Царьград. Трилогия - Посняков Андрей - Страница 30

– Господин, – иллюзия кратковременно нахлынувшего спокойствия и счастья была прервана появлением какого-то юного оборванца.

Лешка недовольно скосил глаза:

– Чего тебе, парень?

И честно предупредил:

– Денег не дам.

– А мне уже дали! Тот господин, что хочет с вами встретиться.

– Господин? – Старший тавуллярий передернул плечами. – Что еще за господин? Где он? Почему не зайдет сюда?

– Он сказал, что хочет переговорить с вами на улице. Такой важный молодой господин.

Гм… молодой… Епифан, что ли? Так Епифан мог с ним и дома поговорить. Неужто стряслось что-нибудь этакое?

Быстро допив вино, Алексей расплатился с трактирщиком и вышел на улицу вслед за мальчишкой. Тот повел его по неширокой улочке, огибающей монастырь со стороны моря, и, остановившись на огражденном парапетом холме, сказал:

– Здесь.

Лешка удивленно осмотрелся – не такой уж и большой холм был, определенно, пуст и безлюден. Оглянулся на гавроша – того уже и след простыл. Ну, завел…

– Господин Алексей? – негромко позвали – такое впечатление, откуда-то снизу.

А ведь, действительно, снизу!

Старший тавуллярий посмотрел за парапет и увидел сразу под собой высокого молодого парня с не отличавшимся особой приветливостью лицом и холодным взглядом.

– Я Евстафий, – видя Лешкино затруднение, напомнил он. – Ну, помните Косого Карпа?

Ах да! Вот оно что! Лешка, наконец, вспомнил – да и как мог забыть? – что поручил этому молодому лиходею какое-то мелкое дело. Так просто поручил, низачем. Какое вот только – сейчас и вовсе не вспомнишь, тут и более важные дела да заботы одолели.

– Вы не могли бы спуститься вниз? Тут, слева, за кустом – тропка.

О как! Даже на «вы». Ладно, спустимся, поглядим, вернее – послушаем. Лиходей-то вроде как оказался с зачатками совести. Обещал – сделал, так, что ли?

Вообще-то, старший тавуллярий давно уже отвык доверять подобной публике, а потому заранее приготовил и кинжал и нож – чтобы было удобнее выхватить. Прикинул – как на него могут удобнее напасть. Выходило, что – либо слева, либо – из-за кустов, сверху, после того, как спустится.

Спустился осторожно, готовый дать немедленный отпор. Нет, никто на него не напал! Странно. Может, и в самом деле – с совестью парень?

– Мы здесь одни, – словно подслушав его мысли, слегка поклонился Евстафий. – Не надо, чтоб нас видели вместе. К тому же – меня ищут.

– Не боитесь, что выдам? – Алексей тоже, неожиданно для себя, перешел на более уважительный тон.

Преступник лишь улыбнулся:

– Вы – человек слова. Я выполнил то, что обещал – вашу просьбу.

– Ах вот оно что! Ну давайте рассказывайте.

Евстафий бегло, но достаточно четко изложил все, что ему удалось выяснить относительно некоего Креонта – чернявого актера из труппы Мелезии, коего старший тавуллярий предложил ему во время приснопамятных событий так, навскидку.

Интересные оказались сведения, правда, не особенно-то и нужные – ну, разве что так, для общего развития. Оказывается, Креонт не чистый грек, а какая-то помесь – ну да тут полгорода таких, если не весь. К тому же хорошо говорит по-турецки, вероятно, жил на туретчине, на тех землях, что были давно уже захвачены турками. Вообще, многие привычки у него – оттуда.

– К примеру, серебряную аспру он называет на турецкий манер – акче, – пояснил Евстафий. – А еще очень любит цветы. Когда идет по улице – любуется! Ну, знаете, многие домовладельцы выставляют горшки с цветами на подоконниках, герань там, настурцию, розы…

– Знаю. – Алексей усмехнулся – было у него однажды мелкое, но запутанное дело по битью вот таких вот горшков. Так ведь тогда и не сыскал хулиганов – не дали, дела куда как более крутые пошли.

– Ну, вот, все, – закончив, слегка поклонился Евстафий. – Надеюсь, мы с вами в расчете?

– Вполне, – столь же светски кивнул старший тавуллярий.

