Восстание на «Св. Анне» - Лебеденко Александр Гервасьевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/38
• Следующая

Через два часа машина медленно, но ровно застучала. Я схватил шапку, накинул на плечи меховую куртку и выбежал наверх.

— Как-то «Св. Анна» осилит новый, наросший на фарватере за эти долгие часы лед?

На мостике — весь командный состав во главе с капитаном. Капитан стоит, положив руку в толстой мохнатой варежке на медную начищенную трубу с широким круглым отверстием на конце. Этот нехитрый телефон ведет в машинное отделение и служит для передачи команды машинисту. На баке и на корме матросы. В руках длинные шесты, чтобы оттолкнуться от ледяного поля. Боцман на носу у колокола смотрит вниз на дымную от мороза воду и легкую блестящую корку льда. Из трубы опять повалил густыми клубами сначала белый пар, а затем черный, мохнатый дым. Наконец-то «Св. Анна» оживает! В ее груди глухо стучит машина, пока еще на холостом ходу.

По трапу спешит юнга из машинного отделения.

— Господин капитан, у нас все готово!

— У вас? — презрительно цедит сквозь зубы капитан. — Сопляк!

С лица мальчика медленно сползает улыбка. Он поворачивается и, часто цокая каблуками по ступенькам, исчезает из виду.

Капитан наклоняется к трубке.

— Самый малый назад, — скандирует он по слогам.

Матросы на корме у перил втыкают шесты в глубокий снег и налегают на них изо всех сил. Машина глухо гудит. Лед вокруг корпуса «Св. Анны» треснул, раскололся на части, и плоские тонкие льдинки полезли одна на другую.

— Стоп! — командует капитан.

Машина затихает. Матросы еще крепче налегли на шесты. Лица раскраснелись. Шапки сползли на затылок, и на темных лбах надулись синие толстые жилы.

Корма «Св. Анны» чуть заметно отделяется от края ледяного поля. Свежий, тонкий лед громоздится у левого борта длинным узким барьером. У правого борта — полоса чистой воды.

— Задний тихий!

Машина опять стучит, и «Св. Анна» медленно, чтобы не повредить руль, идет назад, отходя носом и кормой от ледяных полей и становясь на середину фарватера.

— Тихий вперед!

Слышно, как вращается коленчатый вал машины, и пароход трогается вперед содрогаясь. Нос режет ледяную корку, и судно раздвигает изломанные льдины в стороны, освобождая узкую темно-зеленую полосу открытой воды.

Капитан отходит от трубки и, не переставая смотреть вперед, ходит по мостику от борта к борту.

Я спускаюсь по трапу и иду на нос. Здесь лучше можно наблюдать борьбу со льдом. Здесь, если посмотреть прямо вниз, вдоль высокого борта, видно то, чего не видят капитан и все находящиеся на мостике. Острый нос парохода с трудом разбивает успевший окрепнуть лед. Льдины, громоздясь одна на другую, ползут вперед, сбиваются в кучу. Куча растет все выше и выше, пока не рассыплется в стороны. Местами на пути встречаются потемневшие от пребывания в воде крупные осколки разбитых ледоколом ледяных полей. Нос «Св. Анны» то и дело натыкается на такие льдины, с трудом сдвигает их с места, и они, ломая вокруг себя тонкий лед, медленно и тяжело ползут вдоль бортов. Порой приходится останавливать машину и шестами расталкивать сбившиеся перед носом парохода льдины.

— Так далеко не уйдем, — услышал я внезапно чей-то знакомый голос. Меня поразило то, что сказано это было легко, без тоски, без досады, может быть, даже с радостью.

Это был Андрей.

— А ты, что же, рад этому, что ли?

— А может быть, и рад.

— Чему же радоваться? Будем сидеть здесь месяца два, если не подохнем от цинги или холода. Веселые перспективы.

— Зачем два месяца? Хватит и месяц. Зато попадем туда, куда нужно, а не будем мыкаться по свету, как неприкаянные.

— А! Ты вот о чем. Пожалуй, верно. Если тут застрянем, попадем к красным. Только не все этому будут рады.

— Да и красные не всем обрадуются, — быстро сказал Андрей. — Не всем сладко и в Англию или во Францию идти. Ну, да теперь, кажись, наша берет. Зима нам на подмогу.

— Ты очень хочешь в Россию? — спросил я его, глядя прямо в глаза.

— Хочу, Николай Львович! Вот как хочу! — вырвалось у него искренне и тепло, и всегда холодные глаза стали мягкими и задумчивыми.

Вскоре выяснилось, что мы идем значительно медленнее ледокола, и к вечеру он исчез из виду в сгущавшихся сумерках.

Ночью двигаться было еще тяжелее.

Под утро ударил крепкий мороз, доходивший до 35° по Реомюру, и мы стали.

Чеховской был прав.

