Небо в огне - Тихомолов Борис - Страница 52

• Предыдущая
• 52/88
• Следующая

Нет, опасность не миновала. Она впереди, в неизвестном. Партизаны ждут нас, чтобы решить задачу, важную для фронта, и я отгоняю соблазнительную мысль - сбросить груз и налегке вернуться домой. Нет, мы должны долететь! Даже ценой самолета! Даже…

Я поворачиваюсь к штурману:

- Сколько километров до Куреновской?

- Сто.

- Это много, не дотянем.- И к борттехнику:- Груз сохранить, остальное - все за борт!

Техник вздрагивает, умоляюще смотрит на меня.

8 глазах страдание. Я понимаю его: самолет новый, инструмент, домкраты- все новое.

- Все, все за борт! Живо! Даже пулеметы! В наушниках восклицание радиста:

- Товарищ командир!…

- Отставить! Выполняйте приказание!

Техник исчез. Штурман неловко выбирается из своего сиденья, останавливается, молча жмет мне руку, лежащую на штурвале.

Мотор тянул из последних сил, звенел, переливался на высоких нотах и все же самолет снижался. Уже вдали были видны костры на партизанском аэродроме - три пары огоньков. Но нет, не дотянуть до них.

Не отрывая взгляда от костров, спрашиваю техника:

- Все лишнее сбросили?

- Все, товарищ командир! - торопливо ответил он.- Даже сиденья отвинтили.

Костры замерцали и потухли, скрывшись за макушками сосен. Самолет снижался. Внизу, под нами, зловеще чернел лес, рядом, близко. И ни одной полянки, ни одного просвета!

Самолет подбрасывало слегка, словно он уже задевал крыльями за деревья. Он еще жил. Еще билось его сердце, и пульс штурвала, вздрагивая, отсчитывал последние минуты. Металлические пряжки кожаных перчаток отражали звезды. В темноте кабины отчетливо белели лица с плотно сжатыми губами. И одна и та же мысль в расширенных глазах: «Вот сейчас… самолет врежется в лес. А сзади смертоносный груз. Удар! Взрыв… Столб огня, и… все будет кончено».

- Где чехлы? - не обращаясь ни к кому в частности, хрипло спрашиваю я.

- Что? - наклоняясь ко мне, переспросил техник.

- Чехлы! - заорал я. - Где чехлы?! Теплые моторные чехлы?!

Техник виновато втянул голову в плечи.

- Здесь, не выбросил. А что?

- Обернуть коробки с детонаторами!… И снова чернота внизу, густая, непроглядная. Лес внезапно оборвался, и перед нами снежной белизной возникла длинная прогалина. Кто-то хрипло сказал:

- Охх!…

Может быть, это был общий вздох надежды и облегчения?

Я резко приглушил мотор, включил фары. Два ослепительно ярких луча уперлись в снег, бугристый, неровный. Навстречу нам, отбрасывая тени, неслись торчащие стволы обломанных деревьев и черные сплетенья корневищ.

Заученным движением я медленно тянул штурвал на себя - сажал машину. В полуоткрытую форточку с унылым свистом врывался ветер. Свист, постепенно меняя тон, переходил на басовые ноты. Самолет терял скорость. Это было его последнее дыхание. Сиял, искрился снег.

Кто- то вбежал в кабину:

- Товарищ командир, детонаторы обернуты!…

В тот же миг самолет зашуршал брюхом по снегу. Вцепившись обеими руками в штурвал, я инстинктивно откинулся назад. Жесткий толчок, треск. Самолет подпрыгнул, встал на дыбы, повалился вниз. Опять толчок, грохот ящиков в фюзеляже, скрежет, металлический звон. Вслед за тем - тишина.

В кабине, оседая, кружилась снежная пыль. Снаружи в ярких лучах фар, кивая ветвями, качался потревоженный ствол осинки, а по нетронутой белизне моталась зигзагами тень длинноухого зайца.

Звонкий детский смех прозвучал неожиданно:

- Вот. напугали зайчишку!… Улю-лю, косой!… Я вздрогнул, приходя в себя, отпустил штурвал и выключил фары.

Часа через два томительного ожидания мы услышали скрип лыж по снегу. Я приказал сидеть тихо; это могли быть и немцы. Рядом, прижавшись ко мне, стоял Жучок.

Шаги ближе. Треснула ветка, и кто-то громко сказал:

- И где их искать? Словно сквозь землю провалились!

Жучок встрепенулся:

- Батя!

