Ошибки в путеводителе - Айзенберг Михаил - Страница 28

• Предыдущая
• 28/35
• Следующая

Люди как из пятидесятых годов. Высовываются из окон, свешиваются с балконов, курят и рассматривают прохожих. Рядом с нашим домом – столовка для бомжей.

На другой стороне реки – склады портвейна. Это его родина, как нетрудно догадаться. Мы попивали портвейн на нашей личной терраске в доме-муравейнике, где каждая квартира в своем уровне. С терраски вид на реку с шестью мостами, на церковь и старое здание с прозрачным световым фонарем наверху, в который, как в клетку, заходила полная луна. Летали летучие мыши и чайки, подсвеченные снизу.

Но и другие португальские города оставили в глазу свои картинки, свои памятные знаки.

Тавира: римский мост через мелкую, по щиколотку, реку, кишащую форелью. На форель никто не зарится, но человек в засученных брюках бьет мотыгой по камням, ищет раков, что ли.

Эвора: площадь с висящими (как бы парящими) цветными зонтиками.

Элваш: город почти на границе с Испанией, но из всех увиденных самый восточный, почти арабский. Весь белый с серым налетом и с желтой окантовкой проемов; восточная смесь форм, как бы рождающихся друг из друга: кубы, цилиндры, косые выходы лестниц, башенки дымоходов, навесы, голубятни, антенны. Мостовая как мозаика, сияющая белыми и черными фигурами. Здесь мы заглянули в неказистую часовню и внутри увидели купольный восьмигранник, сплошь в синих изразцах до верха, с тонкими колоннами в три яруса, расписанными растительным орнаментом. Потом был еще памятник внутри маленького храмика: печальный рыцарь на грустном коне в окружении миловидных тритонов. Город окружен стенами и выходит к огромному виадуку в четыре яруса; в его арках видны деревца и гористые синие дали, как на картинах Возрождения.

Марван: здесь мы ночевали в «богатом» доме у самой крепости на вершине высоченной горы, а утром очутились внутри летящего просвеченного тумана. Когда он пролетел, стала видна вся долина и дальний горный массив. Туда мы и двинулись – мимо лежбищ круглоспинных валунов и эвкалиптовых рощ.

В Коимбре (вопреки поспешному стишку) лучший, вероятно, в Португалии храм-крепость двенадцатого века с романским интерьером в два яруса (а в средокрестии – в пять ярусов). Сквозь обходные галереи второго яруса не идет и не сквозит, а растекается свет, лишая пространство тяжести как понятия. Тонкий золоченый готический алтарь. На северном фасаде – «кружевной» белокаменный портал, сильно выветренный.

Томар: здесь мы тоже ночевали, ужинали на центральной улице, потом гуляли по ее черно-белому мощению. В соседнем кафе с дизайном от Филиппа Старка кучковались тинейджеры, рядом за чашкой кофе сидели местные пожилые. Взад-вперед носились дети, огибая маленькую фотосессию: красотка модель рекламирует коробку духов. На площади церковь и памятник основателю города (1162).

Алкобаса: прекрасный старый клостер монастыря, по карнизу химеры: рыбы, свиньи, полуженщины с сосцами-фигами. За клостером трапезная на восьми круглых столбах и кухня с гигантской вытяжкой.

Лиссабон уступает Порту в художественности, но превосходит по части музыкальных впечатлений. Когда мы гуляли днем по нашему – самому старому – району, казалось, что попали на съемки скрытой камерой неореалистического фильма про сороковые-пятидесятые. Маленькие ресторанчики, где сидят толстяки в майках и толстухи в халатах, чередуются с крохотными мастерскими по починке чуть ли не примусов. Белье на всех балконах, разумеется. А вечером все эти персонажи оказались в маленьком клубе фаду на нашей улице. И совершенно преобразились. Младший (предположительно) продавец мясного отдела оказался виртуозным гитаристом. За ним выходили один за другим вдохновенные исполнители: пожилой в клетчатой рубашке, со щеточкой усов; низенькая крашеная тетушка-очкарик; ястребиноликий жиголо; маленький смешной «парикмахер»; некто с большой челюстью, прогуливающий дога; смуглый картежник в черных очках. Все пели замечательно и, что называется, от всей души, но главным впечатлением было именно это преображение. Вот уж действительно народное искусство, совершенно живое, ни дряхлеть, ни умирать явно не собирается. В тесный зальчик постепенно набилась куча местной молодежи, слушали, затаив дыхание, а потом, говорят, и сами запели. Но это было часа в четыре ночи, мы к тому времени уже ушли.

