Четвертая вершина - Санеев Виктор Данилович - Страница 7

Так вот, в той «битве века», которая разгорелась в Мехико в секторе для тройного прыжка (дальше я расскажу об этом подробнее, а сейчас скажу только, что мексиканский финал по своим результатам превосходил не только все предыдущие соревнования, но и вплоть до 1983 года не имел себе аналогов!), на мой взгляд, решающее значение принадлежало фактору долговременной целенаправленной психологической подготовки. Именно высокая психологическая устойчивость помогла мне выдержать невиданную по накалу борьбу.

Я не случайно подчеркнул, что психологическая подготовка к Мехико была и долговременной, и целенаправленной. Конечно, этот процесс проходит не без участия спортсмена, но должен признаться, что вначале сугубо подчиненную роль играл я, а главную — Витольд Анатольевич Креер. Но обо всем по порядку.

Еще в декабре 1964 года меня вызвали на краткосрочный тренировочный сбор сильнейших прыгунов страны в Москву. Там и состоялось мое очное знакомство с Креером, который незадолго до этого оставил спорт и стал старшим тренером сборной команды страны по тройному прыжку.

Сейчас я уже не помню всех подробностей нашей первой беседы, но главное запомнил. Этим главным было слово «Мехико». Столица XIX Олимпийских игр. Речь чуть ли не с первых слов пошла о моей олимпийской подготовке. Тогда же было решено, что во время тренировочных сборов я буду готовиться под руководством Витольда Анатольевича, который разработает детальный план моей подготовки к Играм.

Одной из основных черт характера моего второго тренера было огромное упорство в достижении цели. И в те дни, когда я тренировался в родном Сухуми, в мой адрес регулярно приходили письма от него с тренировочными рекомендациями. Конечно, в эти планы приходилось вносить некоторые коррективы в зависимости от условий или моего состояния. Но в целом у Акопа Самвеловича и Витольда Анатольевича не было никаких разногласий по поводу общего направления моей подготовки.

И в 1966 году, когда я из-за травмы не только не мог прыгать, но и ходил с трудом, Креер не забывал обо мне, по-прежнему считая одним из вероятных кандидатов на олимпийские награды. Мне передали, что весной 1966 года на тренерской конференции Витольд Анатольевич сказал одному из спортивных журналистов буквально следующее:

— Кандидат в олимпийцы № 1 — Виктор Санеев. Если ему удастся залечить последствия травмы, то в Мехико будет золотая медаль!

Надо ли говорить, что такая вера придавала мне сил, а главное, постепенно я и сам укреплялся в мысли, что смогу выступить на Играх. Такой была, если так можно выразиться, начальная стадия моей психологической подготовки к Олимпиаде.

Большую роль в моей подготовке сыграло и то, что примерно за год до Игр я полностью сосредоточился только на тройном прыжке. В начале спортивной карьеры, читатель, наверное, уже заметил, в большинстве соревнований я выступал в двух видах прыжков — в длину и тройным. Витольд Анатольевич сумел убедить меня, что такое распыление сил не приведет к успеху ни в одном виде.

— До Олимпийских игр остается чуть больше года, — говорил он мне после того, как, заняв второе место в прыжках в длину на Спартакиаде народов СССР, я не сумел войти в число призеров в тройном, — а сделать предстоит еще очень многое. Я знаю, что ты увлечен прыжками в длину. И это мешает тройному. Мой тебе совет — не колеблясь, выбирай тройной прыжок. Ты сможешь добиться в нем гораздо большего, чем в длине. Допустим, что в Мехико ты прыгнешь за 8 м, но это принесет лишь место в финале. А 17 м в тройном — это уже медаль. Я не против прыжка в длину вообще. Зимой — пожалуйста, прыгай. Это поможет поберечь ногу до лета. Но тренироваться ты должен в тройном прыжке. Именно в этом виде мы рассчитываем на тебя как на олимпийца.

Что же, в прозорливости Витольду Анатольевичу отказать было никак нельзя. Я и в самом деле подумывал: а не получится ли у меня прыжок в длину на уровне олимпийских требований? Попросту говоря, мечтал о прыжках за 8 метров. Позже я понял, что такой результат я, вероятно, и мог бы показать, а вот стать олимпийским чемпионом?.. Что я смог бы противопоставить в Мехико Роберту Бимону с его прыжком-полетом на 8,90!

