Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович - Страница 17

Наша компания, само собой, осталась спартаковс­кой. В сорок шестом и сорок седьмом «Спартак» был командой-воспоминанием, доигрывали В. Жмельков, К. Малинин, Г. Глазков, А. Соколов, В. Семенов, блиставшие в предвоенные сезоны, симпатия к ним перемежалась с сочувствием, иногда и с жалостью, всем им было за тридцать, чувствовалось, что они не то чтобы продолжают карьеру, а выручают свой клуб по необходимости, потому что нет никого лучше из тех, кто помоложе. Команда была разномастная, запу­щенная, казалось, никому до нее нет дела, сохранили ей место в высшей лиге за старые заслуги, и она держится на честном слове. Что-то было в ней от Барона из горьковского «На дне». Новым болельщи­кам, послевоенного призыва, наверное, трудно было поверить в чемпионское прошлое «Спартака». В сорок шестом он в чемпионате проиграл ЦДКА 2:5 и 1:3, московскому «Динамо» — 1:4 и 0:5, «Торпедо» —1:3 и 1:4, тбилисскому «Динамо» —1:3 и 0:1. Вся вер­хушка, в которой он состоял до войны на равных, а то и как более знатный, расправлялась с ним запросто и, может быть, с особым прилежанием, чтобы вел себя смирно, не высовывался, как пристало «бывшему».

Правда, в следующем, сорок седьмом году «Спар­так» в тех же восьми встречах выцарапал три ничьи и с крупным счетом проиграл только раз, «Торпедо» — 2:6. Для чуткого историка эти изменения имели бы значение, а для очевидцев утешиться тем, что твоя команда проигрывает «более прилично», чем раньше, едва ли возможно.

Но и в эти сезоны выпадали дни, когда мы чув­ствовали себя на стадионе «Динамо» хозяевами, дни — для нас, а не для цээсковцев и динамовцев, которые в ту пору ходили в героях. То были дни двух финалов Кубка, 20 октября 1946 года и 21 июля 1947-го. В первом случае «Спартак» играл против тбилисцев, во втором — против торпедовцев.

Те два финала не вписываются в логику футбола конца сороковых годов, стоят особняком. Разразились как гром среди ясного дня, одних оставили с вытяну­тыми лицами, других привели в восторг тем более буйный, что и надежд-то не было никаких.

Сейчас есть право сказать, что финалы нашего Кубка редко дают победителя, которого никто не ждал. Думаю, такими были «Зенит» — ЦДКА (1944), «Шахтер» — «Торпедо» (1961) и СКА (Ростов) — «Спа­ртак» (1981). Остальные финалы либо подтверждали притязания фаворита, либо давали перевес одной из примерно равных команд. Тем более необычны те, спартаковские, финалы, да еще два подряд.

Как же они выглядели с «востока»?

Итак, «Спартаку» удалось превзойти Голиафов. Сейчас, во всеоружии развившихся знаний, наверняка отыскали бы тактические уловки, сослались на тщате­льность предматчевой подготовки, отчаянную психо­логическую настроенность победителей и шапкозакидательские настроения у побежденных.

Должен заявить, что, хотя мне на протяжении репортерской практики приходилось постоянно составлять «заключения» о разных матчах, самое большое впечатление производили те из них, после которых оставалось развести руками и признаться самому себе, что удобных версий не видно, просто так вышло, вопреки и назло всем тем точным знаниям, которыми ты, обозреватель, нашпигован. Тогда настает черед самому интересному — догадкам о том, насколько матч зависел от человеческих проявлений, которые похитрее футбольной алгебры.

«Спартак» в те годы нес на себе отметины времени: не было Старостиных, его вожаков и попечителей, которые, можно верить, не допустили бы разорения; потрепала команду война; некоторые игроки ушли (Кочетков, Тучков, Морозов, Акимов, Демин) в другие московские клубы, покрепче, остались самые верные, с именами громкими, но уже не атланты. Удачно, конечно, что, сохраненные особым попечением, луч­шие мастера образовали сразу после войны две вели­колепные команды — ЦДКА и «Динамо», и настрадав­шиеся наши люди получили в подарок захватывающие представления. Но не забудем и того, как трудно жи­лось тогда киевскому и минскому «Динамо», сталинг­радскому «Трактору». И «Спартак» оказался среди тех, кому предстояло подниматься из руин.

Те два кубковых финала (полагаю, что финал 1944 года был таким же, но я его не видел), кроме клубных болельщицких чувств, пробуждали в зрителях чувства посложнее: в «Спартаке» видели пострадавшего, чуть ли не увечного, за него даже не болели, а страдали. Во всяком случае, тем жил «восток», уставившись с зами­ранием сердца на поле. Не знаю, передавалось ли это настроение футболистам «Спартака», но они вели игру точно так, как того хотели и ждали трибуны. Было ощущение, что мяч слушается нас, что он с нами в сговоре. Но не в таком сговоре, когда творятся чудеса и дико везет. Это было бы неправдоподобно, не того ждали. Испытание было мученическое.

