Нумизмат - Сартинов Евгений Петрович - Страница 19
- Предыдущая
- 19/97
- Следующая
— Доброго вам здравия, ваше превосходительство… Михаил Львович!
Обухов поморщился. Несмотря на постоянные внушения, домовладелец заискивающе продолжал именовать его не по чину, генеральским титулом. Этот явный подхалимаж коробил даже привычного к внушаемому им страху надзирателя.
— Экий ты, братец, однако тупоголовый! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не здоровался со мной не по чину, а ты все по-своему.
— Ну как же можно, любезный Михаил Львович! Вы ведь для нас даже не генерал-фельдмаршал! Отец родной!
Сычина можно было понять. Во власти квартального было прикрыть заведение, объявив его, допустим, воровским притоном. Вот и стелился старый лис ниже травы.
— Ладно, открывай номер, показывай, — прервал Обухов словоизлияния старика, кивая головой в сторону двери.
Тот с готовностью принялся отпирать номер. Навстречу приставу пахнула душная волна застоявшегося воздуха. Сычин забил в своём заведении все форточки, дабы жильцы зря не выстуживали помещение, а то ведь дрова в столице ой как недёшевы!
Расторопный коридорный притащил подсвечник, Сычин сам взял его в руки и шагнул вперёд. За порогом он сразу отошёл в сторону, пропуская квартального. Тот сделал два шага вперёд и, уже не сходя с места, начал осматриваться. Свечи при этом оказались очень уместны. Небольшие окна за десять лет существования номеров ни разу не мылись. Кроме того, эта сторона здания выходила на север, и сюда редко заглядывало солнце. В узкой, вытянутой в длину комнате размещались только стол, стул да железная кровать, на которой и лежало мёртвое тело. По старой привычке, Обухов сначала тщательно осмотрел комнату. На вешалке висела тощая студенческая шинель, фуражка со студенческой кокардой мединститута, форменная куртка, под ними стояли стоптанные сапоги.
То, что лежащий на кровати был студентом, пристав понял и по стопке книг на столе, чернильнице, паре нещадно раздрызганных гусиных перьев. Но Обухов все-таки спросил:
— Покойный числился студентом?
— Так точно-с! — ответил Сычин, по привычке кланяясь при этом.
— Кто его обнаружил первым?
— Истопник Федор. Пришёл топить «голландку», а тут закрыто. Я ему ключ дал, он открыл номер, вот-с… — Сычин показал рукой на кровать.
— Позови-ка его, — велел квартальный.
Поставив канделябр на стол, Сычин удалился, а полицейский начал рассматривать мертвеца. Тот лежал на спине, наполовину прикрытый одеялом, да ещё с накинутым сверху клетчатым пледом. Левая рука покойного свешивалась с кровати, рот остался открытым, так же как и глаза. Белое, бескровное лицо студента выражало явную муку. На подбородке и серой наволочке тощей подушки остались пятна засохшей крови.
Нагнувшись, пристав осмотрел открытую шею мертвеца, затем перевёл взгляд на грязную нательную рубаху студента. Тем временем Сычин вернулся с невысоким, коренастым мужиком, густо заросшим плотной чёрной порослью в виде окладистой бороды и лохматой причёски под горшок.
— Ты первый нашёл его? — спросил Обухов строго, но спокойно.
— Я, я, стало быть, — мужик неуклюже пригибался, словно порываясь
поклониться в пояс, в руках все время мял вытертый заячий треух. — С соседнего нумера жаловаться стали, дама одна. Печка у них одна на два номера, а уж три дня не топлено.
— Ничего здесь не трогал?
— Нет, как можно? Только дрова вот положил, все одно ведь потом топить придётся, — мужик ткнул треухом в охапку дров рядом с «голландкой».
Обухов несколько секунд пристально смотрел на истопника, тот не выдержал и отвёл взгляд. В этом квартальный не усмотрел ничего особенного, хуже, если бы было наоборот.
«Деревенщина, — решил он. — Недавно в столице».
— Когда прибыл в Санкт-Петербург? — спросил он.
— На Ильин день, — все так же неуклюже кланяясь, ответил мужик. — Отпущен барином своим, князем Оболенским на заработки. Пашпорт у хозяина.
Квартальный удовлетворённо хмыкнул. За двадцать пять лет службы Обухов хорошо научился разбираться в людях.
