Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович - Страница 29

Тут начальственные лица, недовольные, что трибу­ны московских залов полупусты, принялись искать причины, самые разные. И договорились до того, что виноваты журналисты, недостаточно заманчиво изоб­ражающие хоккей, который, по их разумению, красо­чен сам по себе, да и дает возможность полюбоваться на избранных мастеров. Беспомощные, наивные пре­тензии. Борьба — воздух спорта, без нее он задыхается. Ею, борьбой, он вызван к жизни, взращен, она придает ему смысл и одаряет всеобщим вниманием. Отвлечен­ные спортивные композиции всерьез и надолго занять нас не в состоянии. И если есть у спорта что-то при­ближающее его к искусству, то это сюжеты нерассудимой, непредсказуемой борьбы, в которой различи­мы не столько приемы, сколько люди.

Вернусь к тем тройкам, которые запали в душу, о которых мне приходилось размышлять, чтобы пи­сать. Тройки были разными. И по тактическому рисун­ку, и по человеческому самовыражению. Армейская была проницательна и мудра, спартаковская — поры­виста и интуитивна. Такими же я видел этих людей и в часы не хоккейные. Александр Альметов, Констан­тин Локтев, Вениамин Александров — сдержанные, владеющие собой, рассудительные, наблюдательные, молчаливые. Борис и Евгений Майоровы, Вячеслав Старшинов — легковозбудимые, резкие, вечно чем-то обеспокоенные, спорящие, доказывающие, обидчивые.

Не возьмусь взвешивать, какая из троек перетянула бы. Напрасное, неблагодарное да и некорректное побу­ждение. Условимся — в хоккейном выражении они бы­ли равны. Но как же они отличались своей судьбой! Тройка Альметова имела за спиной прекрасно слажен­ную армейскую команду, привыкшую побеждать. Эта тройка не была картой, на которую ставилось все, она увенчивала свой ЦСКА, придавала ему блеск. Тройка Старшинова замахнулась на невероятное. Для нас, зрителей, невероятное, а они трое, наверное, только бы и сказали: «А как же иначе, для чего живем?»

Познакомился я со спартаковцами в 1961 году на чемпионате мира в Швейцарии, где впервые оказался хоккейным спецкором «Советского спорта». Тройку Старшинова тогда впервые ввели в сборную. Возмож­но, меня как новичка привлекли хоккеисты-новички. Советская команда на том чемпионате заняла третье место, что, конечно, явилось жестокой неудачей. И тут я застаю спартаковскую неразлучную троицу в автобу­се на задних сиденьях хохочущей. Они разглядывали свои бронзовые медали и веселились, что в тот груст­ный день выглядело более чем странно. Мне было заявлено без тени смущения: «А мы и таких не виды­вали, первые в жизни!».

Со своих мальчишеских лет они не были избалова­ны, их «Спартак» застрял во второразрядных. И по мере того, как эти трое подрастали и мужали, начала карабкаться в гору и их команда. С обязанности хоро­шо играть, на которой для большинства мастеров все и замыкается, их роль только начиналась. Эти колю­чие, заносчивые сокольнические парни, с детства и на всю жизнь поверившие в «Спартак», как в бога, пота­щили его за собой.

Нелегкий крест им достался. На льду это выгляде­ло так: и в меньшинстве, и в большинстве — майоровская тройка, все решающие голы — ее, если надо спа­сать матч—опять она, почти без передышки. Они были двужильные, эти парни, без доспехов, никакие не ледовые рыцари, а трюкачи, искусники, конечно наде­ленные неугасимой спортивной гордыней. Знаю, пола­галось бы упомянуть и других, кому обязан «Спартак» взлетом. И все-таки красно-белый флажок несла эта тройка. Он то опускался, то вздымался, но ни разу его не видели приспущенным. Сначала благодаря им «Спартак» стал «командой одной тройки». Мало-помалу креп, появлялись молодые игроки, привлеченные дерзостью вожаков.

В 1962 году «Спартак» прорвался в чемпионы. Все висело на волоске, Евгений Майоров в самом конце самого важного матча с ЦСКА забросил самую важ­ную шайбу. И несколько лет «Спартак» безбоязненно, как равный противостоял могучему ЦСКА, не давая угаснуть огоньку конкуренции. В 1967 году, имея на тренерском мостике Всеволода Боброва, снова выиг­рал чемпионат. Думаю, что то были лучшие, благо­получные годы нашего хоккея. Подтверждается это просто: с 1963 по 1971 год советская сборная девять раз подряд становилась чемпионом мира, легко, без натуги, не зная кризисов и сомнений. Она представ­ляла хоккей, в котором горел дух борьбы.

