1953 год. Смертельные игры - Прудникова Елена Анатольевна - Страница 19

Рюмин к тому времени был уже три месяца как арестован, а Игнатьев еще гулял на свободе. Известно и из других источников, что Берия собирался в этот день потребовать санкции на арест Семена Игнатьева, бывшего министра внутренних дел, бывшего секретаря ЦК, повинного в том, что воскресил в МГБ дух времен наркома Ежова.

А значит, это никоим образом не могло быть заседание Президиума Совмина, поскольку данный вопрос не имеет к нему никакого отношения. Речь шла о чисто партийных делах. Согласно Постановлению СНК и ЦК ВКП(б) от 21 июня 1935 года, арест коммунистов требовалось согласовывать с партийными организациями соответствующего уровня, специалистов – с их руководителями, а крупных государственных чиновников – с Совнаркомом. Игнатьев к тому времени уже не являлся министром, стало быть, его арест формально не требовалось согласовывать с Совмином. Не было в СССР и такого обычая – защищать снятых чиновников. Потому и в тридцать седьмом году их сначала снимали с работы, а потом уже арестовывали – чтобы меньше согласований.

Другое дело – партия. Уж коли человеку случалось побывать на высоких партийных постах, он оставался в рядах партноменклатуры и после снятия – по крайней мере, если не был исключен из партии. Игнатьев к июню 1953 года уже не являлся ни секретарем, ни членом ЦК – однако из партии не исключен, и его арест все же следовало согласовать с Президиумом. Кстати, вопросами кадровой работы также ведал ЦК, а не Совмин. Помните – «кадры и пропаганда»? Так что, если говорить о реальном заседании, это могло быть только заседание Президиума ЦК, а если о придуманном Хрущевым – то совершенно все равно, какое. Более того, когда Никита Сергеевич диктовал свои мемуары, именно Президиум ЦК КПСС как фактически, так и в народном сознании являлся высшим органом Советского Союза.

Ну, и в чем тут дело? Какая разница, что это было за заседание? А ведь, наверное, разница есть, коль скоро это так важно для Хрущева. Давайте еще раз вспомним его рассказ (цит. 1.1.):

Вот и ответ! Главным различием между Президиумами Совмина и ЦК, кроме состава, была личность председателя. Как видим, Хрущев и прочие его сторонники изо всех сил стараются представить дело так, словно бы на этом заседании председательствовал Маленков. Зачем Хрущеву понадобилась эта ложь – в принципе, понятно. Представьте себе, что этот фрагмент воспоминаний начинался бы так: «Я открыл заседание и сразу поставил вопрос…».

Ты поставил? А кто ты, собственно, такой, родное сердце? По советской конституции – основному закону СССР – ты никто и звать тебя никак, и вообще государственно значимых решений принимать не имеешь права. Впоследствии Хрущев усиленно старался всех убедить, что именно Политбюро планировало и направляло репрессии, а стало быть, если не по писаным, то хотя бы по неписаным законам СССР имело право принимать решения об аресте – и вполне в этом успел. Но то в Союзе – а его мемуары предназначались, в первую очередь, для публикации за рубежом. Там внимательно отслеживали перемены в СССР и не могли не знать, что после войны роль партии неуклонно снижалась, в то время как повышалась роль государства. И произнеси Никита Сергеевич эту фразу, она мгновенно обросла бы километрами комментариев о том, что Хрущев возродил в СССР диктатуру партии. Оно ему надо? А коль скоро председатель Совета Министров входит в их компанию и даже как бы вроде их действиями руководит, сделанное если и не становится законным, то все же приобретает некий оттенок легитимности.

На самом же деле Маленков не мог вести это заседание – ни реальное, ни вымышленное. Реальное – потому что он был руководителем государства, а не партии. После назначения на постпредседателя Совета Министров он отказался от должности партийного секретаря и теперь являлся просто членом Президиума ЦК, без каких либо особых полномочий. Так что открывать это заседание, вести его и председательствовать на нем должен был совсем другой человек, и все мы знаем этого человека. Это тот единственный из присутствующих, кто не имел государственных постов, а лишь пост секретаря ЦК – Никита Сергеевич Хрущев.

Но и придуманное заговорщиками «расширенное заседание» он тоже вести не мог. По очень простой причине: Маленков не имел отношения к заговору. (То, что он примкнул к нему потом – это уже совсем другая история.) Помните, Серго Берия рассказывал, как Ванников позвонил Маленкову, а у того не отвечал телефон? Но такого не может быть, потому что не может быть никогда, ибо снимает трубку не сам Маленков, а кто-либо из его секретариата. (Если даже Ванников звонил по «вертушке», то, не получив ответа, он бы позвонил в секретариат и поинтересовался, где Маленков.) Если телефон не отвечал, значит, он был выключен. А если у главы государства выключен телефон… надеюсь, понятно, что это означает?

Серго Берия относился к Маленкову без малейшей симпатии, считая, что тот предал его отца. Даже так: был другом дома и предал. Так что отмазывать его от участия в заговоре, придумывая молчащий телефон, ему нет никакого резона. Да и не придал он особого значения тому факту, что Ванников не смог дозвониться главе государства.

Более того, судя по его дальнейшей судьбе, именно Маленков являлся основным врагом Хрущева. После пленума 1957 года, когда противники Хрущева предприняли попытку снять его – кстати, совершенно уставными методами, – все они лишились своих высоких постов. В газетах появилось постановление «Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова» – именно в таком порядке.

Всех «смутьянов» перевели на незначительную работу, а впоследствии исключили из партии. Молотов, например, поехал послом в Монголию. Однако потом, выйдя на пенсию, все они спокойно жили в Москве. С Маленковым же поступили иначе. Его отправили сначала в Усть-Каменогорск, в Восточно-Казахстанскую область, потом в город Экибастуз, директором ТЭЦ.В 1961 году его исключили из партии и выпихнули на пенсию, но покинуть Экибастуз не разрешили, позволив вернуться из ссылки лишь в 1968 году, после смерти матери. По всей видимости, условием стало молчание – Маленков не оставил воспоминаний, ничего не рассказал даже нашедшему ключик ко многим партийным функционерам Феликсу Чуеву. Остаток жизни он попросту промолчал.

Кстати, кроме кампании по дискредитации Берии, хрущевцами была развернута еще более разветвленная кампания по дискредитации Маленкова. Другое дело, что если «антибериевский» пиар проводился открыто и на всю страну, то здесь действовали несколько тоньше. Маленкова усиленно старались представить «мотором» самых грязных дел МГБ, и в первую очередь «дела врачей». Нет, конечно, основным злодеем тут считался Сталин, но Маленков выступал в роли его «правой руки». Хотя не факт, что в ту зиму он вообще имел отношение к делам госбезопасности.

Согласитесь, это логично: у кого самая жестокая судьба, тот и есть главный враг существующей власти…

Вернемся теперь к документу, который считается одним из основных материалов по аресту Берии – пресловутому черновику заседания Президиума Совмина, якобы составленному Маленковым (Док. 1.1.), и рассмотрим его поподробнее. Странное он производит впечатление – и чем дальше, тем «страньше». Почему-то состоящую из общих слов вводку, которую любой из присутствующих способен был произнести в порядке импровизации, автор прописал четко и полностью, а содержательная часть дается в виде отрывочных, конспективных фраз. Более того, в сборнике «Берия», где этот документ опубликован, под ним содержится примечание, что он двойной: часть напечатана на машинке, а часть написана от руки.