Безвыходных положений не бывает - Санин Владимир Маркович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/30
- Следующая
На памирских дорогах я взял десятка два интервью. Среди лиц, оказавших мне эту честь, были два чабана, один бульдозерист, восемь школьников от первого до пятого класса, старушка с раздавленной курицей, меланхоличный завмаг и секретарь райкома партии. Я узнал, что животноводство на Памире на подъеме, что бульдозерист Али назвал сына Али в честь деда Али, что самое трудное на свете — это арифметика, что за курицу, раздавленную не нами, должны платить мы, поскольку все шоферы одним лыком шиты, что с куревом бывают перебои и что я еду по той дороге, по которой в прошлом году проезжали Ганзелка и Зикмунд. Последнюю подробность мне сообщали почти все встречные, и я так к этому привык, что, желая доставить удовольствие очередному собеседнику, невинным голосом спрашивал:
— А не проезжали случайно по этой дороге известные чехословацкие путешественники… как же их фамилии?..
И собеседник, подождав, когда я бессильно умолкну, с гордой торжественностью говорил:
— Проезжали, товарищ, а как же, товарищ. Запиши, товарищ, их фамилии: Ганзелка и Зикмунд.
И прощался, чрезвычайно довольный.
Пока я размышлял на эту тему, мы проехали мимо колхозной бензоколонки и стоявшего рядом с ней «газика» — весьма, кстати, популярной на Памире машины, на которой ездят и председатели колхозов, и секретари обкома. Что-то в этой машине меня поразило — это уже из области подсознания. Я попросил Витю вернуться обратно. Высокий загорелый парень заливал в бак бензин. Машина как машина, копия нашей. И все-таки в ней было что-то такое неуловимо знакомое. Ба! Конечно, номер! МОК!
— Давно из Москвы? — окликнул я парня. Он мгновенно обернулся.
— Три месяца! — радостно завопил он. — А ты?
— Десять дней! — не менее радостно завопил я. — Привет, земляк!
С минуту мы лупили друг друга по плечам.
— Ну, как там Москва? — гремел парень. — Сокольники на месте? А Третьяковка? А Серебряный бор?
— На месте, на месте, — успокоил я. — И Лужники тоже.
— Лужники! — застонал парень. — Хочу в Лужники! На футбол желаю! В кафе-мороженое!
Парень успокоился только тогда, когда я клятвенно пообещал поклониться всем названным им местам. Он шофер Московской экспедиционной базы Академии наук, и зовут его Борис Гайдис. Сейчас он обслуживает сейсмические станции Памира, который он, между прочим, полюбил «почти как Москву». Борис просил передать привет его сестре Нине и на прощанье рекомендовал навестить чету сейсмологов в кишлаке Хостав.
До Хостава было километров шестьдесят такой дороги, по сравнению с которой уже пройденный путь казался легкой разминкой. При малейшей попытке заговорить наши челюсти оглушительно лязгали, норовя прищемить языки. Машина прыгала по камням, как кузнечик. Несколько раз я бодал головой ветровое стекло и чуть не прошиб теменем верх.
Но наши муки были не напрасны. Для того чтобы познакомиться с Женей и Славой Гарнец, не жалко было бы потрястись и в пять раз больше. Короли, наносящие визиты своим коллегам по профессии, полопались бы от зависти, если бы увидели, как нас встретили супруги Гарнец.
Я сейчас расскажу вам об этой встрече. Сначала нас отвели в подготовленную для высоких гостей резиденцию, пол которой был устлан драгоценными мехами. Мы приняли ванну, переоделись и уселись за роскошно сервированный стол. Играла музыка, юная Саломея танцевала причудливый танец, произносились приветственные речи…
Так вот, не ухмыляйтесь — здесь все истинная правда. Чистенькая, аккуратная кибитка была дворцом для нас, блудных автобродяг. На пороге кибитки лежала шкура медведя — уверяю вас, для ее бывшего обладателя она была достаточно драгоценна. Мы умылись студеной ключевой водой и уселись за стол, на который Женя выложила все, чем была богата и рада семья Гарнец. Быть может, свадебный стол Рокфеллера выглядел более пышно, но черта с два пресыщенные миллионеры ели с таким аппетитом, как мы! Мы распили заветную бутылку «Старки», и перед нами плясало самое очаровательное, самое курносое и симпатичное существо на свете — Оксана Гарнец, памирский цветочек, которому на днях исполнилось год и два месяца.
Женя и Слава открыли нам великую тайну. Оказывается, сейсмология — интереснейшая из наук, и они, Женя и Слава, занимаются самым прекрасным делом, которое только могло выпасть на долю смертных.
Они показали нам сейсмостанцию — белый фургон с уникальным оборудованием. Слава объяснил, что сейсмолог — своего рода психиатр, он изучает Землю, когда у нее начинаются пляски святого Витта. Я и не подозревал, что наша старая, мудрая Земля все двадцать четыре часа в сутки трясется и бурлит, как густая похлебка. Каждые три часа Слава и Женя прощупывают земной пульс, снимают показания и изучают проявленные пленки. И иногда озабоченно качают головами: это значит, что сейчас где-то очень тревожно. Землетрясение на Памире не редкость. Всего лишь за месяц до моего приезда Гарнецы поставили Земле за поведение пять баллов. А это плохая оценка: чем Земля хуже себя ведет, тем больше баллов ей выставляют.
Раза два в месяц в кишлак приезжает Борис Гайдис. Он привозит продукты, пленки, свежие памирские новости, забирает сейсмограммы и отвозит на центральную станцию. Ежемесячная норма Бориса — тысяча километров памирских дорог, и поэтому в кругу своих друзей он настроен лирически. Он рассказывает им о Лужниках и Сокольниках, о сестре Нине и о товарищах из автобазы Академии наук. Запив свой рассказ десятью пиалами чаю, Борис вздыхает, садится в «газик» и мчится к другим сейсмологам, которые ждут его, как астроном любимую комету, как дети в пионерлагере — родительский день. Ибо Борис Гайдис — самый популярный человек у сейсмологов Памира.
Проводив Бориса и уточнив свои взаимоотношения с Землей, Женя и Слава утверждают повестку дня. Сегодня предстоит много работы, и ее нужно успеть завершить. Нужно проведать учителя, помочь по арифметике детям соседа, заготовить топливо, почитать — хотя бы сто страниц книги, повторить английский, убить куропатку, поспорить о том, куда поступать — на геолого-почвенный или физико-технический, ответить на все вопросы Оксаны, написать письма домой и послушать радио. Кроме того, необходимо в час заката полюбоваться несравненным памирским пейзажем, чтобы навеки сфотографировать в своей памяти фантастические очертания горных хребтов, водную феерию темпераментного Пянджа…
Мы заехали в гости на минутку, а прожили в Хоставе целые сутки. Мы допоздна говорили о землетрясениях, радиопередачах, детях, стихах, гастрите и охоте, на которую, кстати, мы отправились ранним утром и о которой я расскажу отдельно. Мы обменялись адресами и обещали друг другу писать. На прощанье Миша нас сфотографировал, и эта карточка сейчас передо мной.
Я знал и видел романтиков, которые с горящими глазами ехали на экзотические окраины. Они пели «Бригантину» и смотрели вдаль голубыми глазами. Им снились облака, шалаши и любовь. Не все они представляли себе, что облака — это ливни, шалаш — это насморк, а любовь — это дети.
И среди романтиков начался естественный отбор. Жизнь есть жизнь, и не будем их судить, ведь не из всех людей поэт рекомендовал делать гвозди.
Привет вам, Женя, Слава и Оксана Гарнец!
- Предыдущая
- 4/30
- Следующая
