Запретный плод - Колесникова Наташа - Страница 17

И это еще не все! Познакомиться поближе с Мариной его просила Таня Сушина, которая затевает какую-то игру против Стернина. Об этом банкир может и не узнать, а вот его имя будет первым в черном списке, если Таня станет шпынять банкира в самое главное банкирское место…

— Мне правда очень нравится здесь, — сказала Марина. — Очень тепло и уютно. Да просто хорошо.

— И мне нравится, что тебе нравится, — сказал Муравьев. — Ты была истинным украшением этой квартиры.

— Почему была? Ты не слышал, что я сказала папе?

— Слышал, но видишь ли… Мне показалось, он не очень доволен этим. Не хотелось бы, чтобы он… разозлился на меня, на тебя…

— Игорь, это ты такой боязливый, или я чересчур нахальная? Навязываюсь?

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в уголках которых уже навернулись слезы. Этот взгляд, словно горная лавина, смыл его сомнения. Он видел перед собой красивую девчонку, которую, наверное… любил, которую хотел! Муравьев обнял Марину, ласково погладил ее светлые волосы.

— Прости, Маринка, я же хотел… как лучше… Чтобы у тебя никаких проблем не возникло, понимаешь? Пошли спать?

— Я должна еще душ принять…

— Конечно. А я пока постель застелю.

Муравьев подхватил Марину на руки, отнес в ванную, поставил на пол.

— Сейчас принесу тебе свежее полотенце, — сказал он. — Пожалуйста, чувствуй себя как дома.

Он сбегал в комнату, принес чистое махровое полотенце, протянул его Марине. Она взяла его, смущенно улыбнулась и закрыла за собой дверь ванной.

Муравьев разложил диван, постелил свежее постельное белье, выключил верхний свет, оставив светить настольную лампу под красным абажуром, разделся до трусов и лег под одеяло.

И снова недоброе предчувствие всколыхнуло его душу. Допустим, он готов идти до конца ради своей любви, а она готова?

Это же банальная ситуация, многие высокопоставленные дочки играют в демократок, хотят быть как все, но, столкнувшись с первыми трудностями, бегут назад к папе с мамой. Так, собственно, и было с его второй женой. Но там родители были на три порядка ниже Стернина! А тут… банкир может запросто перекрыть ему все «кранты», если его разозлить. И дело даже не в новой квартире, а в том, как жить дальше, если перестанут снимать и в театре скажут — извини, парень… А это ведь очень даже реально.

Правда, Марина не похожа на других высокопоставленных дочек. Она профессионал, талантливая актриса, ему ли этого не понимать? Но жить «в тесноте, да не в обиде» вряд ли сможет.

Привычка к красивой, обеспеченной жизни сильнее всех других чувств. Особенно если девочка не знает, что это такое — жить «в тесноте, да не в обиде». А Марина точно не знает. Все эти рассуждения о коммуналке — наивные детские воспоминания. Хотя… она знает себе цену, уверена в себе и вряд ли похожа на других папенькиных дочек. Но все равно жить в бедности, если на это обречет их всемогущий папаша, не сможет.

Он не знал, что делать дальше, как вести себя. Первый раз влюбился в дочку продюсера сериала, первый раз понял, что на кону его актерская судьба. Это было так серьезно, что даже возбуждения не чувствовал, ожидая ее в постели.

Марина пришла из ванной в голубых трусиках и лифчике, бросила на кресло свои джинсы и джемпер, неуверенно легла рядом с Муравьевым. И снова ее красота затмила все его опасения.

Такой красавицы у него еще не было!

— Пожалуйста, Игорь, будь осторожен, — жалобным голосом сказала она, обнимая его.

— Почему, Маринка? — спросил он, запоздало догадываясь, что значат ее слова.

— Ну, потому, что ты у меня будешь первым мужчиной.

Муравьев облизнул внезапно пересохшие губы. Час от часу не легче! Оно, конечно, приятно, обе его жены не были девственницы, когда согласились на брак с ним, но… тут совсем другое дело. Быть первым у такой важной девушки — большая ответственность. Да, она чертовски красива, и он любит ее, да!

Но что скажет папа? Жить в нищете и бедности, если папа того пожелает, сильно осерчав, она не сможет, убежит к папе, который всегда простит свое чадо. А он останется здесь…

Грустные мысли недолго терзали душу Муравьева. Марина была так красива, что…

Он уверенно снял с нее трусы, избавил от лифчика.

— Маринка, ты не почувствуешь боли, только удовольствие, — сказал он.

