Ущелье алмасов (Худ. М. Рудаков) - Розенфельд Михаил Константинович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/20
• Следующая

Праздник в разгаре. Трубят трубы, пение, пляски. Вот вывезли колесницу будущего будды, как вдруг на всю степь пронесся страшный вопль, в толпу ворвалась обезумевшая женщина и без чувств упала на землю. Муж ее поскакал в становище. Он кинулся в юрту и с криком отпрянул назад. Над лежавшим на кошме ребенком склонилось черное чудовище. Черная волосатая женщина кормила грудью дитя. Увидев монгола, она схватила ребенка и убежала в степь, в пустыню…

Слушайте дальше. Лет двадцать спустя, как-то осенью, в вечернюю пору монголы гнали скот с пастбища. Солнце зашло, и вот со стороны пустыни показались два человека. Монголы поехали к ним навстречу… и ужас объял кочевников. То были алмасы. Впереди шагал высокий юноша в звериных шкурах. Старая, сгорбленная алмаска держалась за его руку. Скотогоны в страхе сбились в кучу. На крики высыпало все население становища. Тогда алмасы повернули обратно. Старуха, задыхаясь, отставала. Она задерживала юношу. Он подхватил ее на руки и помчался за холмы. Изнемогая под тяжелой ношей, он упал. Старая алмаска закричала, очевидно приказывая ему бежать, бросить ее, спасаться. Наконец и кочевники пришли в себя. Они соскочили с коней и осыпали алмаску градом камней… Сейчас мы увидимся с ламой, — внезапно обрывая рассказ, сказал профессор, — я хочу получить у него дополнительные сведения о пути.

В воротах монастыря гостей ожидал лама. Он провел их через огромный двор в кумирню. В темном помещении от скудного света обвитых золотыми нитями свеч бородатые великаны-боги, хранители стран света, казались еще выше. Тускло блестели золоченые статуи будд. Держась за руку Джамбона, осторожно передвигался Висковский.

В одном из залов вдоль стен были расставлены полки со множеством книг.

— Сто восемь томов вероучений Будды, — горделиво объявил лама, — двести двадцать пять томов комментариев! Жизни одного человека не хватит для изучения таинств.

В центре зала с потолка спускался огромный зеркальный шар. Монах величественно поднял руку:

— Мудрость Будды отражает мир.

Старый лама с почтением раскрывал двери залов и ввел гостей в круглую кумирню без окон. Он зажег светильник, и на потолке, как лохматые бороды, закачались пятнистые меха барсов. Сняв со стены щит, лама протянул его Джамбону, и профессор поманил геолога:

— Проведите рукой.

На щите лежала коричневая шкура. Висковский ощупал сухую, пергаментную кожу.

Джамбон, переговорив с ламой, пожал ему руку, — и снова через темные залы они прошли во двор и за ограду монастыря.

Когда лама исчез, Джамбон тихо рассмеялся:

— Не сердитесь на меня за то, что я вас увлек в приют монахов. Но лама Тамби-Сурун уверяет, что на щите… шкура, снятая монголами с убитой алмаски…

Было еще совсем темно, когда Ли Чан разбудил Висковского. На небе сверкали звезды и блестела луна. Чуть заметно светлел восток, но геолог по опыту знал, что сейчас вспыхнет заря и поднимется солнце. Голубой дым расползался по мокрой траве, издалека брели насытившиеся кони; монголы выходили из юрт и в тишине утра шли к стадам.

Путешественники направились к одной из юрт. Седоусый монгол грел руки над тлеющими углями и молчаливо приветствовал гостей. Ли Чан разлил по чашкам соленый чай с молоком. В чугунном котле лежала холодная свежая баранина.

Старик-монгол роздал каждому по куску мяса и закурил длинную трубку.

По знаку профессора Ли Чан вышел к автомобилю и вернулся с ковшом, полным сухого печенья, жаренного на бараньем сале.

— Великодушный Ли Чан, — торжественно сказал Джамбон, — одари хозяев боорсуками. Это сделает тебе честь как лучшему хранителю старинных традиций нашей страны. И еще, Ли Чан, принеси сюда маленький бидон бензина.