В финале сорок шестого против тбилисского «Ди­намо» спартаковец Конов открыл счет. Тут же «Спар­так» одернут голами Гогоберидзе и Антадзе. Я уже упомянул, что в том сезоне тбилисцы дважды били «Спартак». Они в себе уверены, да и по всем игровым статьям лучше, никаких сомнений. Понимает это и не­ошибающийся «восток», он затих, замер. И своего мига дождался. Глазков, поставленный на место лево­го края, хотя всю жизнь играл справа, тот самый Глазков, который в 1939 году, в кубковой переигровке с тем же тбилисским «Динамо», забил три мяча, Глаз­ков, которому, как мы знали, уже тридцать четыре, и прыти никакой, сверхъестественным усилием убегает от защитников и точно бьет.

Весь второй тайм играется в одни спартаковские ворота. Тбилисцы, получив свободу на захваченном полуполе, комбинируют, не спеша ищут слабые места, для них еще один гол—дело времени и техники, «Спа­ртак» приперт к своим штангам. По всем разумным представлениям класс должен взять ему причитающе­еся. И не было бы в таком исходе ничего особенного, обычное дело. И опять «восток» затих и ждет. Чего ждет — сам не знает. Только и оставалось, что востор­гаться прыжками вратаря Леонтьева — бесстрашного, неимоверно упрямого, когда на него находило. И тут на него нашло. Да и товарищи стояли стеной: не до хорошей игры им было, лишь бы поспеть, изловчить­ся, отбить мяч подальше, перевести дух. Тяжко дыша­лось «Спартаку». Как и нам на трибунах.

Пришлось играть еще полчаса. Какие уж тут виды, когда и на второй тайм силенок еле хватило? Но что это: «Спартак» атакует? Авантюра? При последнем издыхании? Странное дело, особенно усердствуют те, кому за тридцать — Глазков, Дементьев, А. Соколов, Рязанцев. Их двинуло вперед понимание игры. Не мог пройти безнаказанным для тбилисцев целый тайм на­прасных атак, напрасного преимущества, должен заве­стись в их душах червячок сомнения, должны смешать­ся их стройные ряды хоть ненадолго. Тут самое время ошеломить неожиданностью. И надо же—удалось! Полузащитник Тимаков — он-то молод, в расцвете сил, ему еще предстоит поиграть в сильном «Спарта­ке» в паре с Нетто, стать чемпионом — прыгнул на летящий вдоль ворот мяч и «боднул» его, крутанув золотоволосой головой. Случилось это в «восточных» воротах к полному восторгу «востока» — он все пре­красно разглядел. Так явилась невероятная, немысли­мая победа.

В финале сорок седьмого тоже трудно было по­верить, что «Спартак» способен победить команду Пономарева: опять силы неравны. Да и не исчерпал ли год назад «Спартак» отпущенную свыше квоту счастья, не хватит ли с него? Здесь ведь Пономарь, который запросто забивает и ЦДКА и «Динамо», не то что «Спартаку». По трибуне ходили россказни, что автозавод заготовил колонну машин, на которых торпедовцы поедут с кубком домой, и никто не уди­вился: хозяйственная предусмотрительность.

В «Спартаке» тогда центральным защитником иг­рал Сеглин, более известный как хоккейный защитник. Был он под стать Пономареву: тоже невысокий, кря­жистый, тоже человек прямых, откровенных действий, тоже заводной и азартный. В футболе против ловкачей и хитрецов он не смотрелся: его стихией был хоккей, где он брал силой, напором, стеной вставая перед разбежавшимися форвардами.

В финале, оказавшись один на один с Пономарем, он по-хоккейному поставил своей целью не переиграть его, а заслонить ворота. Они были в том матче как две шахматные ладьи: белая — Пономарев — норовила шаховать короля красных, а красная ладья — Сег­лин — вставала на пути. Спартаковскому защитнику удалась игра в заслон, он неотлучно ходил перед По­номаревым, остальные играли без них. Идея не хитрая: Пономарева, пробивного и упорного, все так сторожи­ли, да только не всех хватало до конца. Умел он дождаться, когда сторожу надоест тупое преследова­ние,— ему и требовалось то одно мгновение, чтобы вырваться. Но тут, в финале, когда на счету каждая минута, Пономарев был заметно в нетерпении, нер­вничал, а от этого всегда хуже. Он словно бы забыл о матче и своей команде, лишь бы переиграть во что бы то ни стало «этого» привязавшегося Сеглина. Раз­мен был в пользу «Спартака»: торпедовцы остались без вожака, на которого привыкли оглядываться, а спартаковцы атаки вели полным составом.