Старшиновско-майоровская тройка постоянно иг­рала на нервном, эмоциональном пределе, ей не на кого было надеяться, кроме как на саму себя. И ничего удивительного, что все трое обостренно воспринимали каждую малость в игре, в действиях партнеров и про­тивников, в судействе, горячо реагировали на любую неправильность. Тогда даже был изобретен не слиш­ком честный тактический вариант — «завести Майоро­вых». Но и это вытерпели три мастера необычайной судьбы, наделенные тончайшим по чести и по совести восприятием хоккейных коллизий. Мне кажется, что то восприятие много лет спустя помогло Евгению Майо­рову стать телекомментатором, который не позволяет себе, да и просто не способен отклониться хоть на йоту от справедливости.

Об этом вспоминаешь и с удовольствием и с печа­лью. Нынче в хоккее воцарился дух покорности судьбе, нет тренеров, которые бы «восстали» и на радость зрителям, заждавшимся острых переживаний, поспо­рили бы с ЦСКА, бессменным чемпионом. А сборная тем временем изведала и кризисы и сомнения.

Единственное в своем роде свершение удалось спа­ртаковской тройке во славу хоккея!

Есть еще человек, чья роль исключительна: Анато­лий Владимирович Тарасов. Полковник, много-много лет тренер самодержавного клуба ЦСКА. Теоретик, автор целой полки книг, кандидат педагогических на­ук. Журналист, выступающий в печати не только ос­новательно, но и с самолюбивым желанием выглядеть литературно самобытным.

Давным-давно сошлись мы с ним у стола для пинг-понга в подвале редакции «Советского спорта» на Ленинградском шоссе. Несколько пробных ударов, и мне ясно, что я «техничнее» и должен выиграть. Как и предполагал, партия за мной.

— Еще! — отрывисто, тоном приказа произнес Та­расов.

По праву победителя я снисходительно пожал плечами.

Дальше началось непонятное. Я не стал менее «тех­ничным». Но вдруг почувствовал, что делаю все не так, как надо, а словно бы по заказу Тарасова. Какое- то наваждение, дурной сон. Тарасов не брал ни единой паузы, сыпал удар за ударом, промахиваясь, не воск­лицал с досадой, а торопил, чтобы я быстрее подавал. И от темпа, отнюдь не любительского, от угрюмого молчания, несвойственного подобным «матчам», от нацеленного на меня с другого конца стола упрямого лба противника, от нежданно возникшей драматич­ности я понял, что помимо желания оказался участни­ком какого-то чрезвычайного события. Я не был к это­му готов и, делая ошибку за ошибкой, проиграл.

Он припечатал ракетку к столу и с дерзким, ехид­ным смешком, отчетливо, чуть ли не по складам, выговорил: «Так-то! А вы, небось, решили, что играете лучше...»

Тарасов — это великий темперамент. И вдохновен­ный, и перебарщивающий, и ведущий к постижению, и упорствующий в заблуждениях. В чем угодно — он неизменно темпераментен, открыто, не замаскирован­но, не сглаженно. Он смолоду учился на футбольного тренера, да и ревниво неравнодушен к футболу.

Меня нисколько не удивило, когда он в 1975 году вдруг дерзнул стать тренером футбольной команды ЦСКА. Самонадеянность его была привлекательна от­вагой, риском.

Я внимательно следил за ним на протяжении того года. Поначалу важный, сановитый, с усмешкой криво загадочной, которая должна была убедить окружаю­щих, что ему, прославленному хоккейному воеводе, не составит труда водить в походы и футбольную рать, он неделя за неделей, месяц за месяцем выглядел все более растерянным, осунувшимся, фанаберию сдуло вместе с усмешкой. Не мог он, привыкший, что хоккей­ные коллеги внимают ему с трепетом, не чувствовать одиночества, изоляции. Для футбольных коллег он был чудак, пожилой и начинающий, они и к хоккею-то в своем большинстве относились снисходительно, как к игре маленькой и простенькой, ничего общего с гро­мадным и сложным футболом не имеющей, да еще раздражавшей своими легкими успехами, в которые дилетанты тыкали их носом. На послематчевых пресс- конференциях, в то время обязательных, Тарасова, чья команда чаще проигрывала, чем побеждала, слушали с иронией и, что бы он ни произнес, аудитория улыба­лась: «Говори, говори, это тебе не хоккей». ЦСКА как был до Тарасова тринадцатым в чемпионате, так и с ним остался на том же месте.