Старая крепость. Книга 2 - Беляев Владимир Павлович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/50
• Следующая

Интересно, мне поставят памятник, если я покончу с жизнью? Нет, не поставят. Даже и на кладбище не похоронят, а зароют где-нибудь на пустыре, как бездомного щенка.

Во дворе совпартшколы, возле железных ворот, стояли Марущак и Валериан Дмитриевич Лазарев. На Лазареве был старенький, потертый на локтях чесучовый китель, соломенная шляпа. Я даже не поверил сперва, что это Лазарев. В тот день, когда мы уговорились с Марущаком пойти к Лазареву, его дома не было. Пришли, а жена сказала нам, что Валериан Дмитриевич уехал в Киев на конференцию учителей. Мы решили сходить к нему позже, как только он приедет.

— Здравствуйте, Валериан Дмитриевич, — сказал я, снимая шапку.

— А, Манджура! Здравствуй! — ответил Лазарев рассеянно. — Ты что, разве здесь живешь?

Мне стало еще обиднее: Марущак не только познакомился с Лазаревым без меня, он даже не сказал Валериану Дмитриевичу, кто первый направил его к нему.

— Здесь. Видите, вон там, в белом флигеле, — сухо ответил я и только собрался уходить, как за спиной у меня раздался спокойный, знакомый голос отца:

— Может, ты все-таки пообедаешь?

— Я не хочу, тато. Я уже обедал.

— Где же ты мог обедать, Василь? — спросил отец, улыбаясь. — В каком таком ресторане?

— И совсем не в ресторане. Я у… Петьки Маремухи обедал…

— Ну, невелика беда. Пообедаешь еще раз. Пойдем, — сказал отец.

Когда мы уходили, я слышал, как Лазарев сказал Марущаку:

— Итак, договорились — после занятий?

— Приходите обязательно. Будем ждать! — ответил Марущак.

«Зачем я ему нужен? — медленно шагая вслед за отцом по траве, думал я. — То молчал-молчал и укорял меня, а теперь нежности пошли — обедать позвал. Нужна мне его нежность!»

Широкая спина отца с выступающими лопатками покачивалась в такт движению, край белой рубашки был запачкан типографской краской.

— Между прочим, Василь, — сказал отец, оборачиваясь, — меня интересует: в какое время ты успел пообедать со своим Петькой? Я недавно проходил по Заречью и зашел к ним. А Петька говорит: «Почему, скажите, Василь не заходит ко мне? У меня дело к нему есть». Ты бы зашел, Василь.

Отец снова припер меня к стене.

— Молодой человек! Молодой человек! — послышалось сзади. Нас догонял Марущак. — Товарищ Манджура, — спросил он у отца, — ничего, если я твоего хлопца задержу?

— Только недолго, а то и так его обед уже простыл, — разрешил отец и направился к лестнице флигеля.

И только он скрылся во флигеле, Марущак спросил:

— Василь, кто тебе рассказывал о привидениях?

— А что?

— Да ты не бойся, мне просто интересно.

— Маремуха говорил…

— Он твой приятель или как?

— Приятель.

— А ты не можешь у него порасспросить, от кого он это слыхал? Только, знаешь, осторожненько так, между прочим.

— Могу.

— Только не налетай особенно, пусть сам все расскажет. Понятно? Значит, расспросишь?

— Расспрошу.

— Ну и ладно. Валяй тогда обедай!

За обедом, поедая чуть теплый густой гороховый суп, я все никак не мог догадаться: знает тетка, куда делись ложки, или нет? Пока я обедал, отец, сняв покрывало, улегся на кровать и взял газету. Он читал газету, шурша газетными листками, и за все время не проронил ни одного слова. Тетка тоже молчала. Не то они повздорили, не то вдвоем рассердились на меня. Так и не поняв ничего, я доел сладкую пшенную кашу с холодным молоком и потихоньку вышел на крыльцо.

Из окон курсантского общежития доносилась веселая песня:

Как я завидовал сейчас курсантам! Я завидовал тому, что они старше меня, я завидовал их веселью. Ну почему я не родился лет на семь раньше! И с петлюровцами мне бы удалось повоевать, и, может, меня где-нибудь ранили бы в бою, и был бы я, наверное, комсомольцем. А так что?

В эту минуту на дереве запел скворец.

