Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 42
- Предыдущая
- 42/87
- Следующая
Все магазины расположились на одной улице. Перед ними были устроены навесы из грубой, небеленой бумажной ткани. Приезжие поселяне привязывали своих лошадей к столбам, поддерживающим эти навесы.
Под навесами валялись пустые ящики из-под то варов и лентяи, гнездившиеся на этих ящиках целый день. Чтобы как-нибудь убить время, они кромсали доски ящиков своими длинными складными ножами, жевали табак, зевали и потягивались. Лентяи эти носили в большинстве случаев желтые соломенные шляпы, величиною с зонтик, но зато ходили без курток и без жилетов. Они называли друг друга Биллем, Бэком, Банком, Джое или Аиди, лениво перекидывались словами и употребляли большое количество ругательств. У каждого столба под навесом сидел или стоял, прислонившись, по крайней мере один тунеядец, непременно засунув руки в карманы брюк и вынимая их оттуда лишь для того, чтобы почесаться или попросить взаймы жвачку табаку. Разговор между ними имел приблизительно следующий характер:
— Дай-ка мне жвачку табаку, Ганк!
— Не могу! У меня самого осталась всего лишь одна порция. Обратись лучше к Биллю.
Билль, может быть, даст требуемую от него жвачку, а может быть, солжет и скажет, что у него ничего нет. Многие из таких лентяев ухитряются существовать без гроша собственных денег и без собственной жвачки табаку: они живут постоянно в долг. Такой молодец говорит, например: «Ссуди-ка мне жвачку, Джек! Я только лишь сию минуту отдал свой последний табак Бэну Томпсону». Сплошь и рядом это наглая ложь, которой может провести разве лишь какого-нибудь заезжего новичка, но Джек свой человек, а потому возражает: «Ты уверяешь, будто ссудил Бэна жвачкой? Скорее это могла сделать бабушка любимого кота твоей сестрицы. Потрудись-ка лучше, Лэф Бэккер, отдать мне табак, который ты у меня занял. Тогда я с превеликим удовольствием одолжу тебе опять хоть целую сотню пудов и притом не стану требовать с тебя процентов.
— Да ведь, я вернул тебе однажды кое-что!
— Правда, я получил с тебя с полдюжины жвачек, но только ты занимал у меня хороший магазинный табак, а заплатил мне негоднейшей черной дрянью».
Магазинный табак продается пачками в листьях; его жуют здесь, предварительно свернув лист или не сколько листов. Занимая в долг жвачку, обыкновенно отрезают ее не ножом, а суют себе пачку в рот, грызут ее зубами и тащат вместе с тем руками до тех пор, пока она не разорвется надвое. В таких случаях иногда хозяин табака бросает грустный взгляд на возвращенные ему остатки и саркастически говорит:
— Послушай-ка, отдай мне жвачку и возьми себе всю остальную пачку!
Улицы и переулки представляли из себя какое-то месиво, состоявшее из грязи, черной как деготь. Слой ее доходил кое-где в глубину до фута, но местами не превышал двух или трех дюймов. Свиньи, похрюкивая, слонялись всюду. Иной раз большущая замарашка свинья с целой дюжиной поросят лениво прогуливаясь по улице, ложилась как раз поперек самой дороги, так что надо было ее обходить. Бывало, она лежит, растянувшись во всю длину, закрыв глаза и потряхивая ушами, и с наслаждением кормит поросят молоком сосцов своих. Вид у нее совершенно такой же счастливый, как если бы она лежала уже распластанная в колбасной. Счастье это оказывается, однако, не прочным: кто-нибудь из тунеядцев непременно крик нет: «Эй, Тадж! Возьми ее! Куси!» — и бедная свинья убегает с ужасающим визгом, таща за собой одну или двух собак, вцепившихся в ее уши, между тем как целая стая из трех или четырех дюжин псов с лаем устремляется вслед за беглянкой. Все лентяи тогда встают, чтобы полюбоваться на это зрелище, смеются от души и вообще чувствуют искреннюю благодарность случаю, ниспославшему им в виде развлечения этот маленький скандальчик. Затем они успокаиваются и впадают опять в полусонное состояние, пока их не пробудит из него драка между собаками. Ничто не вызывает у них большего удовольствия и оживления, как такая драка, за исключением разве лишь экзекуции над какой-нибудь приблудной собакой: ее обмазывают смолой и поджигают, или же привязывают ей к хвосту железную сковороду и пускают несчастную собаку бежать до тех пор, пока она не издохнет наконец от усталости и страха.