— Ну смотри мне, ежели соврал! Иди.
Мужик, сразу вспотев в нетопленой комнате, торопливо выскользнул за дверь. И тут же Жмыхов, неподвижной глыбой застывший в дверном проёме, пробасил:
— Дохтур прибыл.
— А, вовремя.
Вскоре в тесную каморку протиснулся невысокий, круглый, как снеговик, человек с колобкообразной лысой головой.
— Допрое утро, Михаил Львович, — заговорил он, сразу обнаружив явный немецкий акцент.
— Доброе утро, Карл Францевич.
— Што случился?
— Вот, мёртвое тело. Скорее всего чахоточный, но посмотрите сами.
Обухов уступил своё место у кровати судебному медику, а сам долго рассматривал письменный стол. Проворный Сычин уже принёс листок бумаги для составления протокола, новые перья. Но не это занимало полицейского. Кроме стопки книг, кувшина с водой, тарелки, на столе не обозначилось ни крошки хлеба.
— Сколько он не платил за постой? — спросил Обухов вившегося вокруг него вьюном Сычина.
— Месяц. Все, говорил, прислать должны, да никак.
— Кашлял ?
— Да, сильно.
«Едут со всей России в столицу без надлежащего дохода, а потом мрут как мухи от голода да чахотки. Этот тоже, видно, из этих новых, разночинцев.»
— Вы абсолютно прафы, любезный Михаил Львович. Именно чахотка, туберкулёз, — медик со значительным видом поднял вверх указательный палец.
— Ну что ж, — Обухов обернулся к Жмыхову. — Дроги прибыли?
— Так точно-с!
— Зови, пусть забирают, а нам с Карлом Францевичем ещё надо протокол писать.
Когда все формальности были исполнены и медик отбыл, Сычин неожиданно вкрадчивым тоном обратился к сидевшему за столом квартальному:
— Ваше превосходительство, имею до вас одно конфиденциальное дело.
Обухов медленно поднял на него взгляд, брови его удивлённо поднялись вверх. Жмыхов ушёл, сопровождая труп, в номере они остались одни.
— Ну, говори.
— Видите ли, господин квартальный надзиратель, — зачастил старичок, — в двенадцатом номере у меня второй месяц проживает одна дама, некая Соболевская, как она говорит, имеет дело до казённых инстанций. Судя по одежде, дама среднего достатка, а тут, чувствуется, совсем поиздержалась. Я вчера пришёл к ней с разговором — платите, дескать, или выселяйтесь. Она в слезы, нету у ней средств, а потом даёт мне вот это и предлагает купить.
Сычин порылся у себя в жилетном кармане и протянул Обухову большую монету, судя по цвету и размеру, рубль. Но поднеся её к глазам, пристав с удивлением увидел незнакомый ему профиль, а затем прочёл и надпись по кругу.
— Вот видите, какое чудо, — Сычин все суетился, все говорил. — Я спрашиваю её, что, дескать, это такое, а она твердит своё: больших денег эта монета стоит. Я бы, говорит, сама её продала, да не знаю кому. А тут ещё занедужила, ноги болят, сил хватает только по канцеляриям ходить…
— Где она? — прервал старика Обухов.
— Кто? — не понял Сычин.
— Эта ваша дама.
— В двенадцатом номере.
— Веди, — коротко велел квартальный, продолжая при свете свечей разглядывать диковинный рубль. Фальшивок на своём веку Обухов видел предостаточно, руку и глаз набил хорошо. Но в том, что эта монета из чистого серебра, он не сомневался ни секунды. И вес, и цвет металла соответствовали российскому стандарту. Качество оттиска также внушало уважение. Любой другой из полицейских чинов на месте Обухова просто передал бы монету на расследование, но квартальный был немного знаком с нумизматикой. Месяц назад умер его старый знакомец, аптекарь Косинский, сосед по квартире. Тот имел кое-какие диковинные монеты, а кроме того, располагал и каталогом генерала Шуберта с описанием подобной монеты. Станислав Косинский как приобрёл этот каталог, так все уши прожужжал Обухову про загадочный константиновский рубль.
Они прошли длинным коридором и остановились у одной из дверей. Сычин постучал.
— Кто там? — спросил слабый женский голос.
— К вам пришли, по поводу монеты, — отозвался Сычин, косясь на квартального.
- Предыдущая
- 19/97
- Следующая