— Правда, Игорь? А я знаю, что это больно…

— А я знаю, как доставлять удовольствие, а не боль юным дамам, — сказал Муравьев.

И нырнул под одеяло.

Утро в квартире Стернина было отнюдь не благостным. Он, в махровом халате, нервно ходил по кухне-столовой — на двадцати квадратных метрах можно разместить и то и другое. На диванчике у стола замерли в ожидании Лилия Максимовна и Мария Петровна.

— Что ты ходишь туда-сюда, как… белый медведь в теплую погоду? — спросила Лилия Максимовна.

— Потому и хожу, что чувствую — Маришка осталась ночевать у этого идиота, актеришки, бабника. А что потом?! Слезы, папа спасай меня?!

— Иван Тимофеевич, не надо думать о Маринке так плохо. Она умная девочка и знает, что делает, — сказала Мария Петровна.

— Вот именно! — кивнула Лилия Максимовна.

— Что именно, что именно?! — взорвался Стернин. — Ты, Лиля, только и делаешь, что повторяешь слова Марии Петровны! А своего мнения о поведении дочери у тебя нет!

— Ваня, я занимаюсь своим салоном, у меня проблем до черта, решаю их…

— А дочка тебе не нужна?!

— Разумеется, нужна, но… она уже взрослая девочка, и я ей вполне доверяю.

— Доверяют они! — презрительно хмыкнул Стернин. — А когда случатся проблемы, будете стонать, что я должен что-то сделать! Но делать нужно до того, как проблемы случились!

— Я лично не буду стонать, — уверенно сказала Мария Петровна. — Я верю Маришке.

— Я тоже, — поспешно сказала Лилия Максимовна.

— О-ох, как же вы все надоели мне! — простонал Стернин. — Все, хватит разговоров, убирайтесь отсюда к чертовой матери, я могу нормально позавтракать?!

— Все готово, Иван Тимофеевич, — сказала Мария Петровна.

Обе женщины ушли из кухни. Стернин сел за стол, зачерпнул ложкой овсяную кашу с клубникой. Гадость, но что поделаешь, годы берут свое. Сейчас бы яишенку на сале, которое с чесночком засолила Мария Петровна, да нельзя, желудок не принимает. И значит, приходится жрать то, что можно. Дерьмо, а что поделаешь? Усугублять язву желудка и ложиться под нож, с непредсказуемыми последствиями, — себе дороже. Ну, значит, и надо жрать овсяную кашу. Сколько смеялись над идиотской привычкой англичан, а вот поди ж ты! Сами пришли к этому!

Но в этот момент не мысли об овсяной каше тревожили душу банкира. Судьба единственного ребенка, дочери, беспокоила. Она, конечно, красавица, умница, но ведь сколько козлов паршивых, таких как Муравьев, зарятся на девочку! И если подпадет под их гнусное влияние — беда! Там будут и кабаки, и наркотики, и прочие дела… Пропадет! И нужно что-то делать, но что — ни черта непонятно. В доме еще две бабы, одна жена, да о дочери ни черта не думает, другая думает, но — домработница. Ни хрена толком сказать не могут!

А Пустовалов-то, сволочь, так и не позвонил даже! Позавчера приперся, а тут — ни гу-гу! Ну ладно, объяснится с ним потом. Сам звонить не станет, дождется, когда Пустовалов объявится, и поговорит… Как мужик с мужиком. А теперь что остается? Ждать звонка от Маринки, она обещала позвонить утром. И нужно съесть эту паршивую кашу. Противная, сил нет сказать — как!

Марина открыла глаза, посмотрела направо, увидела, что Муравьев уже проснулся и с улыбкой смотрит на нее. Сама смущенно улыбнулась, взъерошила ему волосы.

— Ты что делал ночью, нахал? Значит, у вас, у знаменитых артистов, так принято?

— Не знаю, как у вас, у артистов, а у нас, у Игоря Муравьева, принято считать, что в любви можно все, если это нравится любимой девушке.

— И правда нахал… — пробормотала Марина и положила голову ему на грудь. Закрыла глаза, вспомнила, что было ночью, и судорожно дернулась, как-то нечаянно это вышло. Наверное, не очень красиво… Но тут же почувствовала, как его ладонь легла на ее плечо, обняла, пальцы ласково касались ее кожи. Не грубая ладонь, не жадная, теплая, ласковая и так уверенно защищает ее от всего мира. Подумала — как хорошо было бы жить, зная, что всегда рядом с ней будет эта ладонь, и защитит, и приласкает. А что еще нужно женщине?