В квартале, выходившем на реку, некоторые из домов готовы были ежеминутно обрушиться в воду; их страшно уже перекосило, так как река в этом месте постепенно размывала берег. Многие дома стояли уже пустыми, а под другими произошел обвал всего лишь в одном углу, так что этот угол находился на весу. В них еще жили, хотя это было сопряжено с некоторой опасностью, так как иногда обваливалась сразу полоса берега шириной в целый дом; случалось даже, что в течение одного лета обвалится полоса земли в четверть мили шириной. Таким городам, как этот, необходимо отодвигаться все дальше в глубь страны, так как река неустанно подмывает их с береговой стороны.
По мере того как время близилось к полудню, улицы все более заполнялись повозками и лошадьми, число которых ежечасно возрастало все быстрее. Целые семьи, прибывшие из соседних сел, захватив с собою над лежащую закуску, обедали в повозках. При этом было выпито значительное количество водки и на моих глазах произошло уже три драки, без особенно серьезных, впрочем, последствий, когда кто-то закричал:
— Глядите-ка! Сюда едет старик Боггс! Без шуток, ребята. Он приехал сюда из провинции и, по обыкновению, пьян, как сапожник!
Все тунеядцы развеселились, из чего я заключил, что они имели обыкновение подшучивать над Боггсом. Один из них заметил:
— Интересно знать, кого он будет теперь изводить? Если бы он и впрямь укокошил всех, кого изводил в течение последних двадцати лет, то, без сомнения, пользовался бы блестящей репутацией.
Другой из лентяев объявил:
— Мне бы очень хотелось, чтобы старику Боггсу вздумалось хорошенько мне пригрозить. Я тогда был бы уверен, что проживу еще тысячу лет!
Подъезжая верхом на коне, метавшемся из стороны в сторону, Боггс завывал и вопил, как индеец.
Он кричал во все горло:
— Эй, вы! Прочь с дороги! Я теперь на военной тропе, и цена на гробы начала уже подниматься!
Пьяный старик с раскрасневшимся лицом качался в седле. Его провожали криками, насмешками, свистками и ругательствами. Он отругивался в ответ, обещая задать всем перцу, когда будет маленько повольготнее, так как теперь приехал в город, чтобы убить полков ника Шерборна, и всегда держится поговорки: «Сперва надо покончить с жарким, а потом уже приниматься за суп». Увидев меня, он подъехал ко мне вплотную и спросил:
— А ты откуда пожаловал сюда, молокосос? При готовился ты уже к смерти?
С этими словами он уехал. Я было не на шутку перепугался, но меня успокоили, сказав:
— Он все зря болтает и в пьяном виде постоянно мелет подобный вздор, но в действительности это самый добродушный дурак во всем Арканзасе! Никогда еще никому он не сделал вреда в пьяном или трезвом виде.
Боггс подъехал к самому крупному магазину во всем городе и, нагнувшись в седле так, что мог свободно заглянуть под доместиковый навес, вскричал неистовым голосом:
— Выходите-ка оттуда, Шерборн! Выходите, чтобы встретиться лицом к лицу с человеком, которого вы обманули. Вы та самая дичь, за которой я пустился в погоню, и не уйдете из моих рук!
Он продолжал довольно долго еще этот монолог, пересыпая его всяческими бранными выражениями по адресу Шерборна, какие только приходили ему на ум. На улице толпился кругом народ, внимательно слушавший пьяного старика и хохотавший над его вы ходками. Под конец, однако, вышел из магазина мужчина лет пятидесяти пяти, одетый несравненно лучше, чем все остальное население города, и отличавшийся энергичной, гордой осанкой. Толпа немедленно расступилась перед ним, чтобы очистить ему дорогу. Обращаясь к Боггсу, он сказал ему совершенно спокойно и вовсе не горячась:
— Вы мне надоели, но я согласен выносить ваш образ действия до часу! Заметьте себе: до часу по полудни, не больше! Если по прошествии этого времени вы откроете рот и вздумаете сказать обо мне хотя бы еще только одно слово, то куда бы вы ни уехали потом, я вас непременно разыщу.
- Предыдущая
- 42/87
- Следующая