Послушный китаец принес и бидон. Глаза старика-монгола заблестели от удовольствия.

— Кочевник более всего будет рад этому подарку, — объяснил Джамбон геологу: — он смажет бензином хвост табунному жеребцу. Многие уверяют, что волки не выносят запаха бензина и страшатся нападать на стадо.

Распростившись с хозяевами юрты, путешественники уселись в машину. В этот момент взошло солнце, и автомобиль тронулся в путь.

Свернув в сторону от караванной дороги, Ли Чан помчался, по степи. Ударяясь о тарбаганьи норы, несся «бьюик» вперед, и с каждой минутой местность становилась все более дикой. За первые два часа путешественники проехали около ста километров. Давно окончились становища кочевников, исчезли стада, и в бескрайней степи в прозрачном воздухе открывался вид на сто километров вперед.

Солнце, еще не дошло до середины неба, когда из глубины степи показались две черные точки и навстречу автомобилю попались два охотника. Изможденные кони еле передвигали ноги. Охотники были до последней степени истощены, но, ничем не выказывая своего состояния, по обычаю долго приветствовали путников:

— Сайн байну! (Добро вам!)

— Сайн, — ответил Джамбон.

— Амор сайн соджи байну? (Хорошо ли живете?)

— Сайн, — повторил профессор, — сайн.

— Мал сурук сайн байну? (Скоту и табуну вашему хорошо ли?), — осведомился второй охотник, но, бросив взгляд на автомобиль, поправился: — Здорово ли сердце машины?

Соскочив на землю, монголы спутали ноги изморенных коней, и, усевшись на корточки и закурив трубки, продолжали свои приветствия:

— Хорошо ли едете?

— Хорош ли путь?

Джамбон, в свою очередь приветствуя охотников, расспрашивал их о пути и охоте. На всё кочевники отвечали одним словом: «сайн» — «хорошо», беспрерывно курили, выколачивали трубки и вновь набивали их табаком.

— Соин-ю байн? (Что нового?), — спросил профессор.

Это означало, что можно приступить к обычному разговору.

— Четверо суток мы охотились в степи, — сообщил охотник, — охотились на волков.

— Нет ли у почтенных путников воды? — спросил другой. — Нам будет отрадно принять от вас чашку воды.

Джамбон сделал знак, и Ли Чан отвязал походный бак.

— Сокровенная радость! — с достоинством поблагодарили охотники, осторожно приникая губами к чаше. — Четыре дня мы ничего не пили и не ели.

— Где же убитые вами звери? — спросил Джамбон. — Я не вижу ваших волков.

— Плохой воин — богатырь для своих знакомых! — рассмеявшись, ответил охотник. Не стоит таить правду: ночью мы не смогли уследить зверя, и стая скрылась в горах. Темные ночи в эту пору..

Второй охотник добродушно вторил своему спутнику:

— Неметкий человек всегда сваливает вину на длинные рукава — есть и такая пословица. После жары мы уснули в скалах, когда глаза наши должны были быть открыты, и звери ушли.

— Однако где их ружья? — удивился Висковский. — Спросите их, профессор.

— К чему ружья? — равнодушно ответил охотник Джамбону. — Вот ташур. Ташуром я рассеку голову самому страшному зверю.

— Счастья и благоденствия вам! — поднялся старший охотник. — Стыдно возвращаться без добычи. Это у меня впервые…

— После неудачи бывает большой успех, — попробовал утешить его Джамбон. — В следующую охоту…

— А слава? — с печальной улыбкой покачал головой охотник. — Нас осудят… Мужчина, которого осуждают люди, — то же, что белая лошадь, упавшая в грязь. Прощайте!

И еще три часа ехал «бьюик» по степи. Отныне люди больше уже не встречались.

Постепенно исчезла караванная тропа. Промелькнули последние придорожные плиты заклинаний и благословений. В спутанных травах блеснул на солнце потрескавшийся плоский камень с письменами:

«Ом мани патме хум» («Слава тебе, на лотосе сидящий»), — прочел Джамбон.

Позднее встретились еще две такие же каменные плиты, и это были последние знаки людей:

Джамбон многозначительно посмотрел на Висковского и глухо сказал:

• Предыдущая
• 6/20
• Следующая