Ошибки в путеводителе - Айзенберг Михаил - Страница 19

• Предыдущая
• 19/35
• Следующая

В маленьких городках чувствуется, что Испания еще недавно была очень бедной страной. Отчасти такой и осталась. Но и здесь уютно и обитаемо: какая-то связная, налаженная жизнь. Люди всех возрастов имеют свое место.

Впечатления от Барселоны были, в сущности, последними, и они, я чувствую, сильно потеснили остальные. Потеснили, впрочем, только в пересказе, а перед глазами все стоит живо и ярко. Два места – особенно ярко, хотя в одном был туман, а в другом – мелкий дождь. Как выяснилось, яркости это не убавляет. Невероятная Самора, вытянутая в пределах старых городских стен, с длинной пешеходной улицей, вдоль которой стоят – одна за другой – двенадцать романских церквей, почти не переделанных. А кончается улица большой площадью с рядом дорических колонн, на которой кафедральный собор с диковинным, почему-то почти индийским куполом. И вот на все это дело у нас на глазах опустилась с неба большая стая аистов и расселась в старых гнездах на всех колокольнях и звонницах. Где-то одна-две птицы, а где-то и два десятка. Потом это повторилось в другом замечательном городе – Касересе.

А в монастыре Монтсеррат (под Барселоной) мы сами были как птицы. Монастырь спрятан среди страшно крутых, уступчатых гор, состоящих как бы из отдельных столбов. Вдали синеют Пиренеи. От станции поднялись по канатной дороге, потом на фуникулере до верхней точки и уже оттуда шли вверх еще час, забрались выше нижних туч, к подкладке средних – как горные орлы. Вокруг толпились огромные каменные пальцы или кувшины, напоминающие грубых идолов естественного происхождения. На самой верхней площадке нас ждал привязчивый белый кот с черной отметиной. Как он там оказался?

По одной из легенд, именно здесь спрятана чаша Грааля (см. «Индиана Джонс и чаша Грааля», а также ряд менее значительных средневековых текстов). А в монастыре находится первая статуя Мадонны Монтсерратской, Смуглой Девы из черного дерева, ее можно посмотреть. Сама статуя заключена в стеклянный цилиндр с вырезом для руки, лежащей на шаре. Стоит длинная очередь желающих поцеловать или потрогать руку Темноликой. Прелестные подобия этой статуи мы видели еще в двух местах, она очень популярна.

Хотя и уступает в популярности Сантьяго. В его – брата Иоанна, первого мученика среди христиан – честь названо очень много церквей и целый город (и еще сто тридцать городов вне Испании). Но только приехав в Москву, я вдруг сообразил: мы ведь и здесь живем в Сантьяго – в Яковоапостольском переулке, Сантьяго-де-Моску. Вероятно, поэтому я еще одной ногой там, в Испании (см. начало письма).

Петрозаводск – город с очень длинными домами. Иные тянутся на сотню метров. Проехали реку Кутижму, реку Сяпсу. Проехали деревни Бесовец, Виллагора. Приехали на Сямо-озеро, что на сто километров севернее Петрозаводска. Озеро очень большое, второе по величине в Карелии.

Удаляясь во времени, наше январское путешествие проявляет какие-то черты, нелепые до художественности. Впечатление потихоньку формирует свой гротескный и, видимо, истинный образ. При этом как бы окликает меня – вопросительно, растерянно и не вполне по-русски: кудама? кудама заехали?

Кудама – название карельской деревни, в которой мы провели около шести дней. Первые впечатления были великолепны. Дом, в котором нас поселили, похож не на избу, а на новую усадебку: большой, двухэтажный, за крепкой оградой с нарядными воротами. И внутри весь разряжен, набит побрякушками, бесконечными светильниками, всевозможной техникой – электрической, разумеется. Телевизор, магнитофон, видео, проигрыватель с набором пластинок, кофеварки всякие. Или я себя обманываю, или мне действительно с первого же взгляда почудился в этом великолепии какой-то наигрыш. Все не от мира сего. За оградой темная, провалившаяся в снег северная деревня, а тут чистой воды Финляндия. Хозяев пока нет, но милая Валентина (завклубом) подчищает что-то и без того негрязное. Симпатичный дворник Виталий метет дорожки. Непонятно.

