Последний бобр - Алексеев Виктор Сергеевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая

Слепая и измученная болезнью, Клава уже не реагировала на звуки и запахи, только сидела возле норы, поджидая Старика со свежими ветками. Но она их уже не ела. Она медленно умирала.

Когда Старик остался без подруги, он покинул прежнее место и побрел в поисках другого водоема.

Именно тогда районная газета опубликовала заметку под броским названием «Бобр-путешественник». В ней рассказывалось о том, как пионеры и взрослые несколько раз находили кочующего бобра и возвращали назад. Могли ли они догадаться, что произошло со старым бобром и почему он бежит от этого проклятого места? Нет, конечно.

— Так куда же делся последний бобр? — взволнованно спросил Николай Петрович.

— Тоже погиб. То ли от тоски, то ли от болезни. Но нашли его мертвым возле курятника, недалеко отсюда, в трех километрах от реки. — Рыбак тяжело вздохнул. — Вот так, люди!

На домах, как на подушках, еще спит туман. Утро морозное. А небо, как некачественное стекло, кривое и с наплывами.

Найда присела на задние лапы. Под моими ногами шуршит и колется закостеневший снег. Собака движется вразвалочку, медленно, осторожно ставя тяжелые лапы.

Приближается лес. У него словно нет основания, темная полоса висит между небом и землей. Теплый пар оседает блестками на моем воротнике и на морде собаки. А вот и тропинка, утрамбованная лыжниками и пешеходами.

«Тю-тю-и, тю-тю-и», — запела в глубине леса синичка.

Найда поводит ушами, не верит, и вдруг громко лает, будто взяла след, но не бежит, а лает и лает. С ней творится что-то странное.

Солнце, как крупный полированный шар, стремительно выкатилось на край земли и вспыхнуло пронзительно-ярким желтым светом. Лес, еще с вечера застывший в своем безмолвном величии, вдруг ожил, наполнился звуками.

Найда подбегает к дереву, упирается о ствол передними лапами и снова лает. Я сразу догадываюсь, на кого она лает, но делаю вид, что занят другим делом.

Собака глядит на меня, потом на верхушку дерева, заливается в нетерпеливом охотничьем азарте, пока не подхожу я и не достаю фоторужье. Собака ждет выстрела, подбадривает меня голосом, но слышен только щелчок.

Я сделал снимок, и белка может быть спокойна. Да она и так спокойна, с аппетитом грызет еловую шишку.

Не обращает на нас внимания и серо-голубой поползень. Он бегает по стволу соседнего дерева, занимается своим промыслом, и слышится, будто легонько посвистывает.

А вот еще одна певунья. Она сидит на ветке, совсем невысоко, и старательно выводит свою нехитрую мелодию «тю-и», «тю-и».

Я подошел. И только тогда синичка будто очнулась, встрепенулась, но не улетела. Перескочила на ветку рядом со мной, покачалась и опустилась на землю.

В кармане у меня печенье. Я раздавил, раскрошил в ладони и осторожно, присев на корточки, протянул руку синичке.

Птичка мелкими скачками смело приблизилась и запрыгала вокруг. Потом встрепенулась, повисла в воздухе и вдруг села на мою ладонь. Клюнула раз, потом второй и отлетела в сторону.

Тут же появилась еще одна. Она уже не осторожничала, а лихо спикировала и прихватила свою долю.

Так вот это кто! Старые знакомые! Всю зиму они вертелись на автобусной остановке» подбирали все, что предлагали пассажиры. Кто семечки, зерно, а кто хлебные крошки. Теперь они перебрались в лес…

Громким озорным лаем Найда зовет в глубь леса. Я спешу за ней. В лучах теплого солнца земля легко прощается со снегом, и он плавится буквально на глазах, превращаясь в тонкие звучные ручейки.

В небе уже поет жаворонок. Песня его, как сильные звуки флейты, слышится далеко, хотя он все выше и выше поднимается в просинь неба и вдруг замирает точкой, чтобы в следующее мгновение камнем ринуться вниз. У самой земли раскрываются крылья, жаворонок плавно опускается и исчезает в зелени озимых. А лес еще не успел принарядиться. Не все деревья накинули на себя платья и так стоят — одни по-майски праздничные, другие печально застывшие. Земля влажная, и нога, ступая по нежной траве, чувствует ее податливость. Иду осторожно, оберегая первые лесные цветы: желто-белые трубочки первоцвета, нежные, на тонком стебельке фиалки, фиолетовые мордочки мышиного горошка и целые семьи куриной слепоты.