За сим и раскланялись. Алексей, вернулся обратно в харчевню, а куда делся Евстафий – бог весть. Да не очень-то сильно это Лешку и интересовало, как, впрочем – и Креонт. Куда больше интересовал господин Эраст Никомедис!

Согласно предоставленной Епифаном информации, сей уважаемый господин был весьма озабочен своим здоровьем – каждую пятницу, а также по воскресеньям, молился в храме за здравие раба Божьего Эраста – себя, любимого. Так же видали неоднократно, как в дом затворника приходили бабки-ворожеи, а как-то раз – и некий вальяжный господин, в коем собиравший слухи Зевка с ходу опознал знаменитого лекаря Эропениуса.

Сего почтенного эскулапа он же, Зевка, и посетил с подачи своего бывшего куратора Алексея. Посетив, промурыжился у врача около часа, в подробностях рассказывая о своих мнимых болезнях, потом еще примерно столько же времени проболтал во дворе со слугами – в результате всего выяснилось, что господин Никомедис, оказывается, страдал ипохондрией в самой тяжелой форме, постоянно выискивая у себя все мыслимые и немыслимые болезни, вплоть до бубонной чумы!

Надо сказать, Эропениусу стоило немалых трудов развеять подобные страхи, впрочем, не до конца – было бы глупо лишать себя такого приработка, пусть даже не очень щедрого – Никомедис вовсе не напрасно слыл изрядным скупцом, – да зато постоянного.

Ну а дальше… Запустить слух о приезде известного лекаря из Никополя и под видом эскулапа проникнуть к затворнику в дом было лишь делом техники – уж в подобных делах Лешка давно набил руку. Плюс ко всему сейчас ему помогала молодая талантливая актриса – Мелезия, и старший тавуллярий чувствовал, что еще пара занятий – и он вполне свободно сможет играть главные роли в любых классических драмах. Кинозвезда, мать ити!

Для визита к Никомедису Лешка специально экипировался и подобрал реквизит – благо деньги после визита к нуворишу Агафону Карабису у него появились в избытке. По его заказу Зевка приобрел в Галатее отличную темно-фиолетовую мантию генуэзской работы, черный бархатный берет с длинным зеленым пером, узкие франкские штаны – шоссы – и узкие башмаки с длинными вытянутыми носами.

Повесив на шею ярко начищенную медную цепь, даже вблизи на первых порах вполне сходившую за золотую, старший тавуллярий счел сей маскарад исчерпывающим и, прикупив на Аротополионе несколько склянок с сомнительными и дурно пахнущими мазями, отправился в гости к Эрасту.

Мрачный дом управляющего дворцовых конюшен встретил его угрюмым молчанием. Пришлось изрядно-таки постараться, чтобы на долгий стук кулаками в ворота последовал хоть какой-то ответ. Классический и крайне нелюбезный.

– Кого там черт принес? – грубо осведомились из-за ограды.

– Не черт принес, а Бог послал! – поправил старший тавуллярий и, повысив голос, дополнил с полным осознанием собственной значимости и важности: – Знаменитый врач Александриус из Никополя соизволил посетить ваш дом, узнав о страждущем и жаждущем исцеления больном!

– А! Лекарь?! – несколько более вежливо отозвались за воротами. – Это не от вас вчера приносили грамоту?

– От меня! Я посылал к вам одного из своих слуг.

Загремели запоры, створка ворот с лязгом отворилась и угрюмый, до самых глаз заросший густой бородищей, слуга, одетый в какое-то рваное рубище, обнажил в неком подобии улыбки кривые желтые зубы:

– Прошу пожаловать, хозяин вас ждет.

Ну, еще бы, не ждет! Только что ведь пришел после заутрени, и на службу сегодня вряд ли поедет, по причине большого церковного праздника – Сретенья Господня.

Вслед за постоянно оглядывающимся слугой, «лекарь Александриус» поднялся по узкой полутемной лестнице и оказался в небольшой пыльной зале, уставленной самой разномастной мебелью, такое впечатление, подобранной где-то на свалке. Тут был какой-то полуразвалившийся шкаф или, скорее, комод, с двумя – вместо положенных пяти – ящиками, длинная унылая скамья, изъятая, должно быть, из какого-нибудь присутствия, рассохшийся от старости стол, покрытый серой мышастой тканью, деревянное кресло с почерневшей от времени резьбой, одну ножку которого заменял собою кирпич, и тележное колесо, судя по сальным коптящим свечкам, используемое вместо канделябра. В общем – полный набор Плюшкина.