Кладбище домашних животных (другой перевод) - Кинг Стивен - Страница 33

• Предыдущая
• 33/77
• Следующая

Луис схватил сына на руки, наклонил и резко дернул, наклонившись вперед. Шея Гэджа мотнулась, он громко кашлянул, и изо рта у него выскочил сгусток и шлепнулся на пол. Гэдж снова заплакал, сухим, жалобным криком, который прозвучал музыкой в ушах Луиса. Этот плач значил, что кислород беспрепятственно проходит в горло.

Колени Рэчел подогнулись, и она упала на кровать, закрыв лицо руками. Ее трясло.

— Он чуть не умер, Луис! Он чуть н-не... о Боже!

Луис прошелся по комнате с сыном на руках. Плач

Гэджа перешел в всхлипывания, он уже почти спал.

— Пятьдесят к одному, Рэчел, что он бы продышался. Я только помог ему.

— Но он мог, — сказала она, и взгляд ее был потрясенным и недоверчивым. — Он был так близко.

Внезапно он вспомнил, как она кричала ему на кухне: «Он не может умереть, никто здесь не умрет..».

— Дорогая, — сказал Луис. — Мы все близко. Всегда.

Почти, наверняка его вырвало от молока. Она сказала, что Гэдж проснулся около полуночи, через час после того, как заснул Луис, со своим «голодным криком», и Рэчел дала ему бутылочку. Через час начался кашель.

Никакого молока, сказал Луис, и Рэчел покорно согласилась. Больше никакого молока.

В четверть второго Луис сошел вниз и минут пятнадцать искал кота. В ходе поисков он обнаружил зазор под дверью в кухню - так он и предполагал. Он вспомнил, как мать говорила ему, что коты могут спокойно открыть лапой замок у двери старого образца, какая была у них в доме. Кот мог вскарабкаться по двери и подцепить когтями защелку. Ловко, подумал он, но ему не хочется, чтобы Черч часто проделывал такие штуки. Он нашел кота под печкой и без церемоний вышвырнул его через переднюю дверь. Возвращаясь в постель, он закрыл дверь на чердак.

И запер ее на замок.

Утром температура у Гэджа была почти нормальной. Щеки его порозовели, но жар еще остался. Казалось, что перенесенное потрясение окончательно претворило его прежний бессвязный лепет в слова; теперь он повторял все, что они говорили. Элли учила его говорить «кака».

— Скажи «кака», Гэдж, — наставляла она его.

— Кака-Гэдж, — согласно отозвался Гэдж из-за тарелки с кашей. Луис разрешил ему эту еду, но только с добавкой сахара. И, как обычно, Гэдж больше разбрасывал, чем ел.

Элли засмеялась.

— Скажи «пук», Гэдж.

— Пука-Гэдж, — сказал Гэдж, улыбаясь мордашкой, измазанной кашей, — пука-кака.

Элли и Луис прыснули. Они не могли удержаться.

Рэчел это развеселило меньше.

— Не хватит ли глупостей для одного утра? — осведомилась она, подавая Луису его яичницу.

— Пука-кака, пука-кака, — жизнерадостно завел Гэдж; Элли опять прыснула, а Рэчел нахмурилась. Луис отметил, что она выглядит отлично, несмотря на усталость. Но Гэдж выздоравливал, и она была у себя дома.

— Не говори так, Гэдж, — сказала Рэчел.

— Холосо, — задумчиво отреагировал Гэдж и вывернул в чашку все съеденное.

— Фу, как противно! — завопила Элли, выбегая из-за стола.

Луис захохотал. Он ничего не мог с собой поделать. Он хохотал, пока не заплакал. Рэчел с Гэджем, наверное, решили, что он спятил.

«Да нет, — мог сказать он им. — Я мог спятить, но теперь уже все нормально».

Он не знал, окончательно ли это, но действительно чувствовал, что все нормально.

По крайней мере, на время.

Вирус Гэджа продержался еще неделю, потом прошел.  Еще через неделю он свалился с бронхитом, следом Элли, а потом и Рэчел, перед Рождеством. Они все трое кашляли, как старые больные собаки. Луис не заразился, и Рэчел даже обиделась на него за это.

Последняя неделя перед каникулами была для Луиса, Стива, Сурендры и Чарлтон очень загруженной. Гриппа еще не было, но многие подхватили бронхит; появились несколько случаев мононуклеоза и пневмонии. За два дня до каникул студенты притащили в лазарет шестерых подвыпивших приятелей. Некоторые моменты последующего вызвали у него мрачные ассоциации со смертью Паскоу. Все шестеро идиотов влезли на один боб (шестой забрался на плечи самого высокого приятеля) и попробовали съехать с холма. Все было очень весело, пока боб на полной скорости не свернул вправо и не врезался в одну из установленных там пушек времен Гражданской войны. Результатом стали две сломанных руки, семь поломанных ребер, сотрясение мозга плюс многочисленные мелкие ушибы. Только тот, что сидел на плечах товарища, не пострадал. Когда боб ударился о пушку, этот везунчик пролетел вперед и приземлился прямо в сугроб. Это было совсем не смешно, и Луис изрядно разругал всех шестерых, бинтуя их и накладывая гипс, но дома, рассказывая об этом Рэчел, он не мог удержаться от смеха. Рэчел в изумлении смотрела на него, не понимая, что же тут смешного, и он не мог ей объяснить. Да, в его смехе было сочувствие, но был и триумф — «ты сегодня вел себя молодцом, Луис».

Бронхит в семье начал проходить как раз тогда, когда у Элли в школе начались каникулы, и они все четверо готовились весело встретить Рождество. Старый дом в Ладлоу, который тогда, в августе, показался им чужим (и даже враждебным, когда Элли порезала ногу, а Гэджа укусила пчела), был теперь действительно их домом.

Когда в рождественскую ночь дети, наконец, угомонились, Луис и Рэчел тихо, как воры, прокрались вниз — в руках у них были яркие коробки — набор игрушечных машинок для Гэджа и куклы Барби и Кен для Элли, с платьями, игрушечной печкой с огоньком внутри и другими чудесами.

Потом они сидели, обнявшись, возле сияющей елки, Рэчел в шелковой пижаме, Луис в халате. Он не помнил лучшего вечера. В камине потрескивал огонь, то и дело один из них вставал, чтобы подбросить дров.

Уинстон Черчиль коснулся ноги Луиса, и он отпихнул его с почти отстраненным чувством отвращения — из-за запаха. Позже он увидел, как Черч пытается потереться о ноги Рэчел, и она также оттолкнула его с непроизвольным «брысь!» Через мгновение она потерла рукой о штанину, будто пытаясь стереть что-то грязное. Ему показалось, что Рэчел даже не заметила, что она сделала.

Черч уселся напротив камина. Теперь у него вовсе отсутствовала свойственная кошкам грация; он утратил ее в ту ночь, о которой Луис уже почти не вспоминал. И Черч утратил не только это. Луис думал об этом, ко лишь через месяц смог определить, что это. Раньше кот мурлыкал по ночам, и Луис иногда вставал и дверь в комнату Элли, чтобы уснуть.

Теперь кот спал, как камень. Как мертвый.

Нет, сказал он себе, было одно исключение. Та ночь, когда он спал на диване, и Черч улегся ему на грудь, как вонючее одеяло... Тогда Черч мурлыкал. По крайней мере, издавал какие-то звуки.

Но, как и говорил Джуд Крэндалл, он не испортился. Луис отыскал разбитое окно на чердаке, и стекольщик, заделав его, сберег им кучу денег за отопление. Уже за то, что он обнаружил это окно благодаря Черчу, он мог сказать ему спасибо.

Элли больше не хотела, чтобы Черч спал с ней, да; но иногда, когда она смотрела телевизор, она позволяла коту спать у нее на коленях. Но часто, вспомнил он, она сгоняла его через несколько минут со словами: «Уходи, Черч, от тебя воняет». Она по-прежнему кормила его, и Гэдж не упускал случая подергать за хвост старину Черча... из дружеских побуждений, как считал Луис; он был похож на маленького монашка, тянущего за веревку тяжеленного колокола. Когда это случалось, Черч залезал на батарею, где Гэдж не мог его достать.

«У собаки мы бы заметили больше изменений, — подумал Луис, — но кошки ведь такие независимые твари. Независимые и странные. Даже загадочные.» Его не удивляло, что фараоны хотели, чтобы их мумифицированные кошки служили им проводниками в царстве мертвых. Они были там вполне уместны.

— Ладно, пошли спать, — сказала Рэчел, — у меня для тебя тоже есть подарок.

— Женщина, — сказал он, — ты вся моя, по праву.

— Много хочешь, — сказала она, смеясь. В этот момент она удивительно походила на Элли... и на Гэджа.

• Предыдущая
• 33/77
• Следующая