Русские агенты ЦРУ - Харт Джон Лаймонд - Страница 26

Какая судьба постигла этот план, точно не известно, однако кажется вполне вероятным, что у КГБ возникли определенные подозрения, в очередной раз вызвавшие отсрочку командировки. Если так, то к тому времени положение Пеньковского, по всей видимости, уже становилось шатким. Как бы ни были обширны его связи, он не мог быть уверенным в своем будущем и никогда не чувствовал себя спокойно. Самого факта наличия дружеских отношений с Варенцовым, Серовым и другими генералами было недостаточно. Чувствуя, что иначе выжить невозможно, Пеньковский вынужден был вновь и вновь доказывать свою лояльность. В конце концов, являясь советским гражданином, он хорошо знал, какие неприятности несет в себе его происхождение. «В Москве, — рассказывал он своим кураторам, — в выездном отделе Центрального Комитета КПСС сидит настоящий ублюдок из КГБ, полковник Далуда… Именно он решает, кто поедет за границу, а кто нет. На этот раз он меня выпустил, поскольку визит был кратким и одобрен ГНТК и ГРУ. Однако они не доверяют мне долгосрочные командировки… Если бы не история с моим отцом, я мог бы надеяться на генеральское звание, но теперь этого никогда не случится».

Несмотря на все разочарования, Пеньковский никогда не падал духом и как-то, явно недооценивая ситуацию, заявил: «Я очень упрям». За время трех командировок за границу, которые предоставляли единственную возможность наблюдать за его поведением воочию, он демонстрировал такую работоспособность и концентрацию внимания, которые вызывали у его опекунов истинное изумление. Если бы начальство Пеньковского! имело возможность наблюдать за его работой, не зная при этом, что он работает против них, оно осталось бы довольным.

Задачей ГНТК — организации, подчиняющейся ГРУ, в которой служил Пеньковский, был сбор научно-технической шпионской информации о передовых технологиях Запада как легальными, так и нелегальными способами. Вне всякого сомнения, он идеально подходил для подобной работы. Не говоря уже о его настойчивости в установлении контактов, Пеньковский имел явную склонность к технике. Еще в 1938 году он запатентовал измерительный артиллерийский прибор, а также внес усовершенствование в весьма сложную систему установки заряда на противосамолетные воздушные шары, взрывающиеся при контакте с самолетом (существовавшие до этого были слишком дороги для широкого использования). Более того, учась в Военно-дипломатической академии, он написал диссертацию, посвященную некой новаторской идее в области секретных средств связи, за которую получил премию в тысячу рублей.

Технические наклонности Пеньковского наиболее явственно проявились в особенно интересующей нас области — в фотографии. После весьма краткого инструктажа, данного на конспиративной квартире, его негативы, отснятые в крайне тяжелых и опасных условиях, оказались почти идеальными. Для лучшего обеспечения прикрытия курирующие его оперативные работники оказывали Пеньковскому большую помощь, устраивая заранее запланированные знакомства с американскими и английскими бизнесменами, снабжая несекретной, но весьма ценной технической информацией, касающейся различных фирм, и даже однажды позволили ему сфотографировать некий британский аэропорт. «Я получил из Москвы благодарность за свои донесения, особенно за фотографии. На них оказалась новая противосамолетная система», — сообщил он позднее.

В отличие от Петра Попова, Пеньковский был человеком инициативным и не задумываясь назначал встречи. Однажды даже пришлось его несколько осадить, так как он не совсем понимал стоящие перед его кураторами проблемы безопасности. К примеру, ему было непонятно, почему они не могут действовать во Франции так же свободно, как в Англии. «Разве Франция не наша страна?» — с удивлением спрашивал он, забывая, что Западная Европа не являлась одним государством с единым законодательством.

Одна из идей Пеньковского, пришедшая ему в голову после посещения могилы Карла Маркса в Лондоне, оказалась весьма неординарной даже по его собственным стандартам.

Однажды он сообщил своим западным опекунам: «Этим утром мне пришла в голову одна идея; думаю, что это может сработать… Дня через два-три по прибытии в Москву я напишу письмо лично Хрущеву. Оно будет в форме рапорта с моей подписью… Во время посещения могилы Карла Маркса [находящейся в Хайгейте, в северной части Лондона] я заметил, что она находится в ужасном состоянии. Повсюду разбросаны увядшие букеты цветов, разбитые бутылки и цветочные горшки. Место погребения основателя коммунизма полностью заброшено. Имеющиеся у меня фотографии наглядно демонстрируют всю степень творящегося вокруг запустения… Я предложу меры, позволяющие исправить ситуацию. Это произведет благоприятное впечатление как на самого Хрущева, так; и на Серова, через которого должно быть передано письмо. Это будет выглядеть как порыв убежденного коммуниста, считающего своим долгом привлечь внимание к столь неприглядному факту».

Как и предсказывал Пеньковский, его инициатива была хорошо принята. «Отправленное мною письмо, — сообщал Пеньковский, — было передано в Центральный Комитет, который дал распоряжение посольству выделить средства на уход; за могилой и обязал представителей посольства более тщательно следить за ее состоянием. Теперь там [в Москве] увидели, что я проявляю бдительность не только в военном отношении, но и в политическом». (Можно было представить кривую усмешку, исказившую в этот момент его губы.)

Несмотря на долгие периоды разочарования и крушения надежд, в его жизни выдавались и светлые моменты. Намерения Пеньковского покинуть Советский Союз «через год или два» оставались неизменными, однако временами его будущее как] армейского офицера выглядело почти безоблачным. Оно всецело зависело, утверждал он, от воли Центрального Комитета Коммунистической партии. Пеньковский все еще верил, что вопрос о его назначении на важный пост в Вашингтоне до сих пор рассматривается всерьез; в последнее время от «соседей» насчет него не поступало никаких отрицательных отзывов. А самое главное, Серов хотел представить его к званию генерала.

Мало кто прилагал столько усилий для своего карьерного роста, как Пеньковский. Во время второго визита в Лондон он попросил своих кураторов достать ему бутылку хорошего коньяка ровно шестидесяти лет выдержки для подарка Главному маршалу Варенцову к его шестидесятилетнему юбилею. Соответствующий напиток был ему охотно предоставлен, но Пеньковский прекрасно понимал, что главное в этом случае не вкус или букет, а внешний вид подарка. К несчастью, этикетка на бутылке выглядела не слишком презентабельно, поэтому он потребовал, чтобы она была заменена на более впечатляющую. Ему это обещали, однако развитие этой истории в донесениях не отражено — можно предположить, что просьба была выполнена, хотя она и выходила за пределы даже весьма значительных возможностей кураторов Пеньковского. В конце концов, секретные службы весьма далеки от вопросов торгового дизайна.

Как бы то ни было, удалось заменить этикетку или нет, но по возвращении в Москву Пеньковский, к своей радости, обнаружил, что Главный маршал артиллерии лично прибыл встречать его на вокзал.

«Я привез ему коньяк, зажигалку в форме ракеты и портсигар, — вспоминал Пеньковский. — Он расцеловал меня в обе щеки, [а потом] пригласил приехать 16 сентября в 16 часов вместе со всей семьей на дачу, сообщив, что будет министр обороны Малиновский и Виктор Чураев, один из ближайших помощников Хрущева…

Малиновский привез с собой двухлитровую бутылку шампанского и торт в форме рога изобилия, а Чураев — большого орла, вырезанного из дерева. Когда Варенцов сказал, что «мой мальчик» постарался от всей души, у меня появилось искушение признаться ему, что на самом деле старались пятеро «мальчиков», я сам и четыре моих куратора.

…Когда мы уселись за стол, Варенцов приказал, мне командовать парадом, и я открыл коньяк, который смотрелся на этом столе весьма экзотично. Министр решил пить только коньяк. Я разлил всем по три раза… Они были уже слегка навеселе' после первого бокала, поскольку министр предложил тост за Баренцева, и все выпили до дна».