбатых зеленых ИЛов. Тридцать шесть летчиков.
Тридцать шесть воздушных стрелков.
И одна девушка.
«Милый ты мой воздушный заяц!» – думал о ней Демин.
- Предыдущая
- 22/103
- Следующая