Я иду к небольшому водоему, куда должна прилететь лысуха — малая водоплавающая птица, которую на юге зовут кашкалдаком. А встретился я с ней в прошлом году совершенно случайно.

В теплое, еще красноватое утро, когда лес пробудился от разноголосого пернатого ансамбля, я увидел, как из-за кустов, залитых темной стоячей водой, выплыла черная, размером с голубя, птица. За ней другая, точно такая же. Но как только они заметили меня, тут же скрылись в густых зарослях кустарника. Лысуха — птица пугливая. И чтобы приучить ее к своему присутствию, я потратил несколько недель. Подкармливал через день и подолгу сидел на противоположном берегу, наблюдая, как птицы ведут свою нехитрую жизнь. Иногда они выходили на берег, ворошили мягкую черную землю и тогда оставляли глубоко отпечатанные следы, похожие на миниатюрное изображение лилии.

Но видимо, не только я наблюдал за птицами. Однажды я больше почувствовал, чем увидел присутствие еще кого-то. И действительно, через несколько минут разглядел рыжую морду собаки. Она застыла, напряженно вглядываясь в противоположный берег, и, казалось, если бы не вода, рванулась к добыче. Собака была бродячая. По весне я встречаю таких собак вдали от жилья, они — изгои и чаще всего живут охотой. Прогнать собаку было нетрудно, она, привычно поджав хвост, скрылась в лесу, но беспокойство в душе моей осталось.

На следующий день я пришел к водоему и понял, что беспокоился не напрасно. На берегу виднелись крупные следы собаки, и к влажной земле прилипли черные перышки птицы. Собаки эти жадны и прожорливы, и я подумал, что обе птицы погибли. Но каково было мое удивление и радость, когда спустя месяц увидел я лысуху, а рядом с ней несколько плавающих черных комочков. К осени птенцы подросли и с первыми холодами вместе с матерью улетели на юг.

Вот почему хожу я каждый день к водоему и жду лысуху. Может быть, по затяжной весне задержалась она в пути, а может быть, память о погибшем друге заставила ее искать другое надежное место.

Когда Джиму исполнился месяц, отца его, красавца Джека, убили живодеры. Его застрелили почти у самого дома. Стреляли из кабины автомобиля, потому что боялись, если ранят, то от этой собаки пощады не жди. А убили его не потому, что Джек был злой или искусал кого-то. Убили из-за шкуры. Недаром его прозвали красавцем.

Морда у Джека была овчарочья — с тонким и длинным носом, а вот ноги коротковатые для породистой собаки, да еще с тяжелыми лапами. Грудь широкая, мощная, от толчка которой не могла устоять ни одна собака, зато шерсть белая, нежная, с серыми подпалинами. Говорят, что пышная шапка из шкуры Джека продавалась на рынке.

Максим Иванович, хозяин Джека, старый учитель рисования печалился недолго. Он пошел к соседке и попросил щенка от кокетливой и ласковой Лады. Щенки были разные: рыжие, пятнистые, а среди них один — серый, круглоголовый, похожий на пуховой шарик. Его-то Максим Иванович и выбрал.

Щенок рос быстро и через месяц вдруг стал очень похожим на Джека. Все так и решили, что красавец Джек оставил о себе память. Прозвали щенка Джимом.

Пока Джим был маленьким, он, как и все другие щенки, бегал по поселку, играл с ребятишками, купался в реке. В играх был неистощим: другие щенки, устав, прятались от него в кусты, а Джим без конца искал себе все новые и новые развлечения. Он никогда не лаял, а только скулил и урчал, выражая тем самым обиду или удовольствие. Однажды он до того увлекся, что посрывал у соседей вывешенное на просушку белье и заработал очень серьезное наказание от Максима Ивановича — целый день просидел в будке. Джим скулил и плакал, глядя на своих резвящихся друзей, но уже больше никогда не трогал белья.

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая