Россия и Запад. Парадигмы цивилизаций - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 52

В 1980 г. [на Гданьской судоверфи] движение имело выраженный патриотический и социалистический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценностей, идущих вразрез с существующей стратегией общественного развития».

Из этого следует, что желание существенной части новой интеллигенции восточноевропейских стран вырваться от России на Запад было вызвано не ценностной близостью к Западу, а взрывом традиционализма и «социалистического идеализма», а также романтическим национализмом. В цивилизационном плане это вектор, противоположный траектории западной цивилизации.65

Вот резюме исследований хода трансформации 90-х годов, данное в книге Н.В. Коровицыной:

«Экспансия рыночных структур так и не дала ожидаемого роста индивидуализма в Восточной Европе. В период рыночных преобразований первой половины 1990-х годов наблюдался, как ни странно, даже некоторый спад индивидуалистических наклонностей. Их «золотой век» пришелся на завершающий этап существования коммунистического режима. Желание работать в частном секторе начало снижаться в Польше уже с 1991 г., в других странах — на 1-2 года позже. «Увлечение» капитализмом оказалось в Восточной Европе непродолжительным, а предпринимательская активность прочно ассоциируется теперь с необходимостью нарушения закона и моральных норм.

Величайшим парадоксом трансформации в Чехии называют обществоведы этой страны существующее здесь «явное отвращение к западноевропейской модели капитализма». Даже на пике реформаторских устремлений в июле 1968 г., по социологическим данным, только 5 % отвечало положительно на вопрос о том, «хотели бы вы возвращения капитализма?». Самое любопытное, когда в следующий раз решалась судьба страны в ноябре-декабре 1989 г., опросы продемонстрировали завидную стабильность взглядов чешского человека: те же 5 % хотели бы установления капиталистического порядка. А 90 % разделились на две примерно равных части. Одна предпочитала «социализм с человеческим лицом», другая — «экономику смешанного типа».

Уже вторая половина 1990-х годов вернула привычное для восточноевропейца отношение к государству, его роли в общественной и экономической жизни, как и к проблемам социального равенства. Проэтатистский, антилиберальный сдвиг массового сознания, зафиксированный польскими социологами, сопровождался сдвигом проэгалитарным. Эгалитаризм, чрезвычайно сильный в начальный период революционных преобразований в Польше в 1980-1981 гг., понижался вплоть до 1990 г., чтобы еще через десятилетие вновь вернуться к исходному высокому уровню. В период всплеска либерализма рубежа 1980-1990-х годов было трудно поверить, что труд наемного работника в госсекторе опять станет более предпочтительным по сравнению с аналогичной деятельностью в частном секторе.

Западная модель развития и стратегия жизни с ориентацией на «индивидуальный успех» во второй половине прошлого десятилетия перестала в глазах людей служить безусловным образцом для подражания. В определенном смысле пути социокультурной эволюции двух частей Европы — Западной и Восточной — на этом историческом этапе не сблизились, как ожидалось в 1989 г., а разошлись» [52].

Культурная травма, которую пережили народы восточноевропейских стран при форсированной смене цивилизационного контекста, смягчается той экономической помощью, которую из политических соображений оказывает этим странам Запад. Эти страны приняты в Евросоюз. Аналогичная травма, которую переживают народы России, смягчается за счет продажи советского наследия (хотя бы в виде нефти и газа). По мере исчерпания этого ресурса его обезболивающий эффект будет ослабляться.

Цивилизационные различия России и Запада наглядно проявились в холодной войне. Она многое говорит о том, исчезли ли эти различия с крахом советского строя.

Вспомним, что понималось под холодной войной. В 1946 г. Черчилль произнес в г. Фултоне (штат Миссури, США) историческую речь и заявил: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железный занавес опустился через весь Континент».

СССР и Восточная Европа были отделены от Запада линией особого фронта. Запад объявил «холодную войну» Советскому Союзу. Почти полвека эта война была главным фоном всей общественной жизни СССР. Как и во время всякой войны, все остальные политические, экономические и социальные процессы определялись этим фундаментальным условием.

Метафора «железный занавес» считается самой удачной находкой в политической карьере Черчилля. Эта метафора была отобрана из большого культурного арсенала, накопленного на Западе в борьбе против России. Проведенная Черчиллем линия «железного занавеса» была определена в XVIII в., когда Запад «изобрел» Восточную Европу. Как пишет западный историк, «многие постарались забыть об этом и поверить, что линию раздела между Востоком и Западом Европы придумали Сталин и Черчилль».

Какова природа холодной войны? Опубликованные в последние годы документы доктрины холодной войны, выработанной во второй половине 40-х годов в США, показывают, что эта война с самого начала носила характер войны цивилизаций. Об этом писал Шпенглер, потом Шубарт, потом Бжезинский. Разговоры о борьбе с коммунизмом были прикрытием.

Программные документы США начала холодной войны наполнены ненавистью к России. Вот как она трактуется в важном документе 1948 г.: «Россия — азиатская деспотия, примитивная, мерзкая и хищная, воздвигнутая на пирамиде из человеческих костей, умелая лишь в своей наглости, предательстве и терроризме». Никакой связи с коммунизмом здесь нет. Это была именно тотальная война, причем война на уничтожение.

Холодная война Запада имела мессианский, почти религиозный характер. Противник в ней был назван «империей зла», а победа в ней названа «концом истории». Главный философ неолиберализма Лео Страусс определил цель этой войны так: «полная победа города над деревней или Запада над Востоком».

Этот мессианизм не был направлен к светлому будущему, он был проникнут абсолютным пессимизмом. Л. Страусс дал такое пояснение смыслу предполагаемой победы Запада: «Завершение истории есть начало заката Европы, Запада, и вследствие этого, поскольку все остальные культуры были поглощены Западом, начало заката человечества. У человечества нет будущего».

Таким образом, уничтожение «империи зла» виделось как конец этого света и конец этого человечества. Из этого вытекают мистические, на грани безумия, нынешние утопии Нового мирового порядка, глобализации, поиски нового мирового зла и откат Запада от привычных норм международного права и морали, на которых мир стоял последние три века.

Планы ведения войны поначалу также были, с точки зрения рационального мышления, безумными. Власти США, тогда монополиста в обладании атомным оружием, предполагали сбрасывать на СССР атомные бомбы без колебания. Высший военный руководитель США, генерал-лейтенант Дулитл в публичной речи заявил, что американцы «должны быть физически, мысленно и морально готовы к тому, чтобы сбросить атомные бомбы на промышленные центры России при первых признаках агрессии. Мы должны заставить Россию понять, что мы это сделаем, и наш народ должен отдавать себе отчет в необходимости ответа такого рода».66

Советская идеология и печать искажали образ холодной войны, многократно занижали опасность, чтобы не нагнетать страхов и не разжечь психоз в стране. Это позволило нашему народу восстановить душевные силы после войны, воспитать три спокойных поколения. Но это и разоружило общество — оно не чувствовало и не осознавало опасности.

Это не было ошибкой советского государства, в таком же сложном положении находилась Россия и раньше. Трудность в том, что Россия с XVI в. была тесно связана с Западом — догоняла его и убегала от него одновременно. Поэтому власть никогда не позволяла раздувать антизападные настроения, а в элите всегда выставляла вперед ширму в виде слоя «западников».