Вообще говоря, совмещение этих двух видов прыжков в легкой атлетике не так уж редко встречалось раньше, да встречается и теперь. Например, Олег Федосеев был рекордсменом страны в прыжке в длину в 1956 году, а рекордсменом мира в тройном — в 1959-м. Но наибольших успехов он достиг все же тогда, когда начал специализироваться только в тройном — стал бронзовым призером чемпионата Европы-62 и серебряным — на Олимпийских играх в Токио в 1964 году. Еще более убедительный пример — история краснодарского спортсмена Михаила Барибана. Вот уж кого можно было назвать настоящим прыгуном! Михаил прыгал тройным за 16 м, в длину — на 7,70, в высоту — на 2,11 и даже с шестом — на 4,40. Конечно, Барибан был очень талантлив. Но такая разбросанность мешала ему даже в период ответственных стартов сосредоточиться на чем-либо одном и достичь большого успеха. А стоило Михаилу «определиться» в тройном прыжке, как его результаты в этом виде начали стремительно расти. Он стал участником Олимпийских игр в Мюнхене, а еще через год выиграл Московскую универсиаду с новым рекордом этих популярных состязаний — 17 м 20 см.

И совсем уж свежий пример — выступление в двух видах талантливого прыгуна из Фрунзе Шамиля Аббясова. Зимой он обычно выступает как прыгун тройным и даже был чемпионом Европы, обладателем высшего мирового достижения для залов — 17,30. А летом Шамиль «переквалифицируется» в прыгуна в длину. На матче СССР — США в Индианаполисе летом 1982 года он с сильным попутным ветром показал даже результат 8,41 и в Афины поехал как участник чемпионата Европы в прыжках в длину. И все же, по-моему, Аббясову нужно поскорее сделать окончательный выбор: либо длина, либо тройной. Не берусь давать советы в таком тонком деле, как выбор дальнейшей специализации, но думаю, что совмещение двух видов на этапе высшего спортивного мастерства вряд ли целесообразно.

И дело здесь не только в различной направленности тренировочного процесса, но и в том, что психологически трудно перестраиваться с одного вида на другой. А бывает и так. Допустим, в прыжках в длину состязания, как говорится, «не пошли», и тут трудно удержаться от того, чтобы не подумать: ничего, отыграюсь в тройном. А в результате ни тут, ни там успеха не достигнешь.

Таким образом, то, что в преддверии Олимпиады 1968 года я целиком принадлежал только тройному прыжку, стало еще одной гранью психологической подготовки к Мехико.

Созданию психологической уверенности в успехе были подчинены почти все старты олимпийского года. Например, когда мы узнали, что в июне финский прыгун П. Поуси неожиданно показал результат 17 м, то В. А. Креер настоял, чтобы я был включен в группу наших легкоатлетов, которым предстояли международные соревнования в Стокгольме. Он надеялся, что там мне удастся встретиться с новым соперником и посмотреть его в деле. Так и случилось — финские и шведские атлеты по-соседски часто встречаются на спортивных аренах.

Естественно, что уже само появление Поуси в секторе было для меня хорошим раздражителем. И хотя он в тот раз прыгал слабо, это не помешало мне установить личный рекорд — 16,79 и заодно присмотреться к еще одному претенденту на олимпийские медали.

Вообще все состязания этого олимпийского сезона проходили под знаком подготовки к Мехико. Тут важно было, с одной стороны, выступать на достаточно высоком уровне, чтобы приобрести необходимую уверенность, а с другой — не раскрывать преждевременно своих возможностей. В июле, например, мне удалось выиграть два хороших старта в Ленинграде. Сначала — на матчевой встрече команд СССР, ГДР и Польши, где я снова установил личный рекорд — 16,87, а через неделю — на Мемориале братьев Знаменских. В этих состязаниях участвовали сильнейшие европейские прыгуны: чемпион континента 1966 года болгарин Г. Стойковский, рекордсмен мира Ю. Шмидт, поляк Я. Яскульский, немцы К. Нойманн и 3. Дане и румын Ш. Чохина. Однако никому из них не удалось выиграть ни у меня, ни у Золотарева, ни у Дудкина. Словом, мы сохраняли лидирующее положение в Европе, которое нам удалось вернуть нашей школе тройного прыжка в 1967 году. И это тоже придавало уверенности, хотя мы понимали, что на Олимпиаде нам будут противостоять не только европейцы.