Доктора флота - Баренбойм Евсей Львович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/145
• Следующая

Валентин медленно курил, смотрел куда-то поверх Пашки. Он вспомнил себя всего в бинтах, с переломанной ногой на больничной койке. За ним гнались сразу полдюжины ментов, он убегал по крышам домов. Наверно, и на этот раз он ушел бы от них, если бы не отломилось несколько кирпичей от брандмауэра. Тогда, после падения, ему казалось, что это — все, инвалидная коляска до конца дней. Но появилась докторша — молодая, независимая, резкая. Когда она входила в палату, ему сразу становилось легче. Она знала, что он урка, подследственный, но не боялась его. Он всегда ждал ее, а когда за нею затворялась дверь, на душе у него долго было хорошо, словно кто-то погладил его мягкой нежной рукой и побрызгал одеколоном…

— Во врачи иди, Косой, — повторил он. — Военно-морская академия объявила прием. Вчера в газете читал.

Совет Валентина идти учиться на врача застал Пашку врасплох. Он подумывал стать моряком, штурманом дальнего плавания, полярником. В крайнем случае, геологом или летчиком, но врачом… В этой роли он никак не мог себя представить. Правда, эта медицинская академия, о которой говорит Валентин, тоже морская.

На майские праздники в «малине» Косому устроили пышные проводы. Узнав, что Пашка собирается стать врачом, все долго хохотали, а больше всех большеротый Заяц.

— Ой, не могу! — задыхался он. — Из Косого профессор получится. Держите меня, урки!

Потом встал Валентин. Он один сегодня не принимал участия в общем веселье. Медленно достал из кармана большие золотые часы «Лонжин», щелкнул крышкой, протянул Пашке:

— Это тебе, Косой, за песни. Бери на память от всей банды.

— И приходи, если станет скучно, — сказала Помидора.

Неделю спустя Пашка отнес документы в приемную комиссию Академии и засел за учебники.

То, что трудно быть сыном командира Красной Армии, Алексей понял, когда перешел в шестой класс. До этого жил в детском безмятежном мире. Переезжал с отцом из города в город, ходил в садик, потом в школу. Менялись знакомые мальчишки, воспитательницы, учителя. Новыми были названия улиц, кинотеатров, речек. Быстро знакомился с другими ребятами. Было даже интересно — бесконечная смена впечатлений. Поживут годик-другой в военном городке, как вдруг вечером придет отец из части, неторопливо, фыркая и крякая, вымоется под умывальником, сядут ужинать и он скажет обыденно, будничным голосом, будто ничего не произошло:

— Переводят меня, Маруся, в другой гарнизон.

Мать ахнет, заплачет.

— Опять, Коля, ехать. Господи, какое несчастье. Только устроились по-человечески. Когда уже оставят тебя в покое?

— Я тебя предупреждал, когда за меня шла, — скажет отец. — Цыганская жизнь будет всегда. Военная служба — ничего не поделаешь.

На следующее утро начнут собираться. В большой ящик сложат кастрюли, керосинки, сковородки, посуду. В два чемодана одежду и книги. Вечером по традиции устроят отвальную для командиров и соседей, подойдет бричка с красноармейцем — и поехали на вокзал.

Родился Алексей на станции Дно Псковской области, там, где подписал отречение от престола последний русский царь Николай II. Потом жили в Сибири, в Тюмени, оттуда переехали в Барнаул. А в 1934 году отца послали учиться на курсы в Среднюю Азию, в город Андижан.

— Чего ты, Маруся, потащишься с детьми за мной? — уговаривал отец. — Жара, жить негде. Опять придется угол снимать. Оставайся здесь. А я курсы закончу, получу назначение и приеду за вами.

— Нет, — упорствовала мать. — Поедем вместе. Не пропадем и от жары не растаем.

Отец был красивый, видный, нравился женщинам. Мать ревновала его. Поэтому и таскалась за ним с детьми повсюду, хоть на курсы, хоть в длительную командировку.

