Последний бобр - Алексеев Виктор Сергеевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/24

Нет, конечно, и он не без недостатков. Как и местные жители. Вот уже много лет повторяет одну и ту же шутку. Жители, встречая друг друга на огороде, спрашивают: «Что, вкалываешь?» И, услышав в ответ: «Вкалываю!», шутят: «Ну и вкалывай». Потом смеются.

А что проделывает скворец? Увидит Шарика (это собака местного хозяина, довольно примитивная особа, вечно мочит меня пахучей жидкостью) и начинает лаять. Да, да, он умеет и лаять! Шарик крутит головой, не понимая, кто на него лает. Потом начинает лаять сам. и до тех пор, пока не охрипнет. Смешно? Нет. Уже порядком надоевшая шутка.

Часто ко мне прилетает приятельница, если так можно ее назвать. Вечно каркает, вечно недовольна и поливает всех грязью. А сама, между нами говоря, плутовка и воришка.

Чего только она не развешивает по моим веткам! Я, конечно, молчу. А вот правдолюбец-скворец как ни стыдит ее, как только ни дразнит, с вороны как с гуся вода.

Но ближе всех мне «непутевый». Так хозяйка дачи называет своего мужа. Когда он огород поливает, меня никогда не забудет. На работу идет, обязательно рукой погладит. Бывало, накричатся они с хозяйкой в доме, он ко мне. Обхватит руками и плачет о загубленном таланте. Так горько плачет, что и у меня смола слезинкой катится. А возьмет гармошку, упрется спиной в мой ствол и запоет. Далеко слышна песня эта. Потом замолкнет. Долго сидит тихо, пока хозяйка не выйдет и не позовет: «Не подох ли ты там, непутевый?»

Когда я была молода, ствол мой был тонок и высок, а хвоя нежна. Сейчас, правда, я немного располнела, но по-прежнему стройна. Не то что водонапорная башня напротив. На нее надели колпак, а она уже думает, что приобрела крону. Наивна, как все провинциалки. Я же себе истинную цену знаю. Недаром с высоты я вижу все: и сокола парящего, и мышь бегущую, и змея ползучего. Ведь я живу стоя!

Кисет — это небольшой вышитый мешочек, в котором хранят табак. Вот уже много лет висит он у Егора Егорыча над верстаком в сарае рядом с мисками, ковшами, ложками, мастерски выточенными из дерева. И я ни разу не видел, чтобы дед Егор пользовался им. Трубку свою он набивает табаком, который хранит в коробке из-под грузинского чая. А сегодня я вновь обратил внимание на кисет из-за Юрки.

Кот любит лежать на верхней полке прямо над рабочим столом, слушать разговоры хозяина и следить за его работой. Но Юрка категорически не выносит посторонних лиц. Как только я появился и поздоровался, кот тут же слетел с полки и, видимо, хвостом задел кисет. Кисет закачался.

— Осторожно, басурман, — выругался дед и придержал мешочек руками.

— Давно хотел спросить, — сказал я, — что это у вас, Егор Егорыч, в кисете?

— Земля, — отвечает он. — Наша подмосковная, а точнее, горкинская.

Удивился я. Зачем, думаю, прятать ее в кисет, если живешь на этой земле долгие годы и она всюду у тебя под ногами. Нагнись, возьми горсть этой земли, полюбуйся, если тебе так уж необходимо. Но дед Егор словно угадал мои мысли.

— Для некоторых это просто земля, — задумчиво говорит он, — а для меня родная. Родился здесь, тружусь и живу вот уже, слава богу, девятый десяток. Сколько я перевидел стран — всюду земля… Но не моя. Еще в первую империалистическую у кого на груди медальон или крестик, а у меня кисет этот с землей. Мне его мать на шею повесила. Меньшой я у нее был. В примету верила. И гляди… Чего я только в войну эту не пережил: и тонул, и у немца в плену побывал, в тридцатые Беломорканал строил, а в последнюю Отечественную как помучился! Пять раз зашивали. Куда только судьба меня не бросала! Все выдюжил! И каждый раз возвращался сюда. А вернешься — тоску и хворь как рукой снимет. В чем здесь секрет, не сразу скажешь. Особая, что ль? Может, климат подходящий, может, природа: лес, зверь, птица. Может, воздух иной, вода привычна, небо глубже, дожди чище, снег белее. Может, все, вместе взятое, но только единое скажу — держит земля. — Егор Егорыч запыхтел своей трубкой. — Вот погляди. Видишь корень, я из него фигуру делаю. Осина. Она вон тут за окном росла. Ей лет шестьдесят, а может, более было. Одряхлела совсем, почти до земли склонилась, а корни упасть не давали. Так вот и человек. Он тоже корнями живет. А земля держит их. Смекнул теперь, что ли?

— Смекнул, — ответил я.

…Лежит огромная всхолмленная земля в голубой дымке, колосится рожь и серебрится лентой река Пахра. В белом цвете сады, шумят сосновые и березовые рощи, поют птицы. Лес манит к себе богатством запахов и красок. И вот так, незаметно, по крупице, впитываешь в себя красоту этой земли. А может быть, и я уже невольно врос в нее всеми корнями?

• Предыдущая
• 24/24