Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 7
- Предыдущая
- 7/59
- Следующая
Андрей Ильич уставился на сетку.
– Я к Модесту Петровичу заходил, – пояснил Александр стыдливо и сунул яйца Боголюбову под нос, как некое доказательство того, что он на самом деле заходил к Модесту Петровичу. – Он курочек держит. Ну, коз несколько, поросят, конечно, корову. Завтракать-то вам нечем!
– Проходите, – велел Андрей Ильич. Холодно было стоять на крыльце в одних трусах, и собака, рвавшаяся с цепи, лаяла так, что звенело в ушах.
Он не выспался, злился на весь мир, и голова болела.
– А вы решетки сняли, да? – из кухни громко спрашивал Иванушкин, пока Андрей Ильич одевался. – Это правильно на самом деле! У нас тут криминогенная обстановка, считай, на нуле, а решетки эти только глаз утомляют. Старый директор очень за безопасность волновался. В музее новейшую сигнализацию поставил, да вы сами все увидите!.. В дом тоже хотел провести, насилу Анна Львовна отговорила! Он старенький был, то и дело забывал переключать! У нас в месяц по три, по четыре ложных вызова было, охрана замучилась к нам ездить! А представляете, если бы он еще здесь поставил!..
– Вчера здесь возникла сплошная криминогенная обстановка, – сообщил Андрей Ильич с порога. – Шину мне разрезали.
– Как?!
– Ножом, как!.. Вон он, нож, можете посмотреть. А когда я вернулся с банкета, в доме кто-то был. Это он решетки снял, а вовсе не я. Они ему, наверное, тоже глаз утомляли.
Александр Иванушкин моргнул. Посмотрел на бутылку молока, которую держал в руке, и аккуратно поставил на стол.
– В каком смысле – кто-то был в доме, Андрей Ильич?
– Я застал здесь человека. Он выскочил в окно и убежал через сад. Я его спугнул. Дом долго пустовал? До моего приезда?
– Да он вовсе не пустовал, – молвил Александр Иванушкин растерянно. – Старый директор умер, две недели прошло, может, три, когда стало известно о… вашем назначении и скором прибытии. Меня попросили тут все разобрать и к вашему приезду приготовить. Анна Львовна попросила. Ну, я тут жил какое-то время. Мы вещи вывезли, книги, посуду. Зачем вам чужая посуда?
– У меня и своей-то нет, – поддакнул Андрей Ильич. – А чей это дом?
– В каком смысле?
– Что вы заладили – в каком смысле, в каком смысле!.. Кому принадлежит дом?
– Директорский дом музею принадлежит, так сказать, собственность учреждения, тут всегда директора квартировали.
– И вы здесь жили, разбирали посуду, и никто к вам не забирался?
– Нет, конечно! У нас криминогенная обстановка отсутствует… – тут Александр осекся.
– А ценности? – спросил Боголюбов, подумав. – Старый директор ничего из музея домой не брал?
– У нас в музее не воруют, Андрей Ильич!
– Ах ты, господи!
– Я не знаю, может, он что-то и приносил, бумаги, например! Никакие воры не станут красть бумаги! – Иванушкин покраснел пятнами. – И вообще! Может, вам показалось? Лишнего выпили?
– Поаккуратней, – попросил Андрей Ильич. – Мне ничего просто так не кажется, и выпил я вчера всего ничего.
– Вон молоко, а это творог. Если хотите, могу яичницу…
– Хочу, – сказал Боголюбов и вышел на крыльцо.
Загремела и проволоклась цепь, из-под крыльца выскочила собака и захрипела ему в лицо. Он посмотрел на нее. Она была черная, очень грязная, довольно большая. Одного глаза нет, оскаленная морда в потеках и струпьях.
– Как ее зовут? – крикнул Андрей Ильич в дом, стараясь перекричать истошный лай.
– Кого?! – в проеме показался Александр, вытирая руки полотенцем, повязанным, как фартук.
Боголюбов ногой показал на собаку.
– Как же ее?.. Забыл!.. Мотя, что ли!..
– Чья она?
– Покойного директора! Давайте дверь закроем, Андрей Ильич! А то она не уймется!.. Фу, проклятая! Замолчи!..
Боголюбов махнул рукой, сошел с крыльца и по широкой дуге, под яблонями, пошел за дом, обходя собаку.
– Вы куда?! А?! У меня там яичница сейчас сгорит!..