После курсов отец получил назначение в Кострому. Вот где им хорошо жилось! Город старинный, живописный. Дали просторную комнату в доме начсостава, почти на самом берегу Волги. Школа рядом. При школе большой живой уголок. Алексей целыми днями пропадал в нем. Ему нравилось возиться со зверюшками. А потом устроил живой уголок дома. Собственноручно соорудил несколько клеток, поставил их одну на другую в коридоре. В клетках появились кролики, морские свинки, черепахи. От животных в коридоре пахло. Соседи ворчали. У матери часто болела голова.

— Не могу, Коля, — жаловалась она мужу. — Задыхаюсь.

Отец уже было собрался выбросить клетки, когда в апреле 1936 года увидел на столе журнал «Юный натуралист». Сына дома не было. Журнал был раскрыт на статье «Белые крысы». Под статьей стояла подпись: «Алексей Сикорский, ученик шестого класса». Клетки оставили. Бабушка и дедушка прислали книги по биологии.

Когда три года спустя отца перевели из Костромы в Житомир, Алексей едва не заплакал. Тут у него были настоящие друзья, девочка, с которой он дружил. Уезжать так не хотелось, что он готов был остаться в Костроме один, лишь бы здесь закончить школу. Но родители об этом и слышать не хотели.

Девятый класс Алексей заканчивал в Житомире. Он здорово повзрослел, возмужал, учился на круглые «отлично». По-украински они назывались «видминно». Теперь его интересовали математика, бокс. В полулегком весе он занимал среди юношей третье место в городе.

— Хоть и переезжали мы с тобой с места на место, Маруся, — сказал однажды отец, — а сын у нас вырос неплохой.

— Неплохой, — вздыхала мать. — Но, понимаешь, Коля, серьезный он не по возрасту. Молодость пролетит, а погулять не успеет…

— Успеет, — смеялся, отец. — Вся жизнь впереди.

Алексей действительно был собран, дисциплинирован, обладал умом аналитическим, рациональным. Любил до всего доходить сам.

— У меня есть идиотская черта подвергать свои поступки тщательному анализу, — в минуты откровенности говорил он своему другу. — Все думаю, почему так получается: хочу быть честным и все-таки иногда обманываю родителей, девчонок. Хочу всегда держать слово, а получается не всегда. И от этого внутри раздвоенность, неудовлетворенность.

— Не мудрствуй, Сикорский, — успокаивал приятель. — Живи проще. Мир и без того сложен. Не усложняй его еще больше.

— Хотел бы, да не получается.

В десятом классе Алексея все настойчивее и острее беспокоил вопрос: кем быть? Как многие десятиклассники, Алексей мечтал о профессии моряка. Дальние плавания, экзотические страны, кокосовые пальмы, коралловые рифы — у какого юноши от этих слов не начинало сильнее стучать сердце?

На медицинской комиссии в поликлинике врач-окулист нанесла первый чувствительный удар. Оказывается, он дальтоник! Плохо отличает коричневый цвет от зеленого. Вывод комиссии не оставлял сомнений: «В строевые и инженерные морские училища не годен».

Алексей стоял в растерянности у стола председателя комиссии, держа в руке ставшую ненужной медицинскую карту, не зная, что предпринимать дальше.

— Попробуйте подать документы в Военно-морскую медицинскую академию, — неожиданно предложил председатель, пожилой военврач в армейской форме. В его бесцветном лице запоминался лишь рот, крохотный, как горлышко бутылки. Он утопал в глубоких складках щек.

Стать врачом? У них в роду не было ни одного врача. Можно ли посвятить всю жизнь этой профессии? И одобрит ли отец его выбор? Впрочем, он обмолвился однажды, что жалеет, что не стал доктором.

— А меня примут?

Военврач полистал толстый справочник.

— Попробуйте. Тут написано: «Индивидуальный подход».

Перед тем как отправлять документы в Ленинград, Алексей решил проверить себя. Он все должен делать обдуманно, обстоятельно, без спешки. Начнешь учиться и обнаружишь, что не переносишь вида операций, человеческой крови, а отступать будет поздно.

После занятий в школе он пошел в приемный покой железнодорожной больницы. В маленькой комнатке за покрытым простыней столом, окруженная тремя телефонами, сидела медицинская сестра и читала «Огонек». Больше никого не было.

— Мне бы хотелось увидеть дежурного врача, — сказал Алексей.

• Предыдущая
• 6/145
• Следующая