Эй, прячьтесь! - Сая Казис Казисович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/35
• Следующая

Она снова взглянула вниз и поискала взглядом, где же копна соломы. Подумала минутку, подбодрила себя, потом села, зажмурилась, подгребла руками поближе к краю скирды и – ух!..

Сердце еще раз екнуло от страха, но Расяле уже была на земле! И тут ногу пронзила боль. С копны, хлопая крыльями, слетела перепуганная курица:

– Ах, чтоб тебя!.. Ах, чтоб тебя!..

Расяле даже заплакать позабыла от удивления – как это она шлепнулась не на солому, а прямо на твердую землю. Захотела встать, но ноги, которые всегда ее слушались, вдруг мучительно закричали: «Нет, нет! Полежи, полежи еще!» Правая щиколотка горела огнем, ее толчками дергала боль. «Что ж теперь будет?..» – испугалась Расяле и наконец заплакала.

Горластая курица невольно сделала доброе дело, потому что тихий плач Расяле дома никто бы не услышал.

– Ах, чтоб тебя! Ах, чтоб тебя! – до тех пор кричала Пеструшка, пока из коровника не вышла мама Микаса – она решила, что показалась лиса или хорек.

Увидев Расяле, она ощупала ее распухшую щиколотку и подумала: «Вывихнула, а то и сломала. Надо побыстрей родителям сообщить и везти бедняжку к доктору!»

О, как хотелось Хромуше найти для своего семейства безопасный уголок! Пусть тесный, неудобный – только бы подальше от вонючей клетки с лисятами.

Она отвела утят в хлев. Корова, овцы, даже свинья, сочувствуя ей, слова дурного не сказали, а Мастер почему-то взял и выгнал. (Мол, не место им здесь…) Порог курятника для утят высок – упитанные они стали, тяжелы на подъем – не перепрыгнут, а дощечку положить никто не догадается.

В конце концов индюшка завела их прямо в сени. Сколько им места надо-то – прикорнули бы под лестницей… Хоть одну ночь провели бы спокойно. Куда там! Микас схватил метлу и с гиканьем выдворил все семейство.

…Плохо, что домашние животные, живя рядом с человеком, не могут сказать ему даже самого необходимого слова. Хромуше кажется, что она лучше разбирается в людях, чем они, скажем, в индюках. Люди заняты делами и вещами, вечно озабочены, им просто некогда внимательнее приглядеться к своим четвероногим и пернатым друзьям. Гремят ведрами, тарахтят машинами… Где уж тут посмотреть на грустную Хромушу или заглянуть в добрые умные глаза Пеструхи.

Ведь в то утро, когда все осматривали мертвого утенка, Хромуша им так старалась показать, прямо криком кричала, что между нижним венцом бревен и сеном есть промежуток, вроде норы. Там эта разбойница прячется! Пока вы не отпустите лисят, она будет тут шастать по ночам, охотиться на крыс, а для своих деток каждую ночь будет душить по утенку…

Жди, поймут они тебя! Заколотили досками да заткнули все щели, подперли дверь сарая, ушли в избу и спят. Не слышат, как она всю ночь мается с лисой:

– Лучше уж меня, меня, хромоножку, убивай!.. – умоляет индюшка.

– Повремени, настанет и твой черед!

– Не лезь, глаз выклюю! Кричать буду!..

Индюшка и кричала, но хозяева не услышали ее. Пыталась укрыть утят крыльями, но те подросли – все не уместились.

Лисята скулили, грызли и царапали когтями дверцу клетки – рвались к матери. Старая лиса, подпрыгивая, старалась хоть лизнуть их через проволочную сетку, но клетка стояла высоко да еще со всех сторон ее завалили дровами. Это Джим придумал повыше ее пристроить, чтоб удобнее было, стоя, смотреть на лисят.

– Видишь… – сказала лиса Хромуше. – Какие тут разговоры о жалости, когда мои дети в неволе голодают, а ты своих питомцев ни обнять, ни сосчитать не умеешь.

– Как это не умею? Было одиннадцать, а теперь только девять.

– Восемь! – тявкнула лиса, схватила девятого утенка и нырнула в свое убежище.

Потом она показалась снова. Мертвого утенка, как и прошлой ночью, лиса положила рядом с дровами, чтоб и слепому было ясно, кто и почему его убил.

С вечера, запирая дверь, Микас с Джимом нечаянно закрыли вместе с утятами и лисицей в сарае кота Черныша. Умаявшись за день, тот решил подремать на сене, а ночью поохотиться на крыс. Их тут расплодилось столько, и так они обнаглели, что однажды ночью укусили свинью за ухо.

