Слимпер - Бабкин Михаил Александрович - Страница 1

В просторном зале ресторана было шумно и многолюдно: похоже, здесь что-то праздновали, и праздновали давно, основательно, с размахом. Но не свадьбу, нет, уж её-то Семён не спутал бы ни с каким другим народным гулянием – во всех Мирах у свадеб, как бы они не проводились, была одна непременная общая деталь: наличие жениха и невесты где-нибудь на самом видном месте.

Здесь же на самом видном месте – посреди зала – на низком, устланном коврами помосте, имелась лишь небольшая пентаграмма, выполненная почему-то из тщательно скрученных толстым жгутом золотых и серебряных ленточек, похожих на серпантин; над пентаграммой клубился видимый лишь одному Семёну алый, чётко ограниченный краями ленточной звезды туман.

Квадратные дубовые столики были плотно расставлены по всему залу ресторана: лишь вокруг самого помоста было свободное пространство, словно предназначенное то ли для танцев, то ли для тусовки подвыпившего народа. Однако ни танцев, ни тусовки не наблюдалось: роскошно одетые посетители ресторана чинно сидели за своими столиками, ели, выпивали, курили. Но то и дело кто-нибудь из присутствующих вставал из-за стола и, повернувшись лицом к пентаграмме, громко и неразборчиво произносил скороговоркой нечто вроде тоста, после чего непременно подходил поближе к помосту и плескал из своего бокала в сторону ленточной звезды; а так как выступающих было много, и выступали они давно, то зелёный мрамор пола вокруг помоста напоминал собой поверхность тихого болота: ровную, мокрую и липкую. Словно затянутую жирной ряской.

Столик, за которым расположился Семён, находился довольно близко от странного возвышения – видимо, этот столик был предназначен для очень важных персон и к нему не сажали кого попало: за этим внимательно следил распорядитель зала, которому Семён украдкой сунул золотую монетку, попросив отдельный стол и еды получше. Сейчас распорядитель болтался где-то неподалёку, честно отрабатывая монету – Семёна никто не беспокоил, а еда была просто великолепной. Хотя и непривычной. Впрочем, в каждом Мире – своя кулинария. Но шампанское в любом Мире оставалось шампанским, как бы оно там не называлось, Семён в этом успел убедиться лично: раскупоренная бутыль в ведёрке со льдом была уже наполовину пуста.

Собственно, Семён Владимирович, – бывший студент, а ныне удачливый вор по имени Симеон, вор с необычными способностями и с уникальным магическим прикрытием, – был посторонним на этом загадочном празднике, никем не званым гостем: Семён оказался в ресторане, – да и в этом Мире – впервые в жизни и всего час тому назад. Материализовался прямо здесь, в зале. Вернее, на пороге входа в зал. Впрочем, этого за праздничной суетой никто не заметил: Семён немедленно превратил свой универсальный маскировочный костюм «Хамелеон» в чёрный смокинг, чёрные брюки и чёрные же лаковые туфли; белая рубашка и галстук-бабочка завершили официозный ансамбль – и обратился к распорядителю зала. Распорядитель в Семёне самозванца не разглядел: все мужчины в зале были одеты так же, как и Семён Владимирович. Точнее, Семён был одет так же, как они.

Как назывался Мир, что это был за ресторан и что здесь праздновали – Семён не знал. Да и знать не хотел! Он хотел лишь вкусно поесть и немного расслабиться. Вот теперь ел и расслаблялся, с интересом глядя на народ, усердно поливающий мраморный пол отменным шампанским.

– Знаешь, – задумчиво сказал Мар, слегка покачнувшись на цепочке, – что-то не нравится мне ни эта пентаграмма, ни это явно ритуальное выплёскивание вина… – медальон, собственно и бывший «магическим прикрытием» Семёна, недовольно хмыкнул. – Как-то оно всё… Как-то оно на идолопоклонство смахивает. Хотя я впервые вижу, чтобы поклонялись именно пентаграмме. Божкам всяким – видел, было дело: лет двадцать тому назад, в Песчаном Мире, мы с одним из моих бывших хозяев в языческих храмах носы и уши таким божкам тайком отпиливали, по заказу миссионеров из Спасённого Мира, из Ордена Безносого Чудотворца… Забавный такой Орден был: в него вступали лишь те, кто сифилисом крепко переболел… Чтобы, стало быть, песчаный народ исподволь подготовить к вступлению на праведный путь. А после в истинную веру обратить. Они, отцы-миссионеры, за каждый нос отдельно платили…

– А уши тогда зачем пилили? – рассеянно поинтересовался Семён, запивая мясной рулет шампанским, – за компанию, что ли?