Под водосточной трубой с жестяным раструбом стояла кадушка, до половины наполненная водой. Боголюбов заглянул в кадушку. В темной воде плавали коричневые прошлогодние листья, березовые сережки и отражалось небо, голубое, весеннее.
– Ау! – сказал Боголюбов в кадушку, как в колодец. Вода сморщилась и задрожала, стены отозвались сырым и глухим звуком.
Сад был довольно большой, просторный, в глубине покосившаяся беседка – как же без нее! – увитая голыми плетьми дикого винограда. Казалось, держится беседка только потому, что виноградные плети не дают ей упасть. В отдалении у забора ровные длинные грядки, заботливо накрытые серым полиэтиленом, – интересно, кто это тут огородничает?
Андрей подошел под окно и посмотрел. Решетка была не то что выбита, а как бы выставлена – впрочем, наличники, к которым она прикручивалась, оказались совсем трухлявыми, он поковырял пальцем. Должно быть, вывалилась от одного удара, даже не слишком сильного. Она громыхнула по каменной отмостке – ночью Андрей Ильич как раз и услышал, как она загрохотала, – и упала на мягкую землю.
Боголюбов присел и стал изучать следы.
– Что там? А?.. Нашли что-нибудь?
Саша Иванушкин висел над ним, высунувшись из окна почти по пояс. Вид у него был возбужденный, веснушчатые щеки покраснели от наклонного положения.
Боголюбов поднял с земли решетку, прислонил к стене и огляделся. Неопределенные, расплывчатые следы уходили под яблони в дальний конец сада.
– А там что? За забором?
– Ничего, – сообщила голова Иванушкина. – То есть как ничего!.. Там прудик и баня. Ручей когда-то давно запрудили и на берегу баню построили. Дань традиции, так сказать. Куда русский человек без бани, сами понимаете…
– Значит, соседей с той стороны нет?
– Нет, там пруд и баня!.. Идите, Андрей Ильич, яичница готова.
Боголюбов пробормотал: «Сейчас» – и пошел к забору, пригибаясь под низкими корявыми ветками.
…Ну да. Вот здесь загадочный вор, забравшийся в дом и ничего так и не взявший, – ну, на первый взгляд! – перепрыгнул штакетник. Боголюбов примерился и тоже попробовал перепрыгнуть. С одного раза, пожалуй, затруднительно, так не перемахнешь, перелезать нужно.
Андрей Ильич перелез на ту сторону. Здесь было очень сыро, под ногами хлюпало. Бережок спускался к круглому прудику, вокруг которого в беспорядке толпились голые ивы и кое-где торчала изломанная ржавая осока. По периметру стояли черные бани, три или четыре, от каждой в прудик выдавались мостки. Неопределенные следы, по которым Андрей Ильич шел наподобие сыщика из кино, резко сворачивали вправо и пропадали в прошлогодней жухлой траве.
– Жил-был у бабушки серенький козлик, – пропел Андрей Ильич на мотив «Сердце красавицы склонно к измене» из «Риголетто», – жил-был у бабушки серый козел!
Он перелез забор, проворно подбежал к дому, подпрыгнул, уцепился за подоконник и стал подтягиваться. Ноги болтались, перевешивали, лезть было неудобно. Собака припадочно забрехала с той стороны дома.
Боголюбов кое-как перевалился через подоконник, уселся, свесил ноги и стал стаскивать башмаки. На каждом было примерно по пуду черной жирной земли.
– Андрей Ильич! – удивился возникший на пороге Саша Иванушкин. – А что это вы… в окно?
– Залезть довольно трудно, – сообщил Боголюбов. – Высоковато.
Держа снятые ботинки в отставленной руке, он обошел Сашу, вышел в коридор и с грохотом вышвырнул на крыльцо ботинки.
– Собака услышала, хотя я не шумел. Окно было открыто!.. Я просто влез, решетку не снимал и шурупы не вывинчивал. Она все равно услышала.
– Ну, услышала, – согласился Саша. – Это же собака!..
– А ночью она, выходит, ничего не слышала. Приступ глухоты ее поразил!.. Когда я пришел из трактира «Монпансье», она спала под крыльцом и выскочила, только когда я стал подниматься.
– И… что это значит?
– Это значит, милый Александр, что в моем доме был человек, которого Мотя прекрасно знает! И ей в голову не пришло на него бросаться.
– А ведь правда! – согласился Саша и радостно улыбнулся, как будто Андрей Ильич сказал ему нечто очень приятное. – Если она не лаяла, значит, был кто-то свой!..
- Предыдущая
- 7/59
- Следующая