Понятно стало в первый же вечер: вырубилось электричество. И тут же выяснилось, что запас свечей истощен до крайности, а фонариков – два. Один сдох немедленно, второй стал чахнуть прямо на глазах, но еще сутки как-то держался. Поэтому я не очень хорошо разглядел выражение лица завклубом, объясняющей нам, что воды тоже нет, потому что она – от насоса, а тот – от электричества. А нет воды – нет и сортира. Надо ходить на улицу. А что ж хозяин не едет? А хозяин заболел.

На третий день он все-таки приехал, привез шумную подстанцию (а почему ее раньше не было?), которой хватало на воду и одну общую лампочку. А к вечеру и свет починили. Правда, хватило этой починки ненадолго – на полдня. Так и пошло: сутки чинят, пять-шесть часов работает, и, конечно же, в дневное время. В третий раз все обесточилось, когда мы плотной группой сидели в бане, и кромешная тьма оставила нас наедине с кипятком.

Дикость в том, что это не какая-то экстренная ситуация, а самая обычная и привычная, не первый год. Так на что ж рассчитывают хозяева заведения? На вид они вполне вменяемы: энергичная, вежливая молодая парочка, местные капиталисты. Не возьму в толк. Линия старая, давно надо менять, и даже деньги выделили, только они куда-то делись (мы-то понимаем куда). Местные говорят об этом совершенно без злости – как о каком-то не очень приятном, но по-своему занятном недоразумении. Край родной долготерпенья. Странно, что у них последние подштанники еще не украли.

Местные вообще удивительные. Тихие такие люди, немного странные. К отсутствию электричества относятся с видимым безразличием, примерно как к смене дня и ночи. Кормят синичек. Доброжелательности особой не выказывают, но и враждебности тоже. Деревенские собаки полностью переняли у людей их нрав. Подходят, беззвучно обнюхивают и удаляются по своим делам.

Где-то на третий день это общее состояние (скорее анемичное, чем спокойное) стало передаваться и нам. Еще влияла погода. И раньше-то была оттепель, а теперь температура перевалили на плюс. Оседающий ноздреватый снег для лыж уже совсем не годился, но пешим прогулкам не препятствовал. Компания девушек ушла в деревню Лахты, что в шести километрах от нас, а я бродил в одиночестве. Когда идешь на лыжах, по сторонам особенно не смотришь, а тут пейзаж стал как будто приближаться, наступать на меня. По сторонам дороги плотно стояли нетолстые сосны со стволами странного кирпичного цвета. Странность состояла, пожалуй, в том, что это был единственный цвет в окружающей меня природе. Все остальное – градации черного и белого. То есть разные оттенки серого. Условно белым был снег, но на полянах он отражал серое небо и был темнее того, что налип на деревья огромными комьями, иногда похожими на шары.

А за ближними деревьями, как за оградой вольера, таилась, дышала, подступала и снова пряталась плотная сырая чернота, чащоба. Не знаю, как передать это ощущение. Само пространство было предметнее и как будто плотнее всего отдельного, твердого – деревьев, кустов, сугробов. Оно было единым и по-своему разумным. Кажется, я описываю Солярис.

Когда мы в последний день ехали на рафике в Петрозаводск, все два часа дороги я смотрел в окно на погружающуюся в ночь природу и думал, что дело того стоило. Мы приезжали в Карелию и в прошлом году, но тогда было слишком красиво: сверкал мельчайшими алмазами розовый – под низким солнцем – снег, над далекими берегами стояли радужные столбы. Ночью была полная луна, а свет от нее сиреневый и очень яркий. Но пространство почти не показывалось, погода была для него неподходящей. Не хватало слитности, однотонности. Зато сейчас я почувствовал его дыхание совсем близко от себя. Не назову это ощущение приятным, но, как выяснилось, мы не за тем ехали сюда, в Кудаму, на Сямо-озеро, в карельскую глушь.

Дочка взяла отпуск, и мы на восемь дней уехали в Адирондакские горы. Это самый север штата Нью-Йорк, ближе к Канаде. Такую Америку я еще не видел: бедную и «одноэтажную». Стоят трейлеры-времянки. Чем там люди занимаются, понять невозможно. Лес не рубят, щепки не летят. Просто живут. На какие средства?

• Предыдущая
• 19/35
• Следующая