– Да нет, – бодро ответил Мар, – мы после уши язычникам назад продавали. Им эти носы до задницы были, так, декоративный элемент, не более, а вот уши… Они, туземцы, божков своих Ушанами звали и вымаливали у них для себя в основном только хороший слух для охоты. У них, у туземцев, почти у всех зрение слабое было, так они зверя на звук промышляли… Птицу, между прочим, стрелой влёт били. Слепенькие, слепенькие, а охотились здорово… А пели-то как! – оживился медальон. – Какие голоса, какие хоры! И всё печальные такие песни, медленные, добрые… на вечерней зорьке всем селом у храма построятся и начинают петь гимн в честь своего бога. Да так жалостливо, спасу нет!

Мой хозяин, бывало, нос и уши потихоньку у очередного Ушана ножовкой отпиливает, а сам слушает и плачет, слушает и плачет… Душевный у меня хозяин был, – вздохнул Мар, – совестливый. Много за уши с язычников не брал, так, чисто символически… Пригоршню-другую жемчужин за каждое, или по крупному алмазу, ежели уши особо большие попадались. Там того жемчуга и алмазов как гальки на морском пляже, места только надо было знать. Язычники знали.

– А идолы из чего были сделаны-то? Из дерева, что ли? – Семён пригляделся: в зале что-то начинало происходить. Что-то непонятное: народ за своими столами притих, все внимательно уставились на пентаграмму; над звездой постепенно разгоралось не колдовское, а вполне видимое красное пожарное зарево.

– Почему же, – удивился медальон. – Из золота, само собой. Как и положено.

– Так чего же он тогда уши-то возвращал? – Семён вернулся к рулету: зарево над пентаграммой продолжало разгораться, но паники в зале не было. Значит, всё шло так, как надо, как запланировано, чего тогда зря волноваться, так ведь и аппетит может пропасть. Видимо, начинался какой-то аттракцион с использованием магии. Скорее всего, шоу-программа. Развлекаловка.

– Я ж говорю – хозяин душевный и совестливый был, – терпеливо повторил Мар. – Тем более, что золото тогда на Вседисковом финансовом рынке спросом не очень пользовалось, слишком много его стало. А брюлики да лалы – они наоборот, здорово в цене поднялись. Ты знаешь, что такое девальвация?

– Знаю, – отмахнулся Семён, – это что-то из экономики… Ты глянь, что делается, – Семён не донёс до рта бокал с шампанским и резко поставил его на стол.

Из-за ближнего к помосту стола поднялась богато одетая дама, не молодая, худая и высокая, с пышно взбитыми фиолетовыми, наверняка крашеными волосами – что-то коротко сказав сидевшим с ней за столом, дама твёрдым шагом направилась к помосту. К пентаграмме. Сидевшие переглянулись между собой и громко захлопали в ладоши.

Неожиданно весь зал взорвался бешеными аплодисментами; многие повскакивали со своих мест и стоя продолжали аплодировать фиолетовой даме, словно известной примадонне, в последний раз выходящей на эстраду.

– Петь, наверное, будет, – предположил Мар. – Не стриптиз же показывать! Какой стриптиз в её годы… Хотя был я как-то с одним из прошлых своих хозяев в неком малоизвестном заведении на Перекрёстке, где дамочки предсмертного возраста такое вытворяли, такое! Просто тьфу что вытворяли, и всё тут. Во всяком случае лично мне на все их ужимки смотреть было тошно… А хозяин, однако, чуть не сомлел, глядя на эти прелести. Так что каждому своё.

– Помолчи, ладно? – нервно сказал Семён. – Песни петь будет, ага. В активированной пентаграмме. Ну, ты, блин, скажешь…

Дама взошла на помост и решительно шагнула в пентаграмму. По залу прокатился общий вздох: на миг алое пламя – и магическое, и реальное – потускнело, а после вспыхнуло ещё ярче; женщина исчезла. Исчезла на видимом, ощутимом для всех уровне: на магическом же, доступном лишь Семёну плане реальности, с ней происходило нечто жуткое – обнажённый женский силуэт, разом лишившийся всех своих одежд, повис в колдовском пламени, неистово суча ногами и руками; тело несчастной странным образом изменялось, таяло и текло, словно воск в огне, переплавляясь в нечто неопределённое, аморфное, чему не было названия… Через несколько секунд магическое пламя снова стало прозрачным и чистым. Ждущим.