Старые друзья - Санин Владимир Маркович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/48
• Следующая

— В самом деле, Женя, — задвигая дверь, услышала она горячий шепот. — Ну обними своего котенка, поцелуй вот здесь и здесь…

Ольга Николаевна прижалась пылающим лицом к холодному окну в коридоре. Ноги ее не держали, на глаза набегали слезы. Просидеть здесь до утра? Жаль, Надя будет встречать в Ленинграде, а то можно было бы сойти в Бологом. Или — перебраться в другой вагон? Смешно и глупо, беспорядочное бегство под аплодисменты торжествующего котенка, придется испить чашу до дна. Не взяла сигареты! Вот и пригодился капитан.

— Беспокойные у вас соседи, — поднося зажигалку, сказал он. — Не дают спать?

— Спасибо. Вам тоже?

— Терпеть не могу храпа, — признался моряк. — Привык к отдельной каюте. Впрочем, я вообще мало сплю.

— В наши годы, — подчеркнула Ольга Николаевна, — это вполне естественно. В молодости я спала, как сурок.

И подумала: если начнет сыпать комплименты — уйду.

— В молодости, — эхом повторил моряк. — Хорошее было время.

Они долго и молча курили. Чувствуя на себе его взгляд, Ольга Николаевна думала о том, что он, кажется, неплохой и очень одинокий человек, и если она пойдет навстречу, могут возникнуть отношения. Он интересен и умен, в его черной с золотом форме есть что-то траурное, возможно, он свободен, и отношения, если они возникнут, могут стать перспективными. Она мрачно усмехнулась: свободен или не свободен — обстоятельство, которое не удерживало еще ни одну женщину, какой бы мыслящей и благовоспитанной она ни была. Законы природы жестоки, выживает сильнейший, и женщина, поставившая перед собой цель завоевать мужчину, меньше всего на свете станет терзаться угрызениями совести. Сначала завоюет, а потом позволит себе чуть-чуть изобразить жалость и сострадание к проигравшей — сквозь сытое и плохо скрытое торжество победительницы. И вновь усмехнулась: чем не мысли старшей сестры котенка?

— Спасибо, — сказала Ольга Николаевна. — Все-таки — спокойной ночи.

Наташа, отвернувшись, лежала на верхней полке и читала книгу или делала вид, что читает. Евгений Иванович медленно и задумчиво пил чай, невидящими глазами уставившись в одну точку. В купе было душно, он снял куртку и расстегнул сорочку, и Ольга Николаевна заметила, что черные когда-то волосы на его груди поседели. И ее вновь окатила волна жалости к этому столь долгие годы самому родному ей человеку, изнуренному работой и поздней любовью, человеку, с которым ей суждено было стариться вместе и который выбрал другую долю. О чем он думает? Сама опустошенная, Ольга Николаевна стала уверять себя, что ей это безразлично, но очень быстро поняла, что пытается обмануть себя и что этот человек был и остается единственным, кто ей по-настоящему дорог, каждым прошлым днем своим и годом, каждой клеточкой тела.

Ложечка, которую он держал в руке, упала и звякнула, он вздрогнул и взглянул на Ольгу Николаевну, совсем по-другому, почти так, как когда-то, будто хотел сказать: «Мы оба проиграли, зверюшка, мы оба, и ты, и я». А может, он хотел сказать ей что-то другое, и сказал бы, если бы на верхней полке не лежала юная красавица, которая обрела над ним огромную и страшную власть.

Ты любишь и пока еще, возможно, немного любим, думала Ольга Николаевна, но рукоятка реостата уже неумолимо двинулась вниз, и лампочка будет светить все тусклее. А лет через пять, это по статистике, начнутся радикулиты и спазмы сосудов, потом еще что-то, и ты будешь лежать, седой и небритый, слушая, как в соседней комнате она хохочет с подружками, поет и танцует под видеокассету. Потом, такой день не может не наступить, ей станет тягостно смотреть на жалкое подобие того, кого когда-то покорила, и она разменяет квартиру и уйдет. И прошлое навалится на тебя с неудержимой силой, как сейчас оно навалилось на меня, так, что трудно дышать, и ты, наверное, очень захочешь, чтобы все это было тягостным сном и чтобы, проснувшись, ты увидел рядом с собой свою верную зверюшку. Но я тебе этого не обещаю, прости, родной, не обещаю.