Я спустился в каюту, разделся и лег на койку. Проспал я до 10 утра. Никто не будил меня, никто не звал на вахту. По-видимому, все признали борьбу бесполезной. Одевался я медленно. В каюте было холодно. Соседка-машина больше не грела. На толстом стекле иллюминатора нарос слой инея. По потолку каюты у окна тоже пробежала белая пушистая дорожка. Я надел теплый свитер шотландской шерсти, натянул на уши меховую лапландку, надел куртку и пошел на палубу. За ночь выпал густой снег. Ветер неистовыми порывами срывал с места тучи сухих снежинок. Снег уже сровнял и ледяные поля и замерзший фарватер. Белые клочья налипли на вантах, на поручнях трапов, на черной широкой трубе, на мачтах и стрелах лебедок. Даже брезентовые покрышки люков были убраны седой шерсткой инея, и палуба в выемках меж досками светилась тусклым серебром. Ветер жег лицо морозным пламенем, забирался в рукава, за воротник, всюду, заставляя поворачиваться в разные стороны, не позволяя стоять на месте. Тонкой струей шел дым из трубы камбуза. Жизнь на судне была загнана в глубину, на палубе — ни души.

«Св. Анна» казалась покинутым судном, замерзшим среди бесконечных льдов, обреченным на долгую стоянку и, может быть, на гибель.

Вечером состоялся совет у капитана. Капитан сказал нам, что с самого начала был уверен в том, что мы застрянем во льдах. В мирное время ни один черт не рисковал идти в Белое море сквозь льды. Это невиданная вещь! Эта дурацкая война и революция перепутали все на свете! И вот мы сидим теперь в ледяной тюрьме. Нет сомнения: за нами придут, мы не одни во льдах Севера. Но когда придут и кто придет? — вот вопрос. Может быть, придут красные. Скорее всего это будет именно так. Неизвестно еще, что лучше — сидеть во льдах или сидеть у красных.

Затем говорил Чеховской. На этот раз они словно поменялись ролями. Чеховской не причитал и не пророчествовал. Он сообщил нам, что на судне пресная вода на исходе и придется растаивать снег. Хлеба нет. Сухарей хватит на месяц-полтора, солонины — на две недели. Есть консервы, но, кажется, не все хороши. Подвел поставщик в Плимуте. Словом, через две недели будет плохо. Так как нам, очевидно, придется сидеть дольше, чем две недели, то нужно заранее предусмотреть это и сократить паек для команды. Командному составу придется также сократиться, но не в такой мере. В камбузе это сделают незаметно. Кроме того, можно получать консервы в каюту, но придется банки и прочие остатки уничтожать незаметно, «чтобы не дразнить собак».

Никто не возразил Чеховскому.

Кованько наивно спросил, нельзя ли выслать партию людей к берегу. Капитан ехидно предложил ему самому сделать однодневный переход от судна и потом рассчитать, во сколько дней он пройдет 200 километров к ближайшим деревням. Кстати, где эти ближайшие деревни, никто толком не знал.

Я видел, что все, в том числе и капитан, растерялись. Еще недавно все рассчитывали на счастливый исход ледяного похода. Ведь прошли же мы в Архангельск. Годы гражданской войны показали, что при большой настойчивости сильный ледокол может одолеть ледяные пространства. Но «Минин» покинул нас, как покинул раньше «Русанова» и пустую «Ярославну». Капитан «Минина» вез драгоценную жизнь генерала Миллера и ни о ком больше не смел думать. Впрочем, власть на ледоколе принадлежала не капитану, а адмиралу Чаплину, прославившемуся своей жестокостью и ненавистью к матросам.

Легкая порча машины заставила нас отстать от ледокола, и вот мы скованы во льдах надолго, быть может — навсегда.

Ночью вокруг «Св. Анны» с невиданной еще силой завыли, закружились дикие ветры Севера. Словно спущенные с цепи огромные мохнатые птицы, они накинулись на судно. Гнулись, трещали под напором ледяного дыхания высокие мачты. Напор льдов усилился. Они громоздились все ближе к бортам, снежные волны лезли на палубу, нависали над низкой кормой. Тучи спустились чуть ли не до самой поверхности льдов, и повалил густой снег, сухой, блестящий, как нафталин. Он сыпался густыми массами. Его сметало порывами ветра с ровных мест и наметало высокими курганами у бортов корабля. Он заполнял все щели, все выемки, все углубления, залепил толстым слоем окна кают, впадины иллюминаторов, забился под брезент, покрывавший лебедки, закрыл якорную цепь и даже висевший на борту якорь. Об уборке снега нечего было и думать. Метель гуляла по палубе, как в поле. Ночью она разыгралась вовсю. Ветер завывал и свистал в вантах, ломился в двери и окна. Льды напирали и трещали за бортом, и судно потрескивало зловеще и звонко, напоминая всем приютившимся под его защитой, что оно — только тонкая коробка на волнах замерзшего моря.

• Предыдущая
• 15/38
• Следующая