Но какой тут отдых и какая охота, когда внизу шныряет лиса, скулят лисята и дурным голосом кричит Хромуша, дирижируя крыльями хором своего семейства. Спать, и то не дадут!

Промаявшись в полудреме всю ночь, на рассвете Черныш потянулся, умыл мордочку и спустился с сена, чтоб осмотреться. И сразу же обнаружил несчастного утенка. Испугавшись, как бы люди ему и этот грех не приписали, решил уносить отсюда ноги, да поскорее, да подальше – но все известные ему щели были заколочены. Что же делать?

Был соблазн позавтракать этим, задушенным лисой, утенком, снова забраться на сено и выспаться, пока не откроется какая-нибудь дверь. Но Черныш подошел, понюхал, лизнул каплю крови и сказал себе: «Нет!» Лучше он посидит рядом, как свидетель преступления, и постережет жертву лисы, чтоб крысы не утащили. Хозяева, он слышал, уже встали – пускай придут, увидят, что у Черныша совесть чиста, и отыщут настоящего виновника.

А на деле все вышло наоборот.

– Ах ты, зверюга! Душегуб! – даже не оглядевшись как следует, завопил хозяин и запустил в Черныша своей просмоленной фуражкой.

Кот юркнул в нору, где отсиживалась лиса, но и тут покоя не было. В глубине скалила острые зубы хозяйка, а у входа Мастер ворошил палкой и кричал: «Убью, утоплю!» Потом объявил всем, что не лиса виновата, не хорек, а Черныш, собственный кот! Так и сказал:

– Ловите Черныша. В мешок зверюгу! А потом – прямо в торфяное болото!

А Хромуша просто с ума сходила оттого, что не могла выговорить: «Ошибаетесь, люди! Кот тут ни при чем. Сами вы виноваты, сами!»

И снова – куда девать мертвого утенка? Этому негодяю, то есть коту, ведь не оставишь – сожрал одного, и от другого не откажется. Увидев, что лисята уже одолели вчерашнюю жертву, бросили им и этого…

Все получилось точно так, как хотела лиса.

Хромуша уныло ковыляла по двору, с горя не различая, где зерно, а где камешек. Даже куры у нее спрашивали:

– Что с тобой, дорогая? Почему клюв повесила?

– Эх… – кулдыкнула индюшка, зная, что они все равно не помогут.

Хромуша надеялась только на гномов, которые дважды уже спасали ее. Увидев ласточек, она попросила их: встретите где-нибудь гномов, расскажите им все, как есть. Вытащили ее из речки, может, спасут и от этой, еще большей, беды.

Увы, ласточки в лес не залетали, зеленых деревьев избегали, потому и гномов отыскать не могли. Но слух о несчастьях Хромуши передавался от одной птицы к другой, быстро перемахнул озеро и долетел до ушей самого древнего жителя леса – черного Ворона.

Столетний Ворон столько перевидал и наслышался на своем веку, что давно ничему не удивлялся. Он был вдов, не осталось у него ни врагов, ни друзей, ни близких. Понуро сидел он на верхушке такой же старой, седой от серебристого лишайника ели, изо дня в день, из года в год пытаясь решить вопрос: «Почему это я зажился на белом свете?!»

Ворон сам в жизни мухи не убил, но пищи ему всегда хватало. То тут, то там в лесу происходили яростные схватки, гремели выстрелы, стучали рога самцов, дрались из-за добычи волки, умирал раненый кабан, задыхался в силках зайчонок, а Ворон сидел на вершине ели и ждал, пока затихнут стоны и околеет жертва.

Так он и протянул сто двенадцать зим и весен, испробовал мясо всех живых тварей, изучил язык зверей, птиц и деревьев, но уже много лет ни с кем не разговаривал. А тут, что-то надумав, а то и просто поглупев на старости лет, Ворон взял да и опустился на пень, у которого гномы кололи орехи.

– Не бойтесь, не бойтесь! – каркнул он и коротко изложил все беды Хромуши и горести лисы, про которую рассказали ему вороны. А потом спросил и сам себе ответил:

– А почему это я вам все рассказываю? Меня же давно ничем не удивишь! Разве что, думаю, возьму-ка и сам себя удивлю… Поступлю-ка я так, как еще никогда не поступал. Я могу еще чем-нибудь помочь вам?

• Предыдущая
• 22/35
• Следующая