— Нужно немного поспать, — сказала она. — Спокойной ночи.

Сегодня, 9 Мая, надел старую гимнастерку, нацепил медали, выпятил дугой грудь, отправился на Крымскую набережную и никого из полка не нашел. Вася и Птичка в заграничных командировках (вообще-то она Рая, но сызмальства для нас — Птичка), Костя-капитан на праздничной вахте — охраняет порядок и наш с вами покой, Володька-Бармалей приехать не смог — дела не отпустили, Серега Грачев куда-то исчез, а у шашлычной, где в Победу обычно собираются братья-славяне, не было ни транспаранта с полком и дивизией, ни славян. Вспомнилось «перебиты-поломаны крылья», убираемся понемножку из этого мира «в шар земной», как замечательно сочинил поэт-танкист Сергей Орлов. Скоро наши внуки будут здесь встречаться, если другого и более интересного дела не найдут, чем предков вспоминать. Но пока что довольно значительная масса ветеранов еще топает по Крымской набережной, сплошной звон от наград и особенно значков (в детство впадаем — значки до пупа!), все вокруг обнимаются, целуются, из одних песок сыплется, другие орлов-гвардейцев изображают, старушки — боевые подружки с глазами на мокром месте… Хуже нет, чем в такой праздник остаться без своих, шастал одинокий и никому особенно не нужный, кроме как двум мальцам, торжественно вручившим мне цветы… Накаркал! Лыкова Захара увидел, черт бы его побрал! Нужно ведь такое, в Победу — и одного-единственного Лыкова встретить… Словом, пошастал, пообнимался с кем-то, пожал чьи-то руки, вернулся домой и Минуту Молчания просидел перед телевизором один. Соседи стучались, но видеть никого не хотелось, выпил малость, когда зазвучали колокола рахманинского Второго концерта (вот уж действительно нечеловеческая музыка!), и, как всегда, стал вспоминать Андрюшку, не внука, а его деда, родного моего братишку. Моим же внук Андрейка стал по праву наследования, поскольку…

Чтобы вас не путать, позвольте представиться. Я, Григорий Антоныч Аникин, появился на свет в 1927-м. После фронта и госпиталя проучился три года на литфаке, откуда был справедливо изгнан за допущенные на семинаре политическую незрелость и недомыслие, так как на вопрос: «Ваш любимый писатель» — ответил, что таковым является Михаил Зощенко, а когда преподаватель тихо спросил, читал ли я товарища Жданова и известнейшее постановление, тупо заявил, что читал, но больше люблю читать Зощенко, Разоблаченный и разбитый наголову, пошел делать карьеру в народное хозяйство, где последовательно, а также по совместительству занимал ряд должностей: служил ночным сторожем, вахтером, почтальоном, прогульщиком (нанимался прогуливать детей — работа не пыльная и денежная) и завершил трудовую деятельность не где-нибудь, а лифтером в министерстве. Словом, как говорят, ответственный работник, перебрасывался из одной обоймы в другую. Теперь на пенсии, но когда страна просит: «Помоги, Антоныч, без тебя никакая перестройка не получается», разношу телеграммы.

Материальное положение: как инвалид войны получаю колоссальную пенсию плюс льготы плюс телеграммы, живу в сказочной однокомнатной квартире с видом на канал Москвы, одет, обут, сыт и нос в табаке, по праздникам выпиваю, с песнями, но без инцидентов.

Семейное положение: хотя после войны невест был широкий выбор, только одна Машенька, лапушка моя черноглазая, отдала мне свою ручонку, да через год попала под самосвал. Так что живу почти что один. Почти — потому, что брат Андрюшка в сорок восьмом женился, породил дочку Тоню, в пятьдесят втором отправился в места отдаленные и не вернулся, Катя от тоски сошла на нет и умерла от язвы, и Тоня досталась мне. Выучил я ее, выдал замуж (так она меня и спрашивала!) и заполучил в награду внука Андрейку, которого по пятницам забираю из детсада. Живем мы в одном микрорайоне, но врозь, поэтому зятя Степана, слава богу, вижу редко.

• Предыдущая
• 4/48
• Следующая