Была у этой всеобщей музыкальности и обратная сторона: почти под нами располагался клуб-бар футбольных болельщиков, вполне мирных, но страшно горластых и больших любителей петь хором до середины ночи.

Тем не менее это, я думаю, лучшая улица в городе – самая праздничная. Ходят толпы прекрасной молодежи, из ресторанчиков несется фаду. Как человек курящий (на балконе), утверждаю: половина людей, проходящих внизу, это девушки туристского вида и с глубоким декольте. В конце улицы выход к полузакрытому дворику с очень хорошим (и дешевым) рестораном, где мы, нарушив собственное правило, сидели подряд два последних вечера. Я не слишком внимателен к еде и гастрономический оргазм чаще имитирую, чем испытываю, но и свиные ребрышки, и сибас, и дорада там были превосходны.

Не уступала улице и наша квартира в доме девятнадцатого века, с видом на реку Тежу: белая с высокими потолками и большим овальным столом в общей комнате. Каждый день приходил новый многопалубный корабль.

В Лиссабоне культ Фернандо Пессоа; всюду его изображения, есть и скульптурное: за бронзовым столиком у настоящего кафе (лиссабонский вариант венского). Пессоа легко спутать с Джойсом – то же лицо с усиками, тот же котелок.

Путеводитель (в который я почти не заглядывал) сообщает, что местные жители приветливы и тактичны. Мне еще показалось, что не по-южному сдержанны.

Только один эпизод в наш последний лиссабонский день напомнил, что не стоит слишком расслабляться. Мы приближались издали к группе молодых людей, что-то обсуждавших, как-то жестикулировавших. Ни лиц, ни слов было еще не разобрать, освещение дневное, улица центральная, но впервые за все эти дни колыхнулось вдруг, как язычок зажигалки, чувство опасности. Подошли ближе – да, это были наши, но явно не туристы, а новые местные. Все узкие и светлые, как бандитские ножики; прозрачные глазки стреляют по сторонам; южный выговор, воровской жаргон.

За эти восемнадцать дней я и сам превратился в ящерицу на беленой стене. Обратно пока не хочется.

В Калининграде я в третий раз. Два предыдущих посещения были недолгими, по полдня, и с большим временным разрывом: первое в 1965 году, второе, кажется, в 1982-м. От первого сохранились только самые общие впечатления: полуразрушенный город; рядом с руинами Кафедрального собора мраморная доска, извещающая золотыми советскими буквами, что здесь похоронен Иммануил Кант. «Какая нелегкая занесла его в Калининград? – подумал тогда образованный советский школьник. – Или это какой-то другой Иммануил Кант?»

От второго посещения запомнилась только маленькая обезьянка лапундер в городском зоопарке. Она, видимо, хворала. Более человеческого выражения смирения, боли, безысходности не припомню и у людей.

В этот раз меня встретил в аэропорту незнакомый человек с плакатиком и привез в маленькую, всего на восемь мест, гостиницу «Альбертина» в не самом центральном районе, застроенном новыми виллами. В гостинице ждали представители приглашающей стороны. Серьезность и некоторая официальность процедуры стали меня настораживать. Приглашение исходило из двух источников, причем информация не повторялась и в обоих случаях была крайне смутной. И только теперь, из вечернего разговора с радушными хозяевами, я начал понимать, на что я подписался и что на самом деле происходит.

А происходят, оказывается, «Дни литературы в Калининградской области» под патронатом правительства и министерства культуры этой самой области. Ни о правительстве, ни о министерстве в приглашениях не было ни слова. Ладно, номер хороший, постель широкая, доживем до завтра.

Назавтра было выступление в Центральной библиотеке, где меня встретил другой плакатик с надписью красивой вязью: «Стихи – это воздух, имеющий определенную форму». Длилось все больше двух часов, а когда закончилось, меня вдруг приобнял сзади невероятно гладкий старичок с голубыми глазами, слегка безумными: «Роднуля! Вот скажи, роднуля: Москва, конечно, может чему-то научить Калининград, но ведь и Калининград кое-чему может научить Москву, верно?» И вручил для иллюстрации какую-то бумажку. Я приготовился ее сразу выбросить, но все же заглянул – и зачитался. Это было перечисление областных литобъединений: Ладушкин «Откровение»; Гурьевск «Вдохновение»; Пионерск «Звонница»; Балтийск «Остров вдохновения»; Дом ветеранов «Мудрость»; Полесск «Высокая строфа» и так далее, всего двадцать один пункт. Позже я очень, очень почувствую присутствие этих организаций.

• Предыдущая
• 28/35
• Следующая