Жили два друга - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/103
• Следующая

Железным прутиком быстро и ловко выкатывала из потухшего костра одну за другой обугленные горячие картошки, прищелкивая языком, восклицала:

– Уй, какой будет сейчас пир! Уй, какая вкуснотища! – И опечаленно добавила: – Как жаль, что Лени нет. С обеда не приходил.

– Это вы о ком? – сухо уточнил Демин. – О сержанте Пчелинцеве?

– А у нас другого Лени нет, товарищ командир, – вздохнула Магомедова, далекая от мысли, что этот вздох ножом по сердцу пришелся Николаю Демину.

– Пчелинцеву я на КП разрешил задержаться, – вяло пояснил лейтенант. – Скоро вернется.

И в эту минуту донесся из темноты беззаботный голос воздушного стрелка:

– Кто там вспомнил мою фамилию? Вы, Зарочка? – И он пропел:

– Вот видите, – проворчал Демин, – я его только на час отпустил, а он через два возвращается. Ох уж эти мне сержанты!

– Почему сержанты? – удивилась Магомедова.

– Потому что с него причитается.

– Да, это действительно так, – весело подтвердил Пчелинцев. – Извините, товарищ командир, но я задержался не по своей воле. Меня подполковник Заворыгин задержал. Дал указание, как дальше готовить воздушных стрелков, не выполнивших сегодня задание, и преподнес два подарка. Один – новенькие сержантские погоны, а второй – вот это, – и широким жестом фокусника Пчелинцев вытащил из кармана бутылку с яркой, нарядной этикеткой. – Мускат «Красный камень!» Это ведь что-нибудь да значит, товарищи. Между прочим, подполковник приказал угостить всех членов экипажа.

– Леонид! Это же яичко к Христову дню, – пробасил Заморин.

– Мускат и картошка в мундире. Королевская закуска! – воскликнул Демин. – Это же действительно пир, как здесь метко заметила Зарема.

– До войны такое вино хорошими шоколадными конфетами закусывали, – задумчиво заметила девушка.

Пчелинцев картинно опустился перед ней на одно колено.

– Сударыня, после войны гарантирую вам самый дорогой шоколадный набор.

Такое обращение к Заре покоробило Демина, и он сказал:

– Терпеть не могу этого слова.

– Что вы говорите? – подзадоривающе рассмеялся воздушный стрелок. – А вам не кажется, что после войны когда-нибудь найдется важный профессор-филолог в роговых очках, который предложит нам обращаться друг к другу со словами «сударь» и «сударыня». И мотивировочку точную под это подведет. Скажет, дескать, слово «товарищ» устарело.

– Устарело! – вспылил Демин. Да я бы за такое…

– По рукам, командир, – снова засмеялся Пчелинцев, – потому что я бы за такое предложение тоже бы по шее дал.

У хозяйственного Заморина нашелся граненый стаканчик, спрятанный в ящике с инструментом. От него слегка попахивало бензином и маслом, но это никого не смутило.

– Ровно сто граммов, – прогудел Василий Пахомович. – Как раз бутылочка на пятерых. Разделить сумею точно, не беспокойтесь.

– И гимнастерочки для этого не придется на самогон выменивать? – уколол его лейтенант.

– Товарищ командир, – взмолился Заморин, – ну зачем вы на больную мозоль? Ведь что было, то быльем поросло.

– Да я так, – улыбнулся Демин, – полюбовно. Не принимайте близко к сердцу, Василий Пахомович.

Они раскупорили бутылку, и стаканчик пошел по кругу. Каплю вина по заведенному обычаю Демин уронил на новые сержантские погоны.

– Чтобы лучше носились.

– Спасибо, командир, – поблагодарил Пчелинцев, и в голосе послышалась теплинка.

«Кажется, он начинает мне чем-то нравиться, – подумал Демин, но тотчас себя осек: – Уж не тем ли, что кокетничает на твоих глазах с Магомедовой?»

– Картошка-то какая! – воскликнула в эту минуту Зарема. – Товарищ командир, берите. Это я специально для вас очистила. Какое чудо!

– Спасибо, Зарема, – откликнулся дрогнувшим голосом лейтенант. – А другую не надо чистить. Я в мундире люблю…

– Соленого огурчика не хватает, – крякнул Заморип.

Гасли, подергиваясь пеплом, последние огоньки в костре.

– Я пойду к инженеру, – сказал Заморин, – надо сдать заявку на кислород.

– И я с тобой, Пахомыч, – блеснул белыми зубами Рамазанов. – Где всадник, там и конь. Где механик, там и моторист.

– Смотрите, какие афоризмы отпускает наш Рамазанов! – с деланным удивлением усмехнулся Пчелинцев. – Так и я с вами в село. До отбоя успею с кем-либо партию в шахматы сгонять.

– А у костра кто побудет? – остановил их Демин.

– Я останусь, – предложила о чем-то задумавшаяся оружейница. – Отпустите их, командир.

И случилось так, что они остались вдвоем. Он и Магомедова. Было тихо. Аэродром погружался в дрему.

Смолкли голоса на стоянках, только черные тени бесшумно выхаживавших часовых виднелись в сумерках. Но вот догорела последняя зарница, и темень поглотила часовых. Звездная россыпь и бледный немощный серп месяца повисли над землей. Было так тихо, что даже не верилось, что где-то, не столь далеко, бушует война, рушатся снаряды на блиндажи и окопы, напрягают зрение бойцы боевого охранения, санитары выносят раненых, а пилоты ночных бомбардировщиков, ускользая от прожекторов и зениток, ведут свои корабли в дальние тылы противника. Было тихо, и ему вдруг показалось, что во всем мире существуют сейчас только этот догорающий костер и они с Зарой. Примолкшая и загадочная, сидела в двух шагах от него девушка, сосредоточенно разбивала железным прутиком последние огоньки, чтобы они скорее погасли.

– Костер как жизнь, – тихо выговорила Зара, – ярко загорается, ярко горит, а затухает печально.

Демин промолчал. Он думал о своем, и мысли ворочались в его голове, как скрипучие жернова. Почему она теперь для него загадочная? Ведь сколько недель и месяцев командовал он этой девчонкой, самой младшей по званию в экипаже! Он даже на нее покрикивал: «Магомедова, запасные ленты набить!», «Магомедова, почему опоздали в строй?» И она всегда повиновалась. Маленькая ладонь застывала у пилотки, и девушка отвечала:

«Есть». А теперь? Он увидел ее иной, и это уже была не скромненькая оружейннца в запятнанной маслом юбке и гимнастерке, блеклой от солнца. Это уже была совсем другая, гордая и сильная женщина, на которую так трудно было поднять глаза. Сейчас гибкая ее фигурка силуэтом просматривается в отсветах костра. Редкие всполохи догорающих углей режут тьму, ярким светом обливают Магомедову, и лейтенант видит плотно сжатые коленки, обнаженные короткой юбкой, задумчиво сведенные, будто углем нарисованные брови и все ее нежно-розовое лицо. Кто из поэтов сказал: «Остановись мгновенье, ты прекрасно»? Нет, он сейчас не может вспомнить кто.

• Предыдущая
• 18/103
• Следующая