Как только мы переехали сюда, я заметил, что под крышей флигеля свили себе гнездо скворцы. Они изредка залетали туда, юркие, рябенькие, с темно-синим отливом. А недавно я уже слышал писк птенцов. С каждым днем птицы пищали все громче; когда подлетал к гнезду старый скворец, они высовывали из дыры в стене желтые клювы, и каждый из них норовил первым ухватить принесенного червяка. Целыми днями из-под крыши слышался громкий писк: лишь к вечеру, когда солнце скрывалось за кладбищем, накормленные досыта птенцы затихали, а довольные и усталые старики-скворцы взлетали на соседнюю акацию и начинали петь. Вот и сейчас какой-то из них затянул свою вечернюю песню. Сквозь редкую листву акаций я видел черную грудку птицы, задранный кверху тоненький и дрожащий его клюв. Скворец то передразнивал иволгу, то запевал соловьем, то свистал, как чиж, то чирикал совсем по-воробьиному. Он пел все громче и надрывистее, стараясь перекричать голоса курсантов. Я загляделся на скворца и не заметил, как ко мне подбежал Петька Маремуха. Он запыхался и покраснел.

— Я… меня не пускали к тебе… Насилу уговорил… часового… Давай…

Я глядел на Петьку и ничего не понимал.

— Давай… побежали.

— Куда?

— Ты ничего не знаешь?.. Побежали…

— Да куда, скажи?..

— Борцы приехали! — выпалил Петька.

Этих слов было достаточно, чтобы я, забыв обо всем, побежал за Петькой на улицу.

Уже за воротами Петька на ходу бросил:

— Я не знаю, когда начало. Может, в десять, а может, в девять. Но если в девять часов, тогда опоздали.

— А где борются?

— В клубе совторгслужащих.

— Много?

— Ой, много!.. И Али-Бурхан… И Дадико Барзашвили… Все…

— А билеты?

— Не журись!

— Верно, самые дорогие остались?

— Не журись, я говорю!

— Хорошее дело — не журись!

— Есть билеты… Понимаешь? — радостно сообщил Петька, едва поспевая за мной. — Один борец, Лева Анатэма-Молния, здоровый такой… тише, не беги так… здоровый такой… принес до папы ботинки чинить… Увидел меня и говорит: «Хочешь, хлопчик, на борьбу пойти?» Я говорю: «На какую борьбу?» Он говорит: «Как, разве у вас афиш еще нет?» Я говорю: «Нет». Он говорит… тише, Васька… он говорит: «Вот негодяи, еще не выклеили афиши, — говорит, — сбора не будет…» Тише… И дает мне сразу три контрамарки. «На тебе, — говорит, — приходи в клуб, посмотри, как я положу чемпиона Азии Али-Бурхана. А за это, — говорит, — скажи всем своим знакомым, что мы приехали… И выступаем у совторгслужащих».

— А ты сказал?

— Спрашиваешь! Целый день бегал, говорил, всем хлопцам сказал… До Сашки Бобыря на Подзамче бегал…

Не верилось — правду ли говорит Петька? Стриженный под польку, с большими мясистыми ушами, он бежал вприпрыжку рядом со мной по тротуару и тяжело сопел.

— А где контрамарки? — спросил я.

— Есть… есть…

Петька залез в карман штанов, потом в другой и остановился.

— Погоди, где ж они? — бледнея, спросил он.

Мне даже показалось, что мокрая прядь волос зашевелилась на Петькином лбу, но тут Петька подпрыгнул и быстро сунул два пальца в кармашек рубашки. Он вытащил оттуда сложенную вдвое розовенькую бумажку.

— Фу… Напугался! — сказал он с облегчением. — Думал, потерял. Смотри! — И Петька на ходу развернул бумажку. Действительно, в потной его руке было три билета.

— Это ж настоящие билеты!

— Ну не все равно — билеты чи контрамарки. Факт — пройдем.

— А третий куда?

— Третий? Продадим и конфет купим.

— «Конфет, конфет»! — передразнил я Петьку. — Ты что — маленький?.. Давай, знаешь, лучше… возьмем Галю на борьбу…

— Галю? А она разве дома? Давай, если дома! — быстро согласился Петька.

Галя, к счастью, оказалась дома, и мы не дали ей даже переодеться. Она пошла с нами в город в простеньком сером сарафане, набросив на плечи вязаную голубую кофточку-безрукавку.

• Предыдущая
• 20/50
• Следующая