Царьград. Трилогия - Посняков Андрей - Страница 26

– Да нет, двое – это только больших, юношей уже, а еще трое – мелких.

Старший тавуллярий хмыкнул и тут же поинтересовался, каким образом Агафон обучает старших детей – нанимает ли учителей, и каких?

Конечно же нувориш нанимал к детям учителей, уж как же без этого! Самых лучших, уж на это не жалел денег.

– И ритор у них есть, и грамматик, и богослов, – наскоро перечислил трактирщик. – Все имеются! Только говорят, недорослям-то учеба впрок не идет – как есть дубки молодые! Ужо. Приглашали их ко двору базилевса, так, говорят, все вельможи от их манер переплевалися.

– Переплевалися, говоришь? Так-так… А что, Агафоновы слуги сюда частенько заходят?

– Да заходят, – хозяин харчевни отозвался с некоторым оттенком гордости. – Как не заходить? Некоторые, так и по пять раз на неделе забегут – откуда, думаете, мы тут все новости знаем? От них! Вы, я вижу, не здешний?

– Из Мистры, – скромно потупил глаза Алексей. – Жду вот приятеля, Филофея, уже скоро должен бы вернуться с ученого диспута.

– С диспута? – Завсегдатаи харчевни уважительно покачали головами. – Так что же, приятель-то твой – ученый?

– Учитель хороших манер и этикета Филофей Мистрийский, вот он кто! – с гордостью выпалил Лешка. – Очень, очень знаменит в своем деле. Что, не слыхали?

– Да нет.

– Теперь знайте! Может, соизволит и сюда зайти. Или слугу пришлет.

– Вот бы нашему Агафону такого учителя! – присвистнул трактирщик. – Точнее сказать – его деткам.

Старший тавуллярий поспешно спрятал довольную ухмылку и, напустив на себя самый серьезный вид, должный приличествовать знакомому такого (ах, такого!) важного и знаменитого человека, как Филофей Мистрийский, заявил, что вряд ли его друг подпишется на такое дело – учить всяких там глупых недорослей. Оно ему надо?! Ну, разве что за оочень приличные деньги.

– Мы, видите ли, поиздержались в дороге.

– Вот, как зайдет кто из слуг, я про этого Филофея-то и скажу! Уж будьте покойны, Агафон не поскупится – деньжат у него хватает.

– Да я уж вижу – как у дурака фантиков. Сказать, что ли, Филофею, чтобы прислал слугу с рекомендательными письмами?

– О, это была бы большая честь для моего заведения! – напыщенно произнес трактирщик.

Алексей так и поступил. Не заходя домой, отыскал Зевку, да послал его купить дорогой бумаги – разной – и чернил, тоже разноцветных. Уже дома, дождавшись посланца с писчими принадлежностями, написал несколько рекомендательных писем, стараясь не сбиваться с изысканного стиля, которому, впрочем, упрямо не следовал, потому как все равно некому было бы оценить – ну уж не Агафону же!

Написав, немедленно отправил Зевку в харчевню близ церкви Иоанна Студита, строго-настрого наказал тщательно проследить – вручены ли будут письма, и, если будут вручены, то – кому и в какое время.

Зевка вернулся к ночи – усталый, но явно довольный тем, что в точности исполнил порученное. Вообще-то, он был неплохим парнем, только излишне трусливым, однако о том, что чуть было не подставил Лешку, переживал – а потому и старательно исполнял все поручения старшего тавуллярия, как говорится – не за страх, а за совесть!

Выпроводив Зевку – тот заночевал внизу, у бабки в трапезной, – Алексей пригласил к себе Мелезию и, кроме всего прочего, дотошно выспросил ее насчет того, как следует держать себя знатоку хороших манер. Получив консультацию, нежно девушку поцеловал да оставил на ночь. А утром, от всей души пожелав актрисе приятного и удачного дня, отправился во дворец нувориша.

Алексея приняли незамедлительно, едва только успел доложить, как видно сработали засланные заранее письма. Сам Агафон – здоровенный бородатый мужлан, изысканная одежда которого сидела на нем, словно на корове седло – поздоровавшись, пригласил его к себе в кабинет – огромных размеров зал, уставленный позолоченными статуями, старинными вазами, яшмовыми и нефритовыми столиками и прочим богатым хламом.

– Так ты… вы… значит, и есть – знаменитый Филофей из Мореи?

– Из Мистры, смею поправить, любезнейший господин! – Алексей изящно поклонился, нарочито небрежно захватив двумя пальцами краешек мантии – так, как вчера показала Мелезия. – Да, в тех краях я очень сильно знаменит! Можно даже сказать – каждая собака знает. Буквально не возможно пройти – даже страшно иногда делается!

Сам не замечая того, Лешка сбился на простонародный говор, впрочем, хозяину, похоже, было все равно.

– Так вы готовы учить моих ребят?

– Даже не знаю. – Старший тавуллярий вмиг напустил на себя самый задумчивый вид, а именно: этаким слабым – воздушным, как говорила Мелезия – жестом взял себя за бородку и устремил мечтательный взгляд куда-то мимо собеседника. Вот представил, как будто сразу за круглой Агафоновой рожей висела какая-нибудь интересная картина, скажем, Ван Гог. Нет, лучше Ренуар – «Купальщицы»! Такую картину Лешка когда-то давно видел в какой-то глянцевой книжке с репродукциями.

– Что? Что там такое? – перехватив взгляд гостя, Агафон быстро обернулся и посмотрел на стену. – Вроде и нет ничего. А что вы так туда смотрите? Мух увидели или, не дай бог, паука?

– Никого я там не увидел, – мягко улыбнулся Алексей. – Я смотрел сейчас в свою душу, озабоченную нашей беседою.

– А-а-а-а! Вот оно, значит, как – в душу.

И тем не менее нувориш снова покосился через плечо, а уж потом спросил:

– Так я не понял – как насчет моих парней?

Лешка чуть не расхохотался – настолько хозяин дома напоминал сейчас некоего анекдотически-карикатурного «братка» из анекдотов. Даже изъяснялся похоже!

– Я, наверное, мог бы, может быть, их учить… У меня как раз есть немного свободного времени…

– Так в чем же дело?!

– В деньгах, друг мой! – на миг вышел из образа гость. – В таких золотых, сверкающих на солнце, кружочках.

– Понял, – тут же кивнул Агафон. – Намекаете на цехины? Или флорины?

Алексей махнул рукой:

– А все одно – дукаты.

Во взгляде «братка» неожиданно промелькнуло уважение:

– Я вижу, вы в деньгах разбираетесь.

– Да уж, приходилось сталкиваться. Так что насчет оплаты труда?

– Сговоримся! – Агафон хохотнул и, грохнув кулаком по столу, позвал слугу.

Тот сразу же вбежал в зал, словно бы того и дожидался, положив на стол перед хозяином увесистый, приятно звякнувший мешочек.

– Здесь тридцать дукатов, – просто, как о чем-то само собой разумеющемся, пояснил хозяин дворца. – Ваша плата за первую неделю. Ежели мало – скажите.

– Разве денег бывает много?

Агафон снова захохотал:

– А вы мне даже чем-то понравились! Клянусь моими повозками! Но… – Нувориш посерьезнел. – За хорошую плату спрошу такую же работу. Парни у меня хорошие, но слишком уж веселые. Любят иногда пошутить! Вот, вчера чуть было учителя танцев не сожгли.

– Как это – чуть не сожгли? – удивился Лешка.

– Да так… Подожгли его мантию свечкой. Он было тушить, так ведь мои парни не дураки – предварительно мантию греческим огнем пропитали! Поди-ка, потуши! Он – пламя сбивать, а оно еще пуще! В пруд нырнул – а оно не гаснет! Прикинь, веселуха?! Пришлось оболтусов проучить – сегодня на полдня в церковь под конвоем отправлены – грехи замаливают. Со мной не забалуешь, так-то!

Где-то в коридоре или рядом – неожиданно зашумели, забегали. Потянуло гарью.

Старший тавуллярий лишь головой покачал – и не то еще случается! Вот они, помнится, классе в седьмом, изводили одну училку – уж больно громко та на них кричала, обзывала гадко. А кому понравится, когда обзывают? Не собаки же! Да и собакам-то тоже вряд ли уж очень приятны разные там крики да вопли. Чего только не делали! Зайдет несчастная жертва в класс, мел в руки возьмет – а он не пишет, доска свечечкой стеариновой натерта, да и мел в водице вымочен. Тряпки мокрые – на плафонах висят, на «камчатке» какой-нибудь гад рожи строит – веселуха! И-и-и-и кулаком по столу! А ножка подпилена – и стол на пол, и все вещи – журналы там всякие, тетрадки – посыпались, глядь – а на доске уже фотка из порножурнала висит – залюбуешься! Еще стул клеем намазывали. «Моментом». А вот поджечь – не поджигали, чего не было, того не было.