Небо в огне - Тихомолов Борис - Страница 49
- Предыдущая
- 49/88
- Следующая
Чернильная ночь разливалась вокруг, и лампочки ночного старта лишь сгущали темноту, и в ней, в этой темноте-, в издревле непонятной, заселенной злыми духами и всякими темными силами, что-то рычало, стучало, и разноцветные огоньки сновали в разных направлениях. Смотреть на это со стороны мне почему-то всегда было не очень приятно: возникало какое-то чувство беспокойства и безотчетного страха. Но стоило лишь самому сесть в самолет, вдохнуть в себя дыхание моторов, ощутить вибрацию крыльев, увидеть вздрагивающие стрелки многочисленных приборов, поставить ноги на педали да взяться за штурвал, как ты уже органически сливаешься с машиной, и какие там уж страхи, когда сердце твое рвется в воздух и ноздри трепещут, и пальцы левой руки нетерпеливо сжимают рукоятки секторов управления двигателями, чтобы выжать из них своей волей две тысячи двести лошадиных сил!
Все это мне было близко и понятно, и, постояв с минуту, я уже вжился в эту родную мне симфонию звуков и в калейдоскоп огней. И уже привычным ухом ловил иногда фальшивые нотки в работе какого-то мотора.
К служебному зданию подъехала полуторка. Хлопнула дверца, и в полосу света, падающего из окон, вошел человек, в котором я сразу же узнал инженера, принявшего наш самолет. Увидев нас, инженер подошел и попросил у Евсеева «огонька». Прикуривая, сказал:
- Сейчас Алексеев самостоятельно полетит. На вашем самолете.- И прислушавшись, добавил: - Да вот он, взлетает!
Я насторожился:
- На нашем? Так быстро?
- Да. А что же? - удивился инженер.- Вы же на нем прилетели!
- Да, конечно, но…- пробормотал я, обеспокоенный мыслью: а успел ли Кравцов предупредить, что мы заменили цилиндр и поршень левого мотора?
И тут меня словно дубинкой огрели: да не наш ли это мотор барахлит?!
Самолет был уже в конце разбега, почти на отрыве, и вдруг от него посыпались искры и через мгновение до нас долетели характерные звуки барахлящего двигателя.
Сердце мое куда-то провалилось. В долю секунды я оценил ситуацию: взлетать нельзя! И не взлетать нельзя! Аэродром кончался, а тут уже стояли служебные помещения, корпуса общежитии… Надо было взлетать почти на одном… Но для этого была нужна чудовищная выдержка и высший класс в технике пилотирования, а за штурвалом сидит курсант… мальчишка…
Бомбардировщик, рассыпая искры, грохочущий и страшный, мчался в черной ночи прямо на нас. Я оцепенел. И не оттого, что был почти уверен в том, что нам, здесь стоящим, грозила верная смерть, а оттого, что вина в этом, в какой-то степени, была моя…
Но свершилось чудо: самолет оторвался! Ошеломив нас грохотом и ревом, осыпав искрами, пронесся он в каком-нибудь метре от крыши служебного здания…
Дальше все было как в невероятном сказочном сне. Аэронавигационные огни, почти скрываясь за домами, прочертили в черной ночи круг, развернулись, исчезли, вновь появились. И вот уже вспыхнул посадочный прожектор, и появился силуэт… И вот уже катится самолет по земле, и слышно, как стучит шасси, и как победоносно хлопают глушители…
Только тут мы пришли в себя, и только тут я заметил, что немеющими пальцами крепко держу инженера за плечо, а тот стоит, закрыв глаза, с необычайно белым, но уже счастливым лицом.
Мы обнялись на радостях, отдавая дань пережитым чувствам отчаянья и страха, и оба враз крикнули: «К машине!».
Полуторка домчала нас до самолета. Он стоял в стороне, не мешая взлету и посадке (пилот и тут оказался на высоте!) и Алексеев, загораживаясь рукой от света наших фар, сидел на колесе под гондолой правого мотора.
Мы выпрыгнули из машины. Инженер, первый подбежав к Алексееву, сграбастал его в медвежьи объятия:
- Толя, дорогой! Ты молодец, ты молодец!
- А я что? А я что? - бормотал парнишка.- Понимаете- сдох правый мотор…
- Правый?! - воскликнул я.
- Правый! - резюмировал Евсеев.- Я так и знал! Левый не мог отказать, потому что там все в порядке! - И добавил:- Странно все получилось: если бы сдали мы самолет, как полагается, - некого было бы нам и поздравлять…
Дед Захар
И снова боевые полеты. Правда, хоть и по-прежнему трудные, но уже какие-то размеренные, вошедшие в ритм и… в привычку. И линия фронта, хоть медленно, но верно- двигалась на запад. А вот бомбы наши все еще рвались на нашей же земле. И это удручало. Железнодорожные узлы, разъезды, перегоны, аэродромы противника, скопление танков - все на нашей территории! Обидно.
Однажды за мной присылают:
- Готовьтесь слетать к партизанам. На «ЛИ-2».
- К партизанам? Отчего же - пожалуйста!
- С посадкой. Раненых забрать.
- Можно и с посадкой. «ЛИ-2», это не «ИЛ-4».
И мы полетели. Полет как полет. Темная ночь с небольшим снегопадом. Разыскали партизанскую площадку. Сели. Подсвечивая фарами, подрулили к заснеженной опушке леса и выключили моторы. Пока я выбирался из пилотской кабины, борттехник Козодоев, пожилой и молчаливый, уже открыл дверь и приставил лесенку. Снаружи спрашивали:
- Аккумуляторы привезли?
- А детонаторы?
- А патроны?
Это были обычные вопросы, которые задавали партизаны, но борттехнику доставляло большое удовольствие отвечать на них, получая взамен радостные возгласы вроде: «Отлично!», «Вот молодцы!».
Из соснового бора тянуло сыростью и хотя термометр показывал только восемь градусов ниже нуля, было холодно.
- Хотите погреться? - обратился ко мне один из партизан.- Пойдемте, я вас в землянку провожу. Там как раз пассажиры дожидаются.
Он повел меня в лес по тропинке, протоптанной среди высоких снежных сугробов. Землянка оказалась близко. Мой проводник остановился, предупредил:
- Осторожно, здесь ступеньки! - и нырнул в чернеющий провал.
Снизу доносились приглушенные голоса, смех. Кто-то громыхал как из бочки, густым раскатистым басом, ему вторил другой - звонкий, захлебывающийся голос.
- Дед Захар чудит! - объяснил партизан, шаря ладонью по двери.- Раненых развлекает. Он у нас такой- веселый!
Скрипнув, открылась дверь. Партизан посторонился, пропуская меня вперед.
- Вот и отдыхайте, пока мы самолет разгрузим.
Большая землянка с бревенчатыми стенами и крепкими дощатыми нарами в два этажа слабо освещалась коптилкой, подвешенной к потолку. Посредине стояла докрасна раскаленная железная печь, сооруженная из оцинкованной бочки. Возле нее на ящике из-под патронов сидел сутуловатый, узкоплечий старик в меховой кожаной шапке с козырьком, в гимнастерке, в ватных штанах и валенках.
Держа в руках кисет с табаком и еще нераскуренную козью ножку, он заразительно смеялся дребезжащим старческим тенорком. Все лицо его, морщинистое, белобровое, с пожелтевшими от табачного дыма обвислыми усами и реденькой седой бородкой, выражало такое беззаботное веселье, будто дело происходило не в глубоком вражеском тылу, а на «Большой земле». Он быстро по-птичьи крутил головой, поглядывая на нижние и верхние нары, где, громко смеясь, сидели и лежали бойцы. Это были раненые партизаны, собранные из соседних отрядов для переправки их самолетом на «Большую землю».
Когда шум улегся, дед нагнулся, поднял с пола сосновую ветку, прислонил ее концом к раскаленной печке. Ветка вспыхнула и зачадила густым смолистым дымком.
- Так что же, дедушка Захар? - спросил сидевший на нижних нарах широкоплечий паренек в матросской тельняшке, с забинтованными руками, тот самый, который смеялся густым басом.- За что же вам такое прозвище-то дали? Расскажите!
- Да что рассказывать-то! - прикуривая, возразил дед.- Ну, дали и… шут с ними! Давно это было, не помню…
- Расскажите, дедушка Захар, расскажите - наперебой стали просить партизаны.- Ну, напоследок! - н снова смешок прошел по землянке. Видимо, история эта была всем знакома, слушали ее здесь не в первый раз.
Дед польщенно улыбнулся, неторопливым взглядом окинул нары, будто желая убедиться, все ли его слушают.
- Ну, ладно! - согласился он.- Напоследок расскажу, только чур, не перебивать, особенно ты, Степочка!- указал он веткой на паренька в тельняшке.- Так вот, слушайте!… А дело-то это было в империалистическую войну. Послал нас унтер-офицер разведать, что делается в соседней деревне и кто в ней сидит. «Вот, - говорит, - языка надо. Как подвернется, тащите, по чарции будет вам».
- Предыдущая
- 49/88
- Следующая