Через два дня за нами прилетел самолет. На этом и закончились наши полеты к партизанам…

Поворот судьбы

Февраль. Март. Апрель. Май. Полеты, полеты, полеты. Потери. Сбили такого-то. Не вернулся такой-то. Новый самолет. Новый экипаж. Полеты. Потери. Все воспринималось как должное. Война. Никто не считал себя лучше других. Перед вылетом каждый из нас вкладывал в ствол своего пистолета девятый патрон, «для себя». При возвращении тут же, в кабине, патрон вынимался. Все очень просто: собьют - что ж. Не собьют - совсем хорошо!

Июнь. Ночь короче воробьиного клюва. Чуть задержался над целью, и уже рассвет застает тебя над территорией, занятой врагом, и вездесущий «мессершмитт», подкараулив на маршруте, начинает клевать тебя с дальней дистанции из пушек. И ты крутишься на сиденье, как флюгер: летишь вперед, а смотришь назад. И все видишь; и всплески пламени в носу у истребителя, и как летят тебе вдогонку снаряды: красные, желтые шарики. Смотришь, не отрываясь, и ногой-ногой потихоньку отворачиваешь. И снаряды пролетают мимо. А когда застучит, затарахтит ответным огнем твой радист из башни, «мессершмитт» торопится уйти. Но все равно война есть война, и наша боевая страда продолжалась.

А для меня она неожиданно прервалась.

Звонок. Беру трубку и слышу взволнованный голос майора Леонидова - начальника штаба нашего полка:

- Срочно! Одна нога там, другая тут - беги ко мне!

- Есть! А что такое?

- Потом скажу.

Пожимаю плечами: что за спешка? Однако сердце затрепетало от каких-то неясных, но добрых предчувствий.

Леонидов, худощавый, с большими добрыми глазами, раскуривая трубку «Мефистофель», сказал:

- Сдавай эскадрилью. Я недоверчиво хмыкнул:

- Что за шутки! Леонидов пыхнул трубкой.

- Нет, серьезно, - указание свыше: «Направить в распоряжение начальника штаба АДД».

- И все?

- Все.

- Не густо.

- Какое-то задание, - так я думаю. Я фыркнул:

- Ну, подумаешь - свет клином сошелся! Леонидов нахмурился и сказал, не вынимая трубки изо рта:

- Ладно, не паясничай и не напрашивайся на комплименты. Иди - прощайся с эскадрильей. Через час с четвертью отъезжает машина.

Открытие нового, познание неизвестного! Кому не знакомо это непередаваемо волнующее чувство?

Война есть война, со своими рисками, со своими опасностями и, если это действительно какое-то серьезное задание, значит, оно должно быть сопряжено с еще большим риском, с еще большими опасностями! И странное дело: все-таки любому нормальному человеку свойственно чувство самосохранения и, казалось бы, в такие минуты следовало задуматься над тем, чем все это может кончиться? Но мне в эти дни исполняется тридцать, и поэтому беспокоиться о чем-то… просто было некогда.

И уже у меня что-то отключилось. Я был весь там, в Неизвестном. И все то, с чем я сжился, к кому и к чему привык, все было сейчас в Прошлом, помыслы же мои - в заманчивом Будущем.

Сегодня эскадрилья полетит без меня. В мой самолет сядет другой командир. И штурман Евсеев, и радист Заяц, и стрелок Китнюк будут слетываться с новым комэском, а это в боевой обстановке - сложно и опасно: другие повадки, другие привычки, другая судьба…

…В Москве, в просторной приемной Командующего АДД оказалось довольно много людей; все аэрофлотские, и потому, почти все друг другу знакомые: борттехники, летчики, радисты. Восклицания, удивления, недоуменные вопросы: зачем вызвали, что затевается? Но никто ничего толком не знал. Было ясно, что всех нас собрали для какой-то одной цели, но для какой? В воздухе неслышимо, незримо витала одна фраза: «Специальное задание», и все!

Ну, специальное так специальное! Наше дело маленькое. Когда понадобится - скажут. А что мы будем делать сейчас?

Какой- то подполковник из штаба, расторопный и веселый, охотно пояснил:

- Что будете делать сейчас? Летать! Набивать руку и глаз. Мы создадим из вас Отдельную эскадрилью. И вообще можете не сомневаться - работа будет!

И работа нашлась, только совсем не такая, какую я ожидал. А где же риск? А где же опасности? Ташкент - это разве опасность?! Меня вместе с другими экипажами отправили в Ташкент!

• Предыдущая
• 52